- Треску закажем? - спросил Николай.
- Зачем? Хек есть - любимец народа и публики.
Заказали рыбу в омлете. Выпили кислого румынского вина. В последние годы друзья встречались чуть ли не ежедневно, благо жили неподалеку. Внешне судьбы земляков были похожими: учились в сельской школе, за одной партой сидели. Только Николай вскоре после окончания войны ушел в ФЗО, а Виктор, закончив десятилетку, уехал в город, поступил в нефтяной институт, после которого получил направление на комбинат, где к тому времени уже работал Николай.
В те давние дни встречались они не часто, от случая к случаю. "Привет - прощай!" - вот и все общение у бывших одноклассников, земляков, как у шапочных знакомых. Позднее дошли до Локтева мимолетные слухи, что Виктор выгодно женился на дочери весьма и весьма перспективного руководителя. Он не хотел и не мог понять, как можно "выгодно жениться". А любовь? А дружба? Куда же их деть, на какую помойку выкинуть? Сам он, к примеру, свою Светку знал еще в ФЗО, в трудные послевоенные годы. Он любил втайне разглядывать золотые веснушки на ее круглом личике, нравились желтые волосы, заплетенные в толстую недлинную косичку, и особенно ее большие, кукольно-голубые глаза, излучающие постоянно пронзающий милый свет.
Мальчишескую любовь к ней хранил в тайне. Чувствовала ли она его завороженные взгляды, биение взволнованного сердца?
В далеком далеке, может, и не чувствовала. Она узнала о его любви, когда встретились здесь, в этом городе.
И он ей нравился. Молчаливый, умный, ненавязчивый. Пугало только одно - его какая-то затаенная угрюмость. "Это, наверное, от характера, - порою думала она о Кольке. - Очень уж он тихий, не пробивной..."
В изобретатели он тоже не лез напролом. Само производство, знакомое ему до винтика, диктовало идеи, они на молодом предприятии валялись под ногами. Бери и пользуйся. А глаз у Николая наметан, он не обходил стороной мельчайшие неполадки, стремясь во все несовершенное внести техническую ясность и выгоду. Мало кто знал на комбинате, а если и знали, то не обращали особого внимания, что в свое время Николай Локтев закончил вечернее отделение нефтяного техникума, поступил в институт и тоже получил диплом. От предложенной должности сменного мастера он наотрез отказался: надо было семью содержать (к тому времени они поженились со Светой) и нелишне было иметь свободные дни, чтоб помогать жене по хозяйству.
Так он и ходил в операторах, не претендуя на высший ранг. Тем более вместе с ним работали такими же операторами, машинистами насосов, киповцами люди постарше его, тоже с высшим образованием. Одни из них закончили педагогический, другие с университетским образованием. Был один медик, с дипломом врача, тот все оправдывался тем, что семья большая, а заработок у врача - с гулькин нос...
Пока гремела оглушительная музыка и содрогались от барабанного грохота ресторанные стены, они молча жевали сухую рыбу, залитую слегка кислой сметаной. Говорить было бессмысленно: электрогитары, саксофон и железные тарелки не позволили бы. Тишина показалась райской, когда неожиданно резко смолк ресторанный оркестр.
Молчала музыка, а разговор не складывался. Не объяснять же Николаю о той злополучной ночи, когда решился на неслыханное предательство. И только ли единственная ночь тому виной? Не раньше ли пробился в душе корешок зависти, найдя там питательные соки? Виктор всегда с завистью не стороннего наблюдателя следил за одноклассником. В школе завидовал, с какой легкостью тот учился, здесь, на комбинате, ревниво узнавал о его работе в цехе, удивляясь его равнодушию к чинам и почестям. С изумлением узнав об окончании им института, он подумал разочарованно, что теперь-то наверстает земляк упущенное, сполна возьмет свое, полезет вверх по служебной лесенке.
Но и этого не произошло. Николай продолжал оставаться оператором, вникающим с завидной дотошностью во все тонкости производства.
"Сделанное свершилось и пути назад отрезаны, - четко прорезалась мысль. - Оправдываться нет необходимости".
Можно было бы сейчас упредить скандал, назревающий в завтрашнем дне, объяснить вразумительно Николаю, что, как и ради чего решился Виктор на содеянное. Но поймет ли? Ведь и сам он в глубине души, когда там просыпались незримые токи справедливости, с неуверенностью думал, что пренебрег дружбой, чрезмерным доверием, променял мужскую чистоту их отношений на какую-то диссертацию.
Молчать было уже невмоготу, а сказать нечего. Помог сам Николай:
- Слушай, - спросил он, - был на пуске Нургали Гаязович? Завтра же - партком, мой вопрос о приеме.
- Разве? - словно услышав какую неожиданность, оживился картинно Виктор. - Хорошо и здорово! Тебе давно пора, давно...
Локтев пригнулся к столу, стрельнул взглядом:
- Как ты думаешь, сегодняшний прогул не повлияет?
- Нашел о чем переживать? Не должен, тем более ты же звонил, говоришь, предупредил, - отозвался Рабзин.
