Маскотт
Алексей Максимович разрешил спор:
- Превосходно. Пусть это кот, трехшерстный кот, будет в нашей экспедиции Маскоттой, талисманом счастья. Мальчишки, несите стол и чашку на стан, верните и поблагодарите, а про кота скажите, что он убежал в лес. Потом - о чем можно и не упоминать - мы вернем кота.
- На обратном пути, - закончил я.
Пока мальчишки бегали на стан, мы все собрали. Маша, укладывая наши запасы в лодку, приговаривала:
- Три арбуза… Банка… Десяток воблы… Лимон… Черный хлеб… Калач… Свежая рыба, хлеб, ерши, вобла, арбузы, лимон, золотые рыбки.
Возвратясь, Абзац доложил:
- Там все спят. Мы оставили чашку и стол, и я написал на песке: "Спасибо".
- Непрочна благодарность, написанная на песке: к утру ее сровняет и занесет ветер… - сказал Пешков. - Но мы ведь вообще пишем на песке, не так ли, Преподобный?
- Ау! - ответил я.
- Еще надо поправить одну опечатку, - сказал Абзац. - Если бы кошка, то "Маскотта", а если кот, то "Маскотт".
- Разумеется, так, - согласился серьезно Алексей Максимович.
- Маскотт, Маскотт! - позвала Маша. И кот охотно прыгнул за нею в лодку.
Царев курган
Поставив мачту, мы столкнули лодку и подняли парус. Он наполнился ветром, под лодкой запела вода, и лодка пошла очень ходко, ныряя с волны на волну.
Глухонемые молнии вспыхивали все чаще. Мальчишки сбились в плотную кучку на елани у мачты, о чем-то со смехом переговаривались и возились. Пешков правил. Я одной рукой держал шкот от паруса, не крепя его (на случай шквала), а другой рукой выплескивал плицей воду: на волне пазы старой лодки разошлись, и она дала порядочную течь. Маша и хотела бы, но не могла мне помочь: на ее коленях сладко спал Маскотт. Спустить его на пол Маша опасалась: вдруг он выпрыгнет из лодки в воду (опасение напрасно: рыбачьи коты привычны к плаванию во всякую погоду, лодка - дом для них).
- Хорошо идем! - сказал Пешков.
Мы шли очень ходко, уже миновали Ворота. В пойме Сока встал огромным круглым караваем и остался позади каменный Царев курган. Слева надвигались грузные громады Жигулей. Пешков правил к горному берегу, где нечего было бояться застругов и мелей. Ветер дул ровно, хотя отошел к востоку, и был по-прежнему сухой и горячий. Стало даже теплее, чем на закате, и холодные брызги, сорванные ветром с гребней волн, приятно кропили лицо и руки.
- Никак дождь?.. - забеспокоилась Маша. - Коты не любят сырости.
- Дождя не будет, - уверенно сказал Алексей Максимович.
- Воробьиная ночь, - подтвердил я.
Глава девятая
Воробьиная ночь
Молнии полыхали все чаще, но гром не воркнул ни разу. Казалось сначала, что по краю неба с запада на восток идет грозовая туча, но там, где она проходила, сверкание продолжалось, как будто там молнии подожгли что-то пылающее сине-зеленым огнем. Немая гроза обошла весь горизонт - отовсюду вспыхивали молнии, подымаясь все выше. Пылало все небо. На что это похоже? На северное сияние? Мы с Алексеем Максимовичем искали сравнений. Маша нас выручила:
- Это нас снимают при магнии. Нас один любитель снимал. Пуфф! Даже в глазах темно. И вышли все с вытаращенными глазами.
Пешкову понравилось это сравнение:
- Да, нас снимают со всех сторон: "Что это-де за чудаки?"
- А карточку дадут?
- Непременно.
- У меня устали глаза. Я лягу. Почему это вы сказали "воробьиная ночь"?
Мы не ответили.
- Можно Маскоттика накрыть вашим плащом, Алексей Максимович? - попросила Маша.
- Сама укройся. Намочит брызгами - станет от ветра холодно. А кота накрой шляпой.
- Я накрою мальчиков, их тоже мочит. Ладно? А нам с Маскоттиком оставлю только краешек…
- Ладно.
Богатая вещь
Мальчики уже спали, убаюканные волной. Маша накрыла их тесную кучу хламидой, легла на полу плата и прикрылась краем.
- Богатая у вас, Алексей Максимович, эта вещь, - похвалила Маша хламиду. - Ну, Маскоттик, спи. Не возись. Это шляпа Алексея Максимовича. Велика немножко? Ничего. Спи, я тебе песенку спою.
Ах ты, серенький коток,
Твой кудрявенький лобок!
Съел сметанку и творог и пресное молочко.
Спи, Маскоттик, котик-кот,
Спи, трехшерстный наш Маскотт!
Спи, кому говорят!
Чего возишься!
