- А мое тебе слово уже сказано: и с кыштымцами в трудную годину кто-то должен остаться. Надо, чтобы в критический час рядом был твердый большевик. Опасно, не спорю. Нам даже легче будет - все же будем артелью и жить станем в открытую. А тебе придется таиться. Ишь как напугал, а? - улыбнулся Борис Евгеньевич.
- Да чо там - пуганый я, бояться разучился. Не суди меня, старика, строго, шибко хочется уйти с артелью.
- Неволить не могу…
- А, да чо попусту воду толочь. Останусь, знамо дело. Кому-то и вправду остаться надобно, а то скажут - бросили. Тебе нельзя - с потрохами съедят. Баланцу тожу. Буду я. Лихом не поминайте, коли что. За наше дело готов принять любые муки.
- Ну не так грустно, Савельич! Мы еще с тобой здесь такие дела завернем - небу станет жарко.
- Погодь, я что-то вспомнил, - Ичев полез во внутренний карман пиджака и вытащил оттуда газету "Уральская жизнь". - Дырявая память-то стала, Якуня-Ваня. На-ко, с восьмого года берег.
- А что в ней?
- Это когда тебя царь судил, так в ней о том и сказано.
- Что ты говоришь! - воскликнул Борис Евгеньевич. - Вот это сюрприз! Давай, сохраню, а то у меня такой нету.
На крыльце ревкома появился Рожков, командир охраны ревкома, и громко спросил, не видел ли кто Швейкина.
Борис Евгеньевич отозвался, и все засобирались в дальнюю неведомую дорогу. Построились в колонну по четыре. Кузьма пристроился в самом хвосте. Рожков подал команду, и десятки ног затопали по притихшей кыштымской земле - снова она расставалась с лучшими своими сыновьями.
Алексей Савельевич остался возле ревкома, смотрел вслед ушедшим товарищам. Смахнул слезу и медленно побрел домой.
…Утро. Тревога легла на косогористые улицы, на крыши домов. Не гудели заводские гудки, как они гудели обычно, созывая рабочий народ под цеховые крыши. Не выгоняли бабы коров в стадо на рассвете и не хлопал требовательно пастуший кнут. Даже собаки не лаяли, словно бы чувствуя беду, навалившуюся невесть откуда. И ни души на улицах. Разве где опасливо скрипнет калитка, кто-нибудь высунет из-за нее голову - поглядит сначала в одну сторону, потом в другую. Пустынно. И снова спрячется за тесовыми воротами.
А когда высохла роса, а солнышко, как ни в чем не бывало, отправилось в свой дневной путь, на тихие улицы со стороны Татыша вступила разведка белочехов.
Пора принимать решения
Многих раненых удалось отправить в Екатеринбург, вместе с ними и Глазкова. Живодерова Ульяна привезла к себе домой. Лукерья засуетилась, начала расстилать постель, приговаривая:
- Да кто же его так, сердешного?
Но Ульяна упрямо покачала головой - нет, в избе не годится. Первая же соседка заглянет ненароком, и вся улица будет знать, что у Гавриловых лежит раненый Степан Живодеров, дружинник.
- Давай-ка, маманя, в баню его.
- Очумела, девка, - в баню!
Лишь теперь дошло до Лукерьи - власть переменилась. Иначе, зачем же им прятать Живодерова? Отвезти бы домой и дело с концом. Заголосила Лукерья, за волосы схватилась - не похвалит же новая власть за красногвардейца. Ульяна брови насупила, голос подняла на мать - откуда и прыть взялась. Лукерью сильнее всего это и потрясло. Гляди-ко, дочь-то у нее какая стала! А Лукерья по-прежнему считала ее тихоней. И поняла в этот миг Лукерья, что кончилась ее власть над дочерью и даже обрадовалась - устала она, хотелось опереться на чье-нибудь плечо, близкое и сильное.
Устроили Степана в бане, а ему все хуже и хуже. В себя не приходит. Мечется в бреду, кричит и матом ругается. Ульяна весь день просидела возле него, стирала у него с лица пот, смачивала высохшие губы мокрой тряпочкой.
Еле дождалась вечера и задворками пробралась к Ичевым. Алексей Савельевич был дома. Сумерничал в одиночестве на крыльце и курил самосад. Усадил Ульяну рядышком, а ей не сиделось, жгла без передыху тревога за Живодерова - а вдруг умрет?
- По делу или так? - спросил Ичев, косясь на девушку.
- По делу, дядя Алеша. Можно, в избу?
- Говори здесь, Якуня-Ваня, никого же нет.
И девушка на одном дыхании рассказала про Степана. Ичев нахмурился, затоптал цигарку.
- Сурьезная штука… - проговорил ом задумчиво и вроде бы впал в забытье.
- Вот что, девка, из вашей бани его надобно убрать, нельзя ему там оставаться. Тебя проверять зачнут, со Швейкиным же якшалась. Ужо спрятаться и тебе на время не мешает.
- Да куда же я? - растерялась Ульяна.
- Это потом. А теперь так. Беги к доктору, да поостерегись. Я тут с соседкой покалякаю, с Авдотьей. У нее Степану будет спокойнее.
- Доктор-то придет?
- Должон. Дуй - не стой!
