- А-а… - взгляд Твердышева стал радостным. - Я думал, что участковый… Входите, - предложил неуверенно и посторонился.
Захлопнул дверь, пошел, семеня, непрестанно оглядываясь, по коридору, заставленному какими-то допотопными сундуками, сложенными раскладушками, детскими колясками. Открыл дверь в комнату, впустил Андрея.
- Извините, теснота… У нас не прибрано. Так что не обессудьте, - Дмитрий Иванович остановился около широкой кровати. Попробовал было заправить ее, начал расправлять скомканные, давно не стиранные, а оттого какие-то серые простыни, но передумал. Накинул на постель клетчатое светло-зеленое одеяло с огромным рыжим пятном-подпалиной посередине, кое-как подровнял его. От этого постель - комковатая, с торчащим углом пестрой, без наволочки, подушки - стала еще неприглядней.
Андрей осмотрелся. Буфет - старый, облезлый - с редкими стаканами и тарелками за мутными стеклами. Уныло обвисшие бледно-голубые шторы на окнах, от пыли почти черные в складках. На стене и около - этюды: фиолетово-багровые городские пейзажи с деформированными, покосившимися домами, с маслянистой, будто сточная канава, рекой; натюрморты - булыжник среди осколков гипсовых пастушек, столик в стиле ампир, на нем засохшие васильки и жаба; портреты худой и, видимо, злой женщины с изогнутым язвительным ртом, хитрыми, ехидными глазами, выполненные в болотно-зеленоватой или мутной желто-коричневой тональности… Стол со сползшей одним углом почти до пола скатертью. На столе чайник, стаканы, тарелка с окаменевшими огрызками хлеба, крошками, обрывками фольги плавленого сыра, окурками.
- Простите, - Андрей потоптался у двери, - а… жена ваша дома?
- Нет, нет, - Дмитрий Иванович засуетился. Схватил веник, махнул два-три раза по полу. Швырнул веник под кровать. - Это хорошо, что вы в воскресенье пришли. Ирины Федоровны нет. Она к родственникам уехала, - сдернул носки с батареи у окна. - Вчера выпили немного, повздорили, то да се… Женщина, сами понимаете. Не убрала вот. Извините… - сунул в нижние ящики буфета, сорвав со стула, женскую комбинацию, чулки. - Хорошо, что уехала. Не любит она катерининских… Деревня, мол. Предрассудки, конечно, но сами понимаете… Да вы садитесь.
Андрей сел к столу, сдвинул тарелку, стаканы, загнул угол газеты, засаленной, мятой, хотел положить на скатерть локоть, но не решился.
- Да-а, уютно живете, - заметил невесело.
- А это уж наше дело! - Твердышев, высоко подняв чайник, пил из носика. Огрызнувшись, сверкнул глазами, но тут же смутился. - Уюта, может быть, и маловато, но ведь не в этом счастье. Да и не всегда так, - подошел к окну, попытался, изогнувшись, увидеть что-то на улице. - Так вы, собственно, по какому делу?
- Я, собственно, - насмешливо начал Андрей, но Твердышев перебил:
- Простите… Вы шли, не видели - на углу пиво продают? Будочка такая желтая. Вы бы заметили. Там всегда народ толчется.
- Нет, не продают.
- Ах, досада, - Твердышев запустил руку в карман, вытащил пригоршню монет. Посмотрел на них. - Вот досада, - искренне расстроился он. - Голова, понимаете ли, побаливает, и вообще… - пошевелил в воздухе пальцами, изображая что-то неуловимое и неприятное. - Дискомфортно. Но мне моя бесценная Ирина Федоровна оставила только вот эту мелочь… Бутылки разве сдать? - потер подбородок, отчего щетина на нем заскрипела. - Хлопотно: долго и далеко… Так слушаю вас.
- Кончать вам надо с первой семьей. С Анной, - хмуро сказал Андрей.
- Вот как?! - изумился Дмитрий Иванович. - Это почему же?
- Потому, - Андрей достал из внутреннего кармана пиджака фотокарточку, протянул через стол. - Узнаете?
Твердышев, прищурясь, всмотрелся в снимок: солнечный, ясный день, пляж, вдали лодки с отдыхающими, а на этом фоне - счастливые, смеющиеся Шахов, Анна в купальных костюмах и мальчик лет четырех. Он задрал голову, глядит влюбленно на Андрея.
- Антон? - Твердышев ткнул мизинцем в фотографию. - А это, стало быть, вы?.. И по какому же, осмелюсь спросить, праву?
- По такому… Вы по какому праву издеваетесь над женщиной? Ни вдова, ни жена. Сын отца не знает. Сбежали, живете хуже свиньи…
- Любопытный разговор, - Твердышев оценивающе глядел на гостя. Прищурился. - Ситуация, м-да… Оригинально! Приходит некто молодой, красивый, наглый и заявляет: отдай мне жену! - голос Дмитрия Ивановича стал самоуверенный, иронический. - Смотрите пожалуйста, какой "Хаз-Булат удалой, бедна сакля твоя…". В песне за жену коня, шашку предлагают. А что ты мне дашь?
- Я тебе дам по шее, - твердо пообещал Андрей. - Или по морде.
- А если я тебя сейчас вышвырну? - Твердышев начал приподниматься.
- Бросьте, Дмитрий Иванович, - Шахов откинулся к спинке стула, засунул руки в карманы. - С вашими-то бицепсами? Шутите… - Он улыбнулся. - Не скрипите зубами. Дуэли не будет. Я вам просто переломаю кости.
