На часах около семи. Петр повернул к городу и, пройдя несколько кварталов, неожиданно увидел море и корабль. Нетрудно было определить по отличнейшей контурной проекции класс корабля - крейсер. Какой? Уже много однотипных крейсеров вступило в строй. А этот? Недаром Архипенко считался лучшим старшиной сигнальной вахты. Красный флаг! Государственный флаг мог быть только у одного крейсера - у "Истомина". На горизонте шел "Истомин", и не знал тот же Карпухин, орудующий у гудящих топок, что на берегу, затерявшийся, как песчинка в океане, стоит его бесславно низведенный друг, водитель "Ивана-Виллиса" Петька Архипенко.
Вскоре Петр раскусил капитана первого ранга Черкашина. Вначале он крайне равнодушно ответил на бравое и четкое приветствие Архипенко. Но стоило ему доложить об "Истомине", как Черкашин изменился в лице и рассердился не на шутку:
- Я советую вам, старшина, перед тем как сказать, хотя бы немного подумать.
- Я думал и видел, товарищ капитан первого ранга! - с достоинством ответил Архипенко, не понимая причин, которые заставили этого офицера так плохо держать себя с ним. Петр заметил возбуждение Черкашина, тоже пока непонятное, какую-то встревоженность и решил помочь ему.
- Хотите, я подвезу вас поближе к морю. Отсюда не разглядеть, товарищ капитан первого ранга.
- Да, конечно, прошу…
Архипенко затормозил почти у самого моря и глазами указал направление, где почти у самой кромки горизонта в дымных испарениях моря шел курсом на Евпаторию двухтрубный "Истомин" с его приметными линиями, с характерной посадкой на корму.
- Поехали в Евпаторию, - нервно приказал Черкашин, - скорее.
Петр круто, как на турели пулемета, развернулся и поехал по бесформенно закованной морозом грунтовке. Только за городом дорога исправилась, сблизившись с песчаным плоским берегом. Море парило, будто его подогревали снизу. С тоскливыми криками летали оставшиеся зимовать в лиманах дикие утки. У берега стоял покрытый ледяной коркой разбитый тральщик, некогда боевой корабль. Приближалась Евпатория. На сером небе обозначились темные контуры домов.
- Вы слишком медленно едете.
- Машину заносит, - ответил Петр. - Поспешишь, людей насмешишь.
Это могло показаться дерзостью, и Архипенко ждал взрыва. Но Черкашин смолчал. Въехали в город. Машина шаталась и подпрыгивала на мерзлых колдобинах.
- Куда ехать, товарищ капитан первого ранга?
- Ах да… Что же ты не спросил раньше? - И он назвал улицу и номер дома отдыха военных летчиков. Это было недалеко.
По сигналу машины на крыльце появился человек в кожаном реглане и меховых унтах.
- Ступнин? Эй, морской бродяга, вылезай! Ждем! - Летчик направился к машине, мягко и неуклюже ступая по сухому снегу подшитыми войлоком подошвами. - Черкашин? Какими ветрами? А мы ждем Михаила. По радио с ним снеслись через старшего морского начальника. Обещал, что будет. Заходи, Павел. Ты знаешь, мы день рождения Ступнина еще не отмечали. А ты, парень, подгребай вон туда, в затишек. Машину поставишь, заходи в те двери, откуда пар. Там похарчат. Пошли, Черкашин!
В комнате поджидали Ступнина человек десять авиаторов, знакомых и незнакомых Черкашину.
- Отдыхаем! Выполняем заповедь Конституции. Садись за молочный кисель, Павел.
Все было здесь просто, радушно, весело, а Черкашин никак не мог попасть в общий тон. Рыжий летчик, подполковник в морском кителе, увешанном орденами, рассказывал об известных летчиках Василии Лобозове, Дегтяреве, Либермане. Кто-то вспомнил Полозова, назвал его Сашей, Петра Попка, Морковкина, Корзунова, Губрия… Имена знакомые, славные; одни погибли, другие живы. Говорили наперебой, горячо, вспоминали бои на Черном море, эпизоды почти неправдоподобные.
- Так вот, Вася Лобозов погиб по глупому случаю. Возвращался из Адлера. За мандаринами летал. И захватила его муть…
- А Дегтярев! Старый воздушный волк, на бомбежки с грелкой летал. С Либерманом погиб в одной машине. В учебном полете.
Кто-то перебил:
- Сержантов Ищенко и Валкижирьянца тоже притрусили скупой землицей в крымском городке Саки.
Летчик, встречавший Черкашина, сказал ему:
- У ветеранов так заведено: как собрались, начинаются катафалочные воспоминания. Живых хвалить неудобно, расхваливают мертвых.
- Вот возьмем, ребята, того же Лобозова, - не унимался рыжий подполковник. - Чего он только не пережил! Формировался в Испании. Летал туда стрелком-радистом с Остряковым. Оба живы вернулись. Ничего не могла с ними хунта сделать. В Финляндии Лобозов дрался, на Черном. И - глупая штука - свалился с мандаринами. А Остряков? Случайная бомба накрыла такого героя! Какая-то галиматья, несправедливость, жертва случайности…
- А может, и неосторожности, беспечности? - спокойно возразил пожилой полковник, закусывая соленым огурцом, который он выудил двумя пальцами из стеклянной банки.
