- Не знаю, - лицо ее на миг некрасиво и зло скривилось.
- Извини, - Андрей подошел к ней, по-дружески сжал слегка за плечи.
- Ничего, - Наташа несмело улыбнулась. Посмотрела в глаза. - Как ты? Женился?
- Нет, - Шахов отпустил ее плечи, отвернулся, склонился над столом, развернул к себе планшет геологического разреза по стволу шахты.
- Анна Твердышева с мужем уехали, - тихо сказала Наталья Васильевна.
- Я знаю, что она уехала, - помолчав, ответил негромко Андрей Михайлович. - Потому-то и согласился побывать в Катерининске, посмотреть шахту… - Смутился, постучал торопливо пальцем по планшету: - А все-таки есть северный участок, это главное. Главное, что север начал давать металл, а все прочее - ерунда. - Он очень старался, чтобы это прозвучало естественно, но голос все же дрогнул обиженно. Шахов откашлялся. - Что ж, Наталья Васильевна, если вам не трудно, ознакомьте с особенностями рудного поля.
- Вы их, Андрей Михайлович, знаете лучше меня, - Наталья Васильевна засмеялась. - Помнишь, как ты сдавал мне первую шахту? Теперь я тебе.
- Это еще вилами на воде писано, - Шахов с сомнением покачал головой. - Я пока своего согласия быть геологом Северной не дал.
- Дашь, куда ты денешься, - фыркнула женщина. - Геология тут сложная, кто, кроме тебя, в ней разберется? Ты начинал, тебе и продолжать.
РАССКАЗЫ
И день тот настал
- Ну, в таком разе меня, мальца, обряжают в дорогу. Так, мол, и так, обскажи все Корнилычу. И в кисет маненько песочку сыпанут. Непромытого, но чтоб золотишка пожирней было. Навроде мандата, для верности. - Степан Трофимович поддернул рукав фуфайки, помешал черпаком в казане.
На тайгу опустился вечер. Растворились в темноте дальние увалы, и ночь подступила к самому костру. Только Листвянка еще светилась рябью перекатов, да на западе угадывалось широкой бледной полосой небо, и на его фоне пологие горушки, ощетинившиеся сосняком, казались совсем черными. Мечется по ветру пламя костра, то прижмется к земле, то вдруг рванется вверх длинными языками. И ночь то навалится в шуршании и вздохах пихт, то отпрыгнет, и тогда из темноты выныривают лохматые ветки, лошадиные морды с фиолетовыми глазами.
- Ну а уж Корнилыч свое дело знает. Мобилизует лошадей - и айда в тайгу, - старик покрутил головой, сбил на затылок шапку с кожаным козырьком. - Оттель уж, ясно дело, с шиком. На передних тройках сами добытчики едут. С гармошкой, с бубенцами, пьяные вусмерть. Орут, базланят - знай, мол, наших! Фарто-о-овые! За ними на отдельных лошадях - лопаты, каелки, ковши - амуниция. Для куражу…
Деда слушали молча, не перебивая. Константин Ватагин, начальник поискового отряда, водил карандашом по карте - подсчитывал количество проб на Листвянке. Матвей Буранов, шурфовщик, улыбался тихо своим мыслям, крутил в черных лапищах кисет. Георгий Кольцов, худой, нескладный, выпрямился, замер, только очки поблескивают. Его жена Вера, техник-геолог, прижалась к плечу мужа, глядя в огонь.
- А уж на прииску - все как полагается, - Степан Трофимович пятерней вытер сразу нос, усы, клинышек бородки. Вздохнул. - Дым коромыслом. Винище рекой. Бабы голосят, это уж как водится, норовят свою долю для хозяйства урвать… Мужики, конечно, отвалят по пьянке где сотельную, а где колотушек. Это уж под какую руку подвернется.
- Дикость какая! - повела бровями Вера. Натянула поглубже на лоб белый беретик и, повозившись немного, положила поудобней голову на плечо мужу.
- Ага, дикость и есть, - охотно согласился Степан Трофимович. Зачерпнул из казана варево, попробовал, пожевал. - Рано ишшо!
Ватагин поставил на карте, в том месте, где сейчас их лагерь, маленький вопросительный знак. Здесь в Листвянку впадала тоненькая сонная речушка, которую Ватагин назвал Поганкой, за топкие, гнилые берега.
- Давай дальше бреши, корноухий, - попросил Буранов. Он дремотно помаргивал, лениво крутил "козью ножку".
Ватагин поморщился, посмотрел исподлобья на шурфовщика. Степан Трофимович годился Буранову не только в отцы - в деды. Правда, старик - у него от левого уха осталась лишь половинка, а ниже, по скуле, тянулся длинный белый шрам - не обижался, когда звали "корноухим". Не обижался, но расспросы про ухо, про шрам не любил. Замыкался и молчал.
- А чего дальше? Обыкновенно, - Степан Трофимович покрошил над казанком какие-то травки. - Прогужуются мужики недельки две, покеда в кармане шевелится, и в один распрекрасный день очухаются. Рожи - во! - он развел руками. - Как подушки…
Ватагин опустил голову, провел кончиком карандаша по извивам Поганки - километров тридцать будет, пожалуй. С сомнением посмотрел на синенькую рябь черточек - болото!
- Взглянут мужички друг на дружку, - старик зачерпнул похлебку, - опохмелятся напоследки и опять в глухомань, за новым фартом. - Он, вытянув губы, попробовал из половника. - Кажись, в самый раз. Готовь струмент, артель!