Встал.
- Шел я сюда, страшно мне было, врать не стану. Помню вас по Катерининску: гусар, супермен… А сейчас? - Он презрительно усмехнулся: - Посмотрите на себя! Живете на содержании у какой-то вздорной бабы…
- Но-но-но! - Твердышев, ненавидяще следивший за Андреем, вскинул голову, сжал кулаки. - Выбирай выражения, юноша!
- Извините… Опустились, выклянчиваете медяки на пиво.
- Я не выклянчиваю, я их заработал, - тихо, еле сдерживаясь, чтобы не заорать, четко выговорил Твердышев. - Творчеством своим заработал! Ты еще альфонсом меня назови, щенок. Я - художник!..
- Были, - жестко перебил Андрей. - Когда в Катерининске жили. А потом что: богемы захотелось?.. Сколько раз вы выставлялись, после того, как удрали сюда? - Он вцепился в спинку стула, наклонился к Твердышеву. - Ни разу! Анна следит за вашим, будем его так называть, творчеством. Что вы написали за это время? Эту мазню? - брезгливо повел рукой в сторону этюдов.
- Да ты кто такой, чтобы мне указывать?! - закричал Дмитрий Иванович. Вскочил, отшвырнул стул. - Мальчишка, технарь, невежда в эстетике!
- Кончайте вы свою блажь, - устало сказал Андрей, - а то утонете в этой грязи. Здесь не Монмартр, не Латинский квартал. Да и подвалы с мансардами не для вас… Идите-ка снова в школу, если возьмут. Ведь о вас как об учителе до сих пор вспоминают.
- Вон отсюда, сопляк! - Твердышев затопал, выкинул руку в сторону двери. - И чтобы тобой здесь не пахло! - задохнулся, захрипел.
- И вот что еще, - спокойно продолжал Андрей, - вы посидите, успокойтесь. И завтра же подавайте на развод. Расходы я покрою. Хватит тянуть волынку. Не сверкайте, не сверкайте глазами, не страшно… Анна не хочет подавать. Вашего отца жалеет. А вы даже не спросили, как он там?
- Обойдется! - Твердышев подтянул стул, тяжело опустился на него.
- Повторяю, Анна не подаст. Подадите вы.
- И не подумаю, - Дмитрий Иванович, успокаиваясь, тяжело дышал, а глаза его совсем уж недобро следили за Шаховым.
- Подумаете. - Андрей отодвинул стул, уперся в край стола, нагнулся к самому лицу Твердышева: - Я не Анна. Я с тебя, гад, с живого не слезу. Ты у меня, обгоняя собственный визг, в загс побежишь. Понял?
- Не пугай, не пугай, - Дмитрий Иванович расшвырял пальцем окурки в тарелке, выбрал один, побольше.
- Не пугаю, а предупреждаю… Думай. Хорошо думай! - Пошел к выходу. Обернулся. - Я еще приду.
Хлопнул дверью. Что-то забренчало, громыхнула упавшая раскладушка.
9
В понедельник, как и всегда в этот день, приемная управляющего трестом была полна посетителей. Одни подремывали, утомленные долгим ожиданием, другие уткнулись в докладные, отчеты, сметы, готовясь к разговору с начальством, третьи нервничали, притворялись, что читают газеты, выходили покурить, выразительно посматривали на секретаршу - Нонну Степановну. Та со строгим лицом печатала на машинке, делала вид, привыкнув за двадцать лет работы, что не замечает умоляющих, сердитых, вопрошающих, гневных взглядов посетителей, отвечала четко и сухо по телефону: "Совещание. Освободится, доложу о вас. Передавайте", - и записывала телефонные просьбы, рапорты, но сама, при всей внешней невозмутимости и деловитости, тоже недоумевала - такого еще не было, чтобы Владимир Семенович нарушил регламент приема. Поломан весь четкий, хорошо отрегулированный Нонной Степановной график работы: с десяти часов, именно в это время вошли в кабинет управляющего директор Катерининского рудника и его главный геолог, до… Нонна Степановна посмотрела на часы - сейчас уже тринадцать пятьдесят, нужно было пропустить шесть человек. Теперь придется уплотнять график, кого-то перенести на завтра, а на завтра намечена конференция. Словом - все кувырком!.. Когда часы мелодично отбили два раза, секретарь управляющего не выдержала, всунула в красную папку "Для доклада" проект приказа по премиям, хотела войти в кабинет Владимира Семеновича, чтобы под благовидным предлогом намекнуть начальнику: люди, мол, ждут, нехорошо руководителю подрывать свой авторитет необязательностью, но массивная, покрытая лаком дверь распахнулась, и наконец-то вышли катерининский директор с главным геологом. Владимир Семенович проводил их до приемной.
- Завтра после конференции уточним, - продолжал он разговор, начатый в кабинете. - Не знаю, что из этого получится, но вас выслушаем. Я сегодня обо всем доложу в главк. Нонна Степановна, - управляющий тяжело развернулся к своему секретарю, - через полчаса соедините меня, пожалуйста, с Москвой, с Багдасаровым.
- Хорошо, - Нонна Степановна порхнула карандашиком по блокноту.
- Что я скажу Москве? - спросил управляющий у директора рудника. - Когда прилетим, если в этом возникнет необходимость?
- Через две недели, пожалуй, - директор глянул на Сокольского.
- И у вас будут готовы все материалы? - удивился управляющий.