- Уважили, уважили, - благодарил Гаврила Иванович, со стариковским радушием снимая с них телячьи потертые куртки, - мы и работаем, и гуляем. Проходите, проходите, дорогими гостями будете.
Начальство вынимало из карманов бутылки, делая это заметно, чтобы все видели - пришли поздравить не с пустыми руками. Близкие и родня сумели добросовестно отравить Борису первые дни бракосочетания. И Борис с ужасом убеждался, что Катюше нравится вся эта невыносимая процедура, она, пожалуй, бесконечно могла бы принимать поздравления, "водить журавля", выслушивать хмельные песни и жеманно подставлять губы после дурацких криков "горько".
Борис пробовал поделиться своими интеллигентными мыслями с Галочкой, которая, будто со стороны, с пренебрежительной улыбкой на своем миловидном личике наблюдала за всем происходящим.
Неожиданно он встретил решительный отпор.
- Вы не правы, - дерзко ответила Галочка. - Катюша исстрадалась. Она долго избегала людей. Ни с кем не встречалась. Поделиться ей было не с кем. К тому же она не знает, что вас как-никак обстоятельства заставили приехать. Она думает, что вы сами решили. Она не знает о разговоре с Михайловым, о моем письме… Поэтому ей весело, а мне, мне нисколько…
Всему приходит конец. Квартиру проветрили, вымыли полы скупой севастопольской водицей, и Борис, надев шинель и фуражку, сшитую в Риге по заказу, направился в город.
Зимой Севастополь не такой, как летом, в отличие от той же Ялты, где хребет Яйлы прикрывает побережье от северных циклонов. Высоты заснежены. Даже южные склоны с подтеками. Море резко теряет свою синеву. Улицы неприветливы, скучны. И нигде ни одного праздного человека.
Барказы привозят матросов. Они выстраиваются в колонны и уходят на разборку руин. Даже корабли, казалось, угрюмо нахохлились, опустив клювы орудий. Чайки залетали в город. С ними смешивались чернокрылые вороньи стаи. Везде грузовые машины. Кумачовые флаги поднимались над ударными стройками. Яростно скрежетали камнедробилки, и в прозрачном, будто откованном, студеном воздухе звучали непривычные для военного моряка крики: "Майна!", "Вира!"
С грустью, словно хороня свою молодость, бродил Борис по городу, припоминая улочки и уголки, знакомые по каким-либо игривым приметам. "Вот тут вечером, за колонной музея, я впервые поцеловал свою монголочку. Помню, еще перед глазами маячила эта пушка. Чуть потом об нее не споткнулся. А тут… Недурная она девчонка. Пикантная. Уеду, роды пройдут без меня. Для меня она останется все той же Катенькой, веселой, с хорошей кожей и чистым лицом, с этими милыми косичками и теплыми покатыми плечами. Ведь сходил же с ума по ней Вадим. Да разве только он один? Даже бесхитростные матросские сердца покоряла эта севастопольская чародейка. Погуляю еще. Во сколько она кончает работу? Встречу ее у конторы. Рада будет. Пройду под ручку. Пусть на нее полюбуются…"
Оставим ленинградского курсанта прогуливаться по городу и перенесемся в низкие комнатки архитектурных мастерских, где работает женщина, которой суждено в дальнейшем сыграть драматическую роль в судьбе нескольких людей. В том числе Бориса Ганецкого и Катюши.
В небольшой комнате с горевшими на потолке бестеневыми лампами трудились пять человек. Чертежные столы, плесень на стенах, утомленные серые лица, у людей постарше - очки. В окно смотреть незачем. Из него не увидишь море, небо, а только сильно захламленный двор стройучастка, хаотические горы навезенного и сваленного многотонными грузовиками материала и высокую стенку сгоревшего дома.
Сюда впервые пришла Татьяна Михайловна, жена Ступнина. Ей хотелось возобновить прерванную войной работу. И это не каприз офицерской обеспеченной жены, не мода или принуждение: ее тянуло к работе, к коллективу. Двое детей уже ходили в школу, за ними могла присмотреть мать. Татьяне Михайловне хотелось участвовать в восстановлении города, любимого ею. В этом она не признавалась, чтобы не дать повод к обвинению в банальности. Белокурая флотская дамочка, излишне пополневшая на добрых пайках, - так могли судачить незнакомые или малознакомые люди. Пошла работать, с жиру бесится.
Начальник группы примерно так и думал, заранее предвидя скорое угасание порыва. Уйдет, как только надоест подчиняться, рано вставать, отдавать все силы превратностям службы.
- Разрешите представить вам нового вашего товарища, - бесстрастно произнес начальник группы, сравнительно молодой, активно лысеющий человек, и пробормотал имя и фамилию Ступниной, как нечто необязательное для своих подчиненных. - Они потеснятся. По-моему, вот в этом углу будет удобно. Не так ли?
- Спасибо, - Татьяна Михайловна кивнула, и начальник прошел к своему месту, неловко лавируя между столами.
Сотрудники, издали поздоровавшись с Татьяной Михайловной, углубились в чертежи.
