"Дешев человек на Руси" - эту рабскую мысль миллионы таких, как Чапаев, откинули навсегда после Октября, и то, что именно партия Ленина помогла Чапаевым прийти к осознанию себя "человеком настоящим", помогла развить на новой основе все традиционные народные черты гуманизма, сердечности, говорит о великом историческом значении Октября для судеб русского народа. И Чапаев прекрасно чувствует этот перелом в народной душе: удовлетворить все былые ожидания, сохранить все, чем богата душа и сердце, и обогатить их можно только в борьбе за идеалы революции. Чапаев при всех перегибах, при всей молодеческой поспешности "внутридеревенских" рывков к коммунизму, всегда "за тот Интернационал, в котором состоит Ленин". Политическая зрелость, разумность Чапаева - в накале его классовой ненависти ко всем видам угнетения, зла, в его подвижнической преданности революции, идеалу прекрасной новой жизни.
"Жарко дышит партизанщиной" - об этой характеристике начдива Федор Клычков не забыл, но, прожив рядом с ним несколько месяцев, он увидел, что труженический характер, душевное благородство, ясный ум, высокое человеческое достоинство всякий раз помогают герою правильно избирать пути, помогают преодолеть всякую партизанщину и вольницу. Клычков увидел за буднями походов, ночевок, быта каждодневный героизм Чапаева, его беспримерные заслуги перед революцией: "Слить ее, дивизию, в одном порыве, заставить поверить в свою непобедимость, приучиться относиться терпеливо и даже пренебрежительно к лишениям и трудностям походной жизни, дать командиров, подобрать их, закалить, пронизать и насытить своей стремительной волей, собрать их вокруг себя и сосредоточить всецело только на одной мысли, на одном стремлении - к победе, к победе, к победе, - о, это великий героизм!"
Чапаев - это одна из вершин гигантской пирамиды народного опыта. Рожденный определенным временем и обстоятельствами, он стал вечным спутником советских людей в их пути.
* * *
В предисловии к одной из своих работ о Бетховене Р. Роллан определил внутренний смысл ее как стремление показать наш век, нашу мечту, нас самих и нашу спутницу с окровавленными ногами - Радость. "Не жирную радость отъевшейся у стойла души. Радость испытания, радость труда и борьбы, преодоленного страдания, победы над самим собою, судьбы, покоренной, соединенной с собою, оплодотворенной",- добавлял великий гуманист.
При всей многоплановости произведений А. Серафимовича и Дм. Фурманова, обилии героев, выражающих самые различные качества революционной массы, Н. Островский первым столь широко и полно художественно освоил новый человеческий тип, сформировавшийся в жизни, характер комсомольского вожака, молодого борца, "рожденного бурей", всем обязанного исключительно революции, не связанного почти никак с духовным наследием старого строя.
Николай Островский создал в своем Павле Корчагине один из самых героических и трагических характеров молодого человека XX века. Этот герой, рядовой боец и строитель, поверженный недугом и победивший его, стал учителем мужества, провозвестником новой морали, вдохновляющим примером строителя, хозяина своей судьбы. И так велико было возвышающее воздействие Октября, что сейчас не кажется чудом, что человек, но праву вошедший в ряды духовных вождей века, был простым рабочим парнем, комсомольцем, одним из тех, кто шел рядовым в армиях Революции. Н. Островский дополнил этим романы А. Серафимовича и Дм. Фурманова, раскрыв с наибольшей психологической полнотой индивидуальную судьбу молодого человека новой эпохи.