В Кыштыме, собственно, еще не было никакой власти. Чехословаки и казаки крутились больше на станции. Но страшны-то не столько они, а свои иуды. Подглядят и донесут.
Юлиан Казимирович жил возле больницы в желтеньком маленьком домике. Ульяна поскреблась в окошко. Доктор не спал - распахнул створки окна и выглянул. Узнал Ульяну - в Совете встречал, она в больницу приходила по поручению Швейкина.
- Т-сс! - сказал он и приложил к губам палец. Захлопнул окно.
Ульяна испугалась: не будет с нею разговаривать? Но доктор открыл калитку и позвал девушку к себе во двор.
- Доктор, миленький, у меня дома раненый помирает. Скорее, прошу вас, умоляю…
- Не надо меня умолять, - сердито сказал доктор и пошел одеваться. Шли глухими переулками, порознь. Ульяна впереди, он за нею на почтительном расстоянии.
В бане плотно занавесили окошечко и зажгли лампу. Лукерью и Ульяну туда не пустили - доктор пожелал остаться только с Алексеем Савельевичем. Сняли пропитанные кровью бинты. Ичев пододвинул ближе лампу. Одного взгляда хватило, чтобы определить - на левой ноге началась гангрена. Ногу надо было немедленно ампутировать. И пришлось Ульяне еще раз бежать к домику доктора с запиской. Жена без единого вопроса собрала баульчик с нужными медикаментами и инструментом!
Операция закончилась к утру. Пока было сумеречно, перенесли раненого в баню тетки Авдотьи. Доктор ушел домой. Алексей Савельевич посоветовал Ульяне:
- Вот что, Уля, катай-ка ты в Карабаш. Сестра у меня там, пересидишь, а там видно будет.
- Дядя Алеша, а как же мама?
- Пригляжу, не боись. Не теряй, дочка, время. О Живодерове не беспокойся. Авдотья - человек верный. Степкиной Матрене пока говорить не след.
В то же утро Ульяна ушла в Карабаш.
…Через три дня в Кыштыме объявился военный комендант полковник Жиленков. Земская управа будет создана военными властями значительно позже, а пока бразды правления взял полковник Жиленков. Под резиденцию облюбовал белый дом, который пустовал. Когда положение стабилизируется, в нем откроют школу артиллерийских прапорщиков. А пока во всем огромном доме располагался комендант и его взвод. Первый приказ требовал сдачи всего огнестрельного и холодного оружия и выдачи большевистских комиссаров.
Полковник приказал адъютанту впускать к себе всех посетителей.
Аркадий Михайлович Ерошкин оказался первым из них. Нарядился, как на великосветский прием: в тройку синего английского сукна, в накрахмаленную манишку с бабочкой в синюю веселую крапинку. В штиблеты можно было смотреться, словно в зеркало. Знаменитая трость висела на полусогнутой левой руке. Апартаменты белого дома были хорошо знакомы. Комендант занимал кабинет управителя.
В приемной Ерошкина остановил щеголеватый молодой поручик.
- Что угодно? - щелкнул каблуками поручик, слегка наклонив голову. "Вот обращение так обращение, - подымал Ерошкин. - А Мишка Мыларщиков мог запросто схватить за рукав и бесцеремонно утянуть в свою боковушку". Аркадий Михайлович вытащил из жилетного кармашка визитную карточку. Сохранилась с добрых старых времен. Славянской вязью выведено: "Аркадий Михайлович Ерошкин, инженер. Кыштымский горный округ". Поручик с визитной карточкой скрылся в кабинете и появился оттуда буквально через секунду. Открыл дверь и пригласил:
- Прошу, господин Ерошкин!
Аркадий Михайлович бодрым шагом последовал в кабинет и увидел за столом полковника: тучного, лысого, подбородок наплывал на стоячий воротник кителя. Жиленков жестом пригласил посетителя сесть и внимательно оглядел его. Ерошкин отметил про себя: глаза у коменданта карие, умные.
- Слушаю вас, господин Ерошкин.
- Я пришел засвидетельствовать, некоторым образом, - заволновался Аркадий Михайлович, - свою преданность новой власти и предложить ей свои услуги.
- Благодарю, - наклонил лысую круглую голову полковник. - Уточните, пожалуйста, какие услуги вы могли бы нам оказать?
- Охотно. Видите ли, я много лет служил в управлении округа, до сих пор сохранил доверительные отношения с правителем Верхнего завода господином Ордынским. Вы знакомы с ним?
- Не имею чести.
- Кстати, господин Ордынский недавно приезжал на завод, у нас была конфиденциальная встреча относительно будущего Кыштымского округа.
- И каково же оно? - заинтересовался полковник.
- Как вы, вероятно, знаете, Кыштымские заводы принадлежали английскому акционерному обществу…
- Никаких англичан! - неожиданно хлопнул по столу пухлой рукой Жиленков. - Наводнили Россию всякими англичанами да немцами, а теперь расхлебываем!
- Простите, но… - растерялся Аркадий Михайлович, а сам все же подумал: "Ну солдафон, а по внешности вроде аристократ".
- Никаких "но"! Россия только для русских! Большевики продали Россию немцам в Бресте. Вы хотите англичанам? Не бывать этому!
- Так точно, господин полковник!
- Скажите, а при совдепах вы чем занимались?