- Сюда можно поставить небольшой стол, подтянуть шнур и приспособить лампу, - вежливо посоветовала женщина с усталыми серыми глазами и попробовала кончик рейсфедера на ногте. - Вам, безусловно, покажется здесь не совсем шикарно после вашей квартиры.
- Вы меня знаете? - Татьяну Михайловну еще не оставляло чувство неловкости.
- Конечно, - женщина протянула руку, - познакомимся еще раз, поближе: Ирина Григорьевна Веселкова. Вы супруга Ступнина. Но вы запомнились мне еще по Одессе, по институту на улице Мечникова.
- Даже? Вы учились со мной в институте?
- Вы были старше. На два курса. Я стараюсь принципиально не обременять себя запоминанием женских лиц, но вас почему-то запомнила. Мы вас звали Колобком.
Татьяна Михайловна покраснела, с улыбкой развела руками:
- Да, да… Меня так называли. Теперь я, вероятно, еще больше оправдываю это прозвище.
Ирина Григорьевна прищурила глаза:
- Поменьше белого хлеба и пирогов… Простите, вас зовет наш грозный руководящий товарищ. Идите к нему. У него, кроме всего прочего, имеется пунктик помешательства: железобетонная дисциплина. Сегодня я отпросилась пораньше. Чувствую себя отвратительно. Бог мой, какие нравоучения мне пришлось от него выслушать!
Начальник группы, продолжая чертить огрызком карандаша, чем показывал и свою занятость, и презрение к празднословию, сухо сказал:
- Сегодня, как мы договорились с начальником, вы свободны. Завтра же прошу познакомиться с материалами, обживайте рабочее место. Типовое проектирование, как вы знаете, указано сверху. Фантазировать, проявлять индивидуальность не придется…
По всей вероятности, начальник мастерских успел полностью проинформировать этого педантичного и сухого человека о своем разговоре с Татьяной Михайловной. Как частенько бывает, многое извратил. Отсюда и упреки в фантазиях, индивидуальности и тому подобное.
- Простите, я не настаивала на самостоятельных проектах, - сдержанно ответила Татьяна Михайловна. К их беседе все внимательно прислушивались. - Типизация удешевляет строительство. Но мне кажется, полностью применить типизацию не всегда возможно… в Севастополе…
На лице инженера появилось скучающее выражение, очки поползли на сморщенный лоб, углы губ опустились книзу. Поправив синие нарукавники, он посмотрел на часы, недовольно проводил глазами лениво уходившую из комнаты Ирину Григорьевну.
- Кстати, напоминаю, мы соревнуемся, и не формально для отчета группкома, для птички. Дел действительно много. Рекомендуется являться на службу без опоздания. Добровольная табельная аккуратность. Не берите пример с некоторых дамочек. - Намек был ясен. - Да… вы не закончили свою мысль.
- Закончила, - вызывающе ответила Татьяна Михайловна. - Разрешите идти?
- Минуточку… Вы прямо по-военному? Или… - инженер всполошился, привстал. Предвидение неприятных осложнений, в случае если "эта пухленькая флотская дамочка" обидится, оказало свое действие на примерного служаку. - Извините, если обмолвился. Конечно, в Севастополе полностью применить типизацию не всегда возможно. Я согласен с вами. Севастополь не Воронеж и не Красноярск. Надо принимать во внимание местные условия, рельеф, сейсмичность района… Севастополь должен иметь свой архитектурный облик… Я вам дам плановое задание, познакомлю с эскизами проектов застройки магистралей, с будущим силуэтом города…
В узком коридорчике Ступнину задержала Ирина, курившая у открытых дверей. Возле конторы, на свеженасыпанной щебенке, топтались и размахивали руками рабочие, судя по одежде, бетонщики. Катюша в чем-то их убеждала, доносился ее возбужденный голос и обрывки фраз. На ней была надета ватная стеганка, на голове голубая косынка.
"Мне придется работать близко от Катюши, - с чувством облегчения подумала Татьяна Михайловна. - Ишь какая она здесь! Совсем другая".
- Вам у нас быстро надоест, - Ирина глубоко затянулась дымом. - К тому же наш групповод - мелочная личность. Цепляется за каждый пустяк. Пока он подпишет проект…
- Я не новичок, - вежливо ответила Татьяна Михайловна, которой не понравилась манера этой женщины держаться с покровительственной снисходительностью.
- Не хватает мужниной зарплаты или надоели дети? - Ирина погасила окурок о стену.
- Ни то ни другое…
- Гражданский порыв? Высокие чувства?
- Возможно, и это, - более сухо ответила Татьяна Михайловна и вышла.
Ее заметила Катюша, подбежала к ней, обняла:
- Татьяна Михайловна, решили, милая?
- Да, решила.
- Вот здорово! Вы даже сами еще не представляете, как хорошо поступили! - Катюша снова припала к ней, свежая, молоденькая, задыхающаяся от своего собственного счастья. - Ну как мой Боря, он вам понравился, Татьяна Михайловна?
- Мне он показался неплохим человеком, Катюша. Все же многое в семейном счастье зависит и от нас… от жен.