У костра зашевелились, потянулись за ложками. Степан Трофимович налил в чашку, осторожненько подал ее Ватагину.
- Отведай, Костянтин. Поглянется ли? Я туда, - он ткнул пальцем в сторону казана, - маненько сахарку подсыпал да кислицы положил, дык каково?
Ватагин попробовал, закатил глаза, поднял большой палец.
- Эт верно, - довольно засмеялся старик, - эт ты правду сказал.
- Дураки они, твои старатели, - решил вдруг Буранов. Он шумно хлебал, шевелил бровями. - Такое богачество найти и все профуфыкать.
- Дураки. Эт точно, - опять охотно согласился Степан Трофимович. Он накрошил в чашку сухарей, вытер холстинкой ложку, перекрестился. - Тока я так полагаю: не в их дело. Тут корень в самом золоте. Паскудный металл. Ни одному хорошему человеку пользы не сделал. Сколь народу по кабакам да по острогам распорядил. А сколь на тот свет отправил! - он зажмурился, помотал головой. - Одна пагуба… Вот взять, к примеру, Гошку, - Степан Трофимович ткнул ложкой в сторону Георгия. Тот замер с открытым ртом. И Вера насторожилась. - Хороший парень Гошка? Не сумлевайтесь. Замечательный. - Супруги Кольцовы облегченно выдохнули и наклонились над общей чашкой. - А ить тоже, - старик погрозил им пальцем, - как гнездышко-то Гошка нашел - сбесился от радости. Чуть в штаны не навалил, не к столу будь сказано. - Старик деловито и сосредоточенно принялся есть.
Буранов откинулся, разинул огромный рот и захохотал. Ватагин наклонился над миской, чтобы не увидели его улыбку.
Почти в самом начале сезона Георгий получил хорошую пробу на Листвянке, чуть пониже нынешнего лагеря. Увидев золото, взревел на всю тайгу и примчался к Ватагину. Совал всем под нос лоток, на дне которого солнечно поблескивало желтеньким…
- Вы бы хоть выражения-то подбирали! - возмутилась Вера и бросила ложку.
- Извиняйте, к слову пришлось, - Степан Трофимович приподнял за козырек шапку.
Георгий мотнул головой, пригнулся, словно хотел боднуть старика. В стеклах его очков плясали маленькие отражения костра, и казалось, что это Гошины глаза распалились гневом.
- Разве я за себя обрадовался? - выкрикнул он. - Что я, себе его нашел?! Золото - это валюта. Это станки из-за границы, оборудование! Не видал я вашего золота?!
- Видал, - подтвердил Степан Трофимович, - у начальника на зубе, - он мотнул головой в сторону Ватагина. - А нашел бы поболее понюшки, так и про станки забыл бы. Живо половину прикарманил бы…
- Да вы думаете, что говорите?! - Георгий вскочил, сшиб ногой чашку. Жена повисла у него на руке. - Я вас за такие слова в суд! А не в суд, так…
- Гоша! Гоша! Успокойся! - Вера вцепилась в мужа. Зыркнула зло на старика и тут же любовно, умоляюще заглянула в глаза Георгию. - Он же старый! Типичный пережиток!
- Отпусти! - кричал Георгий. - Отпусти!
- Прекратите! - рявкнул Ватагин. - Сядьте, Георгий Николаевич. А вы, Степан, Трофимович, думайте, когда говорите, - и покачал головой.
Старик махнул рукой, втянул голову в плечи, совсем запрятался в фуфайку, только нос да пегая бороденка торчали из-под козырька.
- Пережиток, - проворчал он. - Хе-хе. Свое я пожил, верно. И всяких видел, знаю, чего говорю… Пережиток. А вы - недожитки.
Гоша нехотя сел, повернулся спиной к Степану Трофимовичу. Вера гладила мужа по лицу, косилась, поджав губы, на старика.
- Не злись, Гоша, - Буранов икнул, достал из-за уха самокрутку, - дед по себе людей меряет. Сам утаил россыпушку, дрожит над ней и думает: все такие.
Степан Трофимович откинул назад голову, чтобы видеть лицо шурфовщика, поглядел на него обиженным взглядом.
- И-их, Матюшка, - протянул он, - и не надоело тебе бабьи побрехушки разносить?
Про эту россыпь Степана Трофимовича ходили по прииску легенды. Говорили, что еще лет двадцать назад старик нашел ее на каком-то ручье, но где тот ручей и что за россыпь - никто не знал. Сам же Степан Трофимович, когда слышал эти разговоры о россыпи, или зверел, или, посмеиваясь, божился, что вранье это, но приисковые ему не верили: нет дыма без огня.
- Какие побрехушки, - Буранов достал из костра уголек, подбросил его на ладони. - Жмот ты, корноухий. Ни себе ни людям.
- Это ты-то люди? - Степан Трофимович облизал ложку. - Да будь она всамделе, россыпушка-то, ни в жисть бы не объявился. Для твоей же пользы. Сейчас ты как-никак человек, а дорвешься до золота - пропал.
- Ты меня не отпевай, - Буранов прикурил от уголька, швырнул его в огонь. - Я не крохобор, сумел бы распорядиться.
- Я, что ль, крохобор? - поразился старик. - Да у меня, окромя шапки, всего богачества - только конский назем.
И верно, жил Степан Трофимович бедно.