- Вчера завернул я в Саки, в парк, - не ответив на реплику полковника, продолжал подполковник и покачал головой. - Ветер, снег, оградочка. Лежат наши хлопцы… Снял шапку, вспомнил все наши приключения с Васей, а потом поднял голову и вижу: над деревьями два сокола. Честное слово, не вру… Два сокола! Я засвистел, а они - крылья на изломе под ветром, не уходят… не уходят…
И все задумались по-хорошему, чисто, с проясненными доброй печалью глазами.
- Ступнин приехал!
- Наконец-то, чудовище!
Его вышли встречать. Вернулись шумной, мгновенно повеселевшей гурьбой. В гомоне голосов рокотал густой, спокойный говорок командира "Истомина". Ступнина ждали, ему искренне обрадовались. В комнату заглядывали шоферы.
- Павел, а ты какими судьбами здесь?
- Приехал подлечиться в Саки, вижу - "Истомин". Сердце и тоска привели, Михаил.
- Раздевайся, - требовали летчики, - удели нам внимание, корсар!
Черкашина без всякого умысла оттиснули в сторону, и все обратились к Ступнину с несколько бравурными, но неподдельными по искренности проявлениями чувств.
- Молодец, внял зову. - Полковник в унтах полуобнял Ступнина и прикоснулся щекой к его щеке. - "Нас мало осталось, но верные мы, хоть шпаги ржавеют в ножнах".
Холодно попрощавшись, Черкашин надел шинель и вышел. Архипенко круто тронул машину.
"Вот вам и безупречный, - зло подумал Черкашин. - Организует у себя на корабле чествование собственной личности, бросает якоря, чтобы покуролесить с дружками…"
От ядовитых мыслей, как известно, легче не бывает.
- Орлы собрались там, товарищ капитан первого ранга! - сказал Архипенко. - Ребята подсчитали - шестьдесят три боевых у них… Две звездочки! Меня товарищ Ступнин узнал, вопросы задал.
- Когда это он успел? - недовольно буркнул Черкашин.
- Мы же его у крыльца встретили. Раньше полковника. Со всеми поздоровался…
Машину занесло на гололедке.
Черкашин оборвал разговорившегося водителя:
- Лучше за дорогой следите, товарищ старшина.
Доехали до города, не обмолвившись ни единым словом. Над оголенными деревьями, шелестящими стручками, в парке, где были погребены пилоты-моряки, в полную мощь ревел репродуктор "Цыганочкой".
"Нет, что ни сверши, хоть головой в печку сунься, все равно тебя затмят "Цыганочка", банка с огурцами, бессмертные пол-литра". Раздраженные, несправедливые мысли преследовали Черкашина до самого дома, крытого татарской черепицей.
Его поджидала медицинская сестра из санатория с запиской от главврача, приглашающего на прием.
- Вы могли бы оставить записку и не затруднять себя, - сказал Черкашин.
- Военный санаторий. Я не имела права отдавать никому постороннему, - вспыхнув ярким чудесным румянцем, ответила девушка.
- Здесь же была моя жена.
- Я не знала. Меня послали к вам…
Девушка ушла гордо, оскорбленная и крайне независимая.
Ирина читала в кровати, накрывшись клетчатым пледом. Розовая пижама невыгодно оттеняла бледное, вымытое перед сном лицо. Несколько окурков в пепельнице и дым столбом свидетельствовали, что она не выходила на прогулку.
- Читаю Данилевского. О том, как Петр посылал в Париж волонтеров-недорослей для "доброхотного И с принуждением изучения солдатского артикула, компаса, метания бомб, морского хождения и рисования мачтапов и карт". А ты зачеркиваешь влияние Запада. Неблагодарные мы люди, русские… Где ты был?
- В Евпатории.
- Ой-ой, несет от тебя.
- Видел Ступнина.
- Интересно, одного или со своей Танечкой?
- "Истомин" бросил якоря на внешнем рейде. Какая там Танечка!
- А погода позволяет встать на якоря?
- Свежо, но, очевидно, не на пределе. Ступнин встал на якоря и съехал на берег.
Ирина отложила книгу, потянулась.
- Переоденься, а потом расскажешь. Дорогу не замело?
- Нет, - Черкашин надел пижаму. - И гололедицы нет?
- Заносит понемногу, но ехать можно.
Ирина нащупала меховые туфли, сунула в них ноги, сбросила плед, поежилась, сведя худые лопатки, и вышла. Вскоре из кухни послышались голоса, пробилось слово "Симферополь", хлопнула наружная дверь, заурчал мотор. Кажется, она куда-то послала Петра. "Вероятно, в аптеку. Женщины вечно штурмуют аптеки".
Черкашин решил подождать возвращения машины и проехать в санаторий, поскольку главный врач принимает в нем такое трогательное участие.