А задача эта была одной из труднейших. Федор Клычков в романе Дм. Фурманова в ночь перед сломихинским боем, обходя на ночевке костры, пытается понять, что думают бойцы о завтрашнем дне, о своей судьбе, о жизни и смерти. И что же? В сознание соскальзывают традиционные представления об искупительных жертвах, герою-интеллигенту кажется, что мысль о грядущей гибели ("выпал он неприметно, словно крошечный винтик из огнедышащего стального чудовища") владеет и солдатами, вчерашними деревенскими парнями, что им тяжка мысль уйти из рядов без барабанного боя, никем не узнанными, никем не прославленными… Но сквозь эти несколько книжные умонастроения просматриваются реальные черточки солдатского быта, говорящие совсем о другом: "…здоровенный кудрявый парень склонился над огнем, возится с картошкой, перевертывает, прокаливает ее на холодеющих угольях костра… Он вынет да и сунет в пепел штык, выхватит оттуда пронзенную картошку, пощупает пальцем, робко к губам ее поднесет, - из огня-то! И живо отплюнет, сошвырнет с острия обратно в пепел: он весь поглощен своим невинным занятием. Верно, и у него в голове теперь целый рой неотвязчивых мыслей, быстрых и переменчивых воспоминаний?.. О чем он думает так сосредоточенно, вперившись неотрывным взором в потухающий костер? Уж непременно о селе, о работе, о жизни, которую оставил для фронта…"
Для Дм. Фурманова (и это не его вина) осталось, при всей любви его к этому парню, еще недоступным глубокое выявление своеобразной душевной жизни молодых чапаевцев; он невольно распространяет воображаемое на сущее, ставит реального молодого красноармейца на "пьедестал" заданной концепции, он от себя домысливает его тревоги, сомнения, мечты. Достаточно сравнить этот эпизод со сценой в романе Н. Островского, в которой Павел Корчагин вечером у костра читает товарищам "Овод", спорит о любви, о смерти героической и "собачьей" и в то же время совсем по-мальчишески готовится перемахнуть в буденновскую армию, - становится ясно, что сама позиция Н. Островского была иная, более "выгодная" для всестороннего изображения молодых, всецело революцией мобилизованных и призванных к борьбе красноармейцев.
Обаяние юности, дерзостной и бунтующей при каждой стычке с пошлостью и грязью старого быта, несет Павка Корчагин в своей душе, раскрытой и любви, и мужеству, и благородству. Какое-то стихийное, инстинктивное уважение к большевику Жухраю, своему, рабочему человеку, толкнуло его на смелый шаг: освободить Жухрая, рискуя жизнью. Но и после первых испытаний в тюрьме, после бессонных ночей, омраченных зловещей тенью смерти, Павка остается верен всем велениям молодости. Он прекрасен в любви к Тоне Тумановой в тот короткий срок, что отпустила ему эпоха, - между случайным освобождением из камеры и началом боевой страды. "Юность, безгранично прекрасная юность, когда страсть еще непонятна, лишь смутно чувствуется в частом биении сердец; когда рука испуганно вздрагивает и убегает в сторону, случайно прикоснувшись к груди подруги, и когда дружба юности бережет от последнего шага! Что может быть роднее рук любимой, обхвативших шею, и - поцелуй, жгучий, как удар тока!.. В жизни забитой, жестокой не знал, что есть такая радость".
В дальнейшей судьбе Павла Корчагина, теряющего и Тоню, и Риту Установил, свидетеля гибели друзей юности Сережи и Вали Брузжак, кончающего жизнь слепым, нельзя искать жертвенности, свидетельства "опустошающей" силы революции. Если революция разоряла души, нарушала естественную гармонию любви, то откуда бы брались в Павле, израненном, изувеченном борьбой, все новые и новые силы? При всех трагедиях, жизненный путь Павла - это путь расцвета, обогащения его человеческой сущности. Именно после болезни, грозившей унести Павла в могилу, герой приходит к самой оптимистической, изумительной по мужеству и зрелости мысли о цели жизни: "…прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире - борьбе за освобождение человечества. И надо спешить жить. Ведь нелепая болезнь или какая-нибудь трагическая случайность могут прервать ее".
Павел Корчагин - не "святой" одиночка, и поведение его нельзя назвать самопожертвованием, самозабвением, ибо эти термины несут привкус сознательного аскетизма. В глазах Тони Тумановой, которой после встречи с Павлом на станции Боярка стало искренне жаль когда-то любимого человека, дальше рытья земли не пошедшего в жизни, он выглядит обойденным, ограбленным. Но в действительности Павел, сражаясь сначала с белополяками, воюя с разрухой, с оппозицией, ни в коей мере не самоограничивает потребности души и сердца. Подлинным аскетизмом было бы для него устранение от строительства нового мира, уход в сферу элементарных потребительских радостей.
Безграничная преданность революции, верность принципам социалистического коллектива (в армии, на стройке в Боярке, на погранзаставе в Берездове, на заводе), умение не падать духом в труднейшие моменты - эти главные истины Корчагина, человека и коммуниста, роднят его с Федором Клычковым. В Федоре мы видим страстное горение, вдохновение и мужество подвижника идеи, идущего на самые трудные участки. И потому именно, что сознание цели, приятие суровой дисциплины было глубочайшим человеческим переживанием, он и смог сердцем соприкоснуться с Чапаевым, человеком, руководствующимся чисто интуитивными порывами к правде и справедливости.