И Маша скоро затихла. Ее укачало. Мы с Алексеем Максимовичем остались одни. Поменялись местами: я сел править, он - вычерпывать воду. Мы шли прямо вдоль берега. Ветер дул ровно. Можно шкот закрепить на утку…
Миновало Ширяево в распадке обрывистых гор. Ветряная мельница. Низкая церковь. На колокольне пробило полночь. У обжигательной печи, покрытой шатром широкой крыши, мы обошли баржу, всю осыпанную белой пылью извести. Пахнуло от нее, как от постройки: сыроватой известкой и смолой.
- Хороший ход… При таком ходе, если ветер не ляжет, к солнцу будем у Молодецкого кургана - половина дороги. А ты их все пугал.
- Верно, Алексей, половина, но самая легкая. Главное - впереди.
- Жалко, впереди проспят самую красоту. Воробьиная ночь - редкость. Почему воробьиная? Очень обидно не ответить малышу.
- Не знаю. Быть может, воробьи принимают такую ночь за день?
- На день совсем не похоже. Быть может, оттого, что вспышки быстро одна за другой - воробей не успеет глаз сомкнуть… Или трепетанье света похоже на порхание воробья?
- Что-нибудь в этом роде.
"Редедя, князь касожский"
Тому, кто не видел хоть раз в жизни воробьиной ночи, трудно поверить, чтобы немые, но пронзительно яркие молнии полыхали всю ночь непрерывно со всех сторон горизонта, заливая порхающим светом все небо. Сказать, что "светло как днем", все-таки нельзя.
- Когда люди станут предписывать природе свои законы, настанет непрерывный день, - глухо говорил Алексей Максимович, - будет два солнца - днем и ночью.
- А тебе не жалко звездного неба? Не верю я ни во что бесконечное, непрерывное…
- Ты не веришь в технический прогресс? - удивился Пешков. - А хочешь быть инженером!..
Мы миновали слева караван. Могучий буксирный пароход тянул вверх пять глубоко осевших барж. На каждой барже подняты огромные, синие в трепетном свете молний паруса. Они казались вычеканенными из железных листов. В топках парохода гудело так, что рев нефтяных форсунок, отраженный горами, перекрывал неумолчный шорох волн и ропот ветра.
- "Редедя, князь касожский", - прочел я на полукружии колесных кожухов.
От барж с "белой", судя по запаху, нефтью шел острый звериный аромат.
- Левиафан! - воскликнул восхищенный Пешков. - Вот силища!.. А ты не веришь в прогресс…
- Почему не верю? Верю. Видишь эти ящики по бортам на палубе барж?
- Ну-с… вижу, и в них цветут подсолнухи.
- Значит, в ящиках земля. Это "верхний балласт", чтобы уровень нефти, налитой в баржу, был ниже уровня воды в Волге. Давление воды не дает нефти вытекать из щелей. И река не грязнится, и нефть не теряется.
- Остроумно. Почти гениально.
- А главное - просто. И выдумал какой-то водолив, простой мужик, а не инженер…
Над волнами, как днем, носились с криками чайки, то и дело припадая к воде; из волн там и тут все чаще выскакивали рыбешки, на мгновение блистая синим серебром.
Порой из желтой кипени волжских волн дельфиньими горбами всплывали сомы или белуги. И тогда над водой букетом синих бенгальских огней вспыхивали, выпрыгнув на свет, десятки сельдей-бешенок. Чайки стаями слетались к этим местам, и казалось, что когда они, припав к воде, взлетали с добычей, рыбы превращались в птиц и улетали. Волга кишела рыбой.
Чернота
К рассвету порхающий сине-зеленый свет молний начал утихать, растворяясь в спокойном свете утра. Затих и ветер. Волнение на реке быстро улеглось. Перед самым восходом солнца мы увидели явление не менее чудесное, чем зеленый луч, в поисках которого Жюль Верн заставил своих героев совершить далекое путешествие. Всем знакомы эти синие утра, когда после ночи, проведенной без сна при искусственном свете, выйдешь на рассвете из комнаты и ошеломленный остановишься на пороге, впивая морозный воздух. Не веришь глазам: все залито великолепной синевой. Особенно эффектны бывают в эти краткие минуты синие снега. Чудесно! Ну, конечно, я знаю, что тут нет никакого чуда и все очень просто объясняется устройством нашего глаза, физиологией зрения и так далее. Но видеть мир хотя бы на мгновение преображенным и подышать хоть несколько минут упоительным воздухом после ночной духоты - какое счастье! Вот и тут мы оба собственными глазами после воробьиной ночи, пред самым восходом солнца видели мир волшебно преображенным. На краткое мгновение все, что мы видели, оказалось залитым огненно-красным светом. Волга, пески за ней, каменные обрывы Жигулей пламенели всеми оттенками живого огня. А гривы лугового берега, зелень кустов и сосны на горах стали угольно-черными.
- Прекрасно! - воскликнул Пешков. - В буквальном смысле прекрасно, - прибавил он.
- А какова чернота! Ты видел?..
- То же, что и ты… Гм, признаюсь, я до сего дня думал, что черный цвет изобретен человеком. Оказывается, черный цвет в природе вещей…
- Не цвет, а полное отсутствие цвета.