- Прогул простится, меня другое тревожит, будет ли действительной рекомендация? Умер старик... Так жаль и так не вовремя.
- А у кого она бывает вовремя, смерть?
- Не знаю, может ли умерший рекомендовать в партию? - поднял над глазами белесые, как ржаные колоски, брови.
- А бог его знает, - нерешительно ответил Виктор. - Что-то не припомню такого. Вообще, рекомендацию прораба должны принять. Достойный был человек, если говорить газетным языком! Его все знают, с секретарем горкома, говорят, в дружбе был... Так что его рекомендация должна быть в силе, я так думаю...
За соседним столиком сидели две молоденьких девчушки. Какая необходимость завела их в этот душный и тесный ресторан, где в основном находит себе приют подгулявшая шантрапа? Девушки явно чувствовали себя не в своей тарелке, стеснительно поглядывали по сторонам с боязливостью желторотых птенцов, ненароком выпавших из родительского гнезда. Разлили по малюсеньким рюмочкам марганцового цвета дешевое вино, глотнули, морщась. За ними с показной демонстративностью наблюдал из-за соседнего столика длинный парень в ярчайшей, петушиной раскраски рубахе. Он был пьян, а потому нахален и вызывающ. Откупорив бутылку с пивом, осушил ее и пустую с галантной рисовкой кавалера поставил на стол девушкам. Те засмущались еще более, не зная, что сказать в ответ на дурацкий жест парня. А тот с шумом-грохотом сунул им под нос и вторую пустую бутылку из-под пива.
Опять оркестр оглушительно рявкнул. Молодежь и подвыпившие перестарки выползли из-за столиков, принялись дружно прыгать и толкаться, тесня друг дружку, на маленьком пятачке подле оркестрантов. Парень в петушиной рубахе, сверля мутными глазами девушек, дергал одну из них за обнаженную руку, тянул к себе, кривляясь и расшаркиваясь. В его понятии, вероятно, вся эта процедура называлась - пригласить на танец. Девушки смущенно отмахивались, но тот наседал, с пьяной наглостью затаскивая в круг.
После неудавшейся попытки потанцевать парень бросил в сторону девушек что-то грубое и оскорбительное. Видно было, как девчата стыдливо опустили подмалеванные реснички, ниже пригнулись к столу. Сосед в петушиной рубахе вновь принялся за прежнее, с шиком и вызовом переставляя пустые бутылки со своего стола на стол девушкам.
Виктора и Николая возмутила эта до безобразия глупая сцена.
- Я сейчас в милицию позвоню, - заговорщицки шепнул Виктор. - Сегодня как раз Борька Иванов дежурит, мой знакомый. - Он встал; проходя мимо парня, грубо и резко прикрикнул: - Ну ты, хмырь недобитый, сиди смиренько, не то на себя пеняй!
Хмырь нагло ухмыльнулся, скосил голову на тонкой шее:
- Ходи, ходи зигзагом отседа, а то я нервенный... ушибить могу...
- Сейчас и нервы заодно подлечим!
Виктор, продираясь между столов, прошел за перегородку, к кухне, где находился служебный телефон. Набрал номер. Буквально через несколько минут в зал ресторана прошли два милиционера, они сразу заметили Виктора, подступили к нему. Девушки радостно зашептались между собою, видимо, догадываясь о чем-то, Виктор кивком головы указал милиционерам на задиристого парня.
- Вон он, в красной рубашоночке, хорошенький такой...
Милиционеры прошли вперед, схватили за локоть туго соображающего парня, повели к выходу. Тот сник, пьяно залебезил:
- Ребя, ну простите, я же ничего, я же не хулиган, - обращался он почему-то не к милиционерам, а просительно оглядывался на Виктора с Николаем.
- Бывает же сволота такая, - процедил без особого зла Виктор и незаметно отметил, как девушки благодарно посмотрели на него.
- Видно, предки наши проглядели кое-чего в этом вопросе, упустили какие-то плюсы-минусы, - заметил Николай.
- Пьяниц развелось, как собак нерезаных! - поддержал Виктор.
Оба они - дети военных лет. И у того, и у другого отцы не вернулись с фронта. Как миллионы других в те злополучные годы, мать Виктора Рабзина получила похоронку, где была единственная фраза: погиб смертью храбрых. Уже позднее в треугольных замусоленных письмах товарищи по оружию описали подробнее, где и как погиб.
Мать Николая похоронной бумаги не получала...
- Эта проклятая война! - ни сотого, ни с сего тяжко вздохнул Виктор и обернулся к другу.
- Ты о чем? - нервно встрепенувшись, спросил Николай.
- Так просто... Думаю, не война ли виновата, что пьяниц много... - Сказал, доверительно заглядывая в глаза собеседнику.
- Врешь, - показал зубы Николай, - не об этом ты думаешь!
- Брось, быльем давным-давно все поросло, а ты опять о старом, - примирительно заметил Рабзин.
- Нет, война до сих пор царапает вот где, - он стукнул кулаком в грудь. - Ты счастливый, хоть тоже сирота. Мое сиротство другое, оно в душе...
- Проклятая война! - опять произнес Виктор и перевел разговор к другой, посторонней теме.