- За ребенка меня считаете? - усмехнулся Костя. - Коллекция в таком случае вернется к Желоховцеву - допустим, вернется, хотя я лично в этом сомневаюсь, но уж экспонаты свои Лера никак не получит, их отправят на восток. Давайте лучше сделаем вот как: дождемся, пока все ящики и мешки будут погружены, а после угоним лошадь вместе с грузом. И с Якубовым, если выйдет.
У Рысина вытянулось лицо:
- Но тогда я не смогу возбудить против него дело. Мне останется одно: прятаться вместе с вами до прихода красных.
Но Костю как раз такой вариант и устраивал.
- Увезем, и все, - повторил он. - Можно сюда, в музей. Или к вам домой.
- Нет, - быстро сказал Рысин, - ко мне нельзя. У меня жена строгая. Удобнее к моей тетке на Висим.
- На Висим так на Висим. А с Якубовым сами разберемся. Я вообще-то не верю, что он мог убить Сережу. Но если убил, - Костя взглянул на свой браунинг и закончил тихо, - то рука не дрогнет.
- Самосуд? - ужаснулся Рысин. - Нет, на это я никогда не соглашусь. Через мой труп.
- Хорошо, спрячем его до прихода наших. Вы же говорите, что правосудие всегда одно… У тетки на Висиме подпол есть?
- Есть, - сказал Рысин.
- Вот там и посидит. А то где гарантия, что Калугин не выцарапает у вас Якубова из-под стражи? В нынешней-то неразберихе… Придут наши, будем его судить. Это уже скоро.
На том и порешили, после чего было выработано соглашение в трех пунктах.
Первый: похищенные экспонаты передаются Лере.
Второй: серебряная коллекция возвращается Желоховцеву.
По третьему пункту, который принят был Рысиным с большой неохотой, Костя получал право оставить за собой в качестве вознаграждения блюдо шахиншаха Пероза.
- И все-таки, - на прощанье спросил Костя, - почему вы рискуете? Какая тут выгода для вас лично? Ведь есть же она!
- Тогда станете мне больше доверять? - усмехнулся Рысин. - Допустим, имеется корысть.
- Не понимаю, - признался Костя, - какая.
- Совесть будет чиста.
А вот Лера, та сразу прониклась к Рысину доверием, щедро подливала в стакан ячменную бурду и даже подарила на счастье маленького чугунного ягненка.
…Договаривались встретиться в половине восьмого, но Рысин опоздал минут на пятнадцать. Объяснил безмятежно:
- Проспал.
Он был в форме, тщательно выбрит, шею облегал свежий подворотничок; револьвер не оттягивал карман, сидел в кобуре.
- Якубов, я думаю, при оружии, - предупредил Костя.
- Надеюсь. Я бы не прочь взглянуть на его пушку. - Рысин вынул из бумажника револьверную пулю, положил на ладонь. - Этой пулей был убит Свечников.
Костя взял ее, покрутил в пальцах:
- Кольт?
Кивнув, Рысин убрал пулю обратно в бумажник, сунул его в карман, огляделся и вдруг махнул рукой в сторону церкви:
- Смотрите!
Вдалеке, на фоне низкой и белой церковной ограды показалась извозчичья пролетка.
В это утро, не вылезая из постели, Желоховцев протянул руку к стоявшей в изголовье кровати этажерке с книгами и взял томик Токвиля - "Старый порядок и революция". Когда-то они с Сережей говорили об этой книге, потом разговор забылся, и лишь вчера, вновь пролистывая его дневник, Желоховцев о нем вспомнил.
"Токвиль, - записал Сережа, - стр. 188. Беседа с Гр. Ан. о французской революции". Запись была помечена 28 февраля 1917 года.
Он открыл указанную страницу: "Не думаю, чтобы истинная любовь к свободе когда-либо порождалась одним лишь зрелищем доставляемых ею материальных благ, потому что это зрелище нередко затемняется. Несомненно, что с течением времени свобода умеющим ее сохранить всегда дает довольство, благосостояние, а часто и богатство. Но бывают периоды, когда она временно нарушает пользование этими благами. Бывают и такие моменты, когда один деспотизм способен доставить мимолетное пользование ими. Люди, ценящие в свободе только эти блага, никогда не могли удержать ее надолго. Что во все времена так сильно привязывало к ней сердца некоторых людей, это ее непосредственные преимущества, ее собственные прелести, независимо от приносимых ею благодеяний. Кто ищет в свободе чего-либо другого, а не ее самой, тот создан для рабства…"
Последняя фраза была подчеркнута.
Что ж, если так, то он, Григорий Анемподистович Желоховцев, создан для рабства.
- Гришенька, вставай! - раздался из кухни властный голос Франциски Андреевны. - Каша простынет.
Желоховцев отложил книгу, сел в постели и вдруг услышал слабое дребезжанье оконного стекла. Он нашарил шлепанцы и подошел к окну. На улице было пустынно, ясно, даже малейший ветерок не шевелил листву на деревьях, но верхнее треснутое стекло продолжало дребезжать все сильнее. Желоховцев прижал его ладонью, и тогда отчетливо стал различим на западе далекий неровный гул.
Он не знал, что еще полчаса назад к начальнику вокзальной охраны влетел телеграфист. В руках у него извивалась змейка телеграфной ленты. Точки и тире на ней извещали: ночью красный бронепоезд "Марат", вооруженный тяжелыми морскими орудиями, прорвался сквозь заградительные посты и ведет бой на расстоянии тридцати верст от города.
- Значит, так, - сказал Рысин, не обращая внимания на гул канонады. - Я пойду вперед и задержусь возле дома Федоровых. Вы остаетесь. Но на месте тоже не стойте, идите потихоньку вдоль забора. Смотрите только, чтобы Якубов вас не узнал. Я думаю, ящики он будет выносить вместе с извозчиком. Когда кончат, подниму руку. Раньше не бегите. Лера тогда сколько ящиков насчитала?
- Три. И два мешка.
На всякий случай Рысин отстегнул металлическую пуговку на кобуре, только сегодня утром пришитую женой вместо сломанной застежки, и медленно пошел по улице. Пока шел, из ворот федоровского дома показались двое: один в зеленом пиджаке, простоволосый, другой бородатый, в картузе. Они вынесли ящик, поставили его в пролетку. Зеленый пиджак вновь исчез и воротах, а извозчик замешкался, пристраивая ящик так, чтобы углами не ободрало кожаное сиденье. Рысин с болезненной отчетливостью видел его склоненную спину, пуговку на картузе - недавнего спокойствия как не бывало. Затем извозчик тоже направился к воротам, а на улице появилась Лиза Федорова.
Рысин пошел медленнее.
Вынесли второй ящик, поставили рядом с первым. Одна из лошадей всхрапнула, попятилась, натягивая обмотанные вокруг штакетины вожжи; ее, видимо, тревожила канонада.
Третий ящик не выносили долго - Рысин уже начал волноваться, но наконец принесли и ушли опять.
Федоров, которого они с Костей на исходе ночи все-таки решили допросить, клялся и божился, будто знать ничего не знает и не видал у себя в доме никаких ящиков. Соврал или нет?
Рысин остановился у пролетки, спросил со всей доступной ему в этот момент галантностью:
- На восток, барышня?
- Куда еще? - сказала Лиза. - Молчали бы уж, защитнички!
Четвертый ящик навалили на сиденье. Рысин удивился: почему четыре? Вздохнул сочувственно:
- Ничего не поделаешь… Надо уезжать.
Извозчик похлопал по ящику:
- Руки аж оттянуло. Прибавить бы надо против уговору.
Якубов подозрительно покосился на Рысина, но промолчал.
Гул на западе начал стихать.
- Слава те, господи, - перекрестился извозчик.
Давая условленный знак, Рысин поднял руку вверх, ладонью повертел туда-сюда, словно определяя направление ветра.
- Ветер западный, - сообщил он. - Может, и в самом деле отогнали.
Якубов ушел во двор, крикнул оттуда:
- Лизочек, а где мешки?
- Все переложено в ящики, - сказала Лиза.
Рысин посмотрел в сторону тюремного сада - Костя был уже совсем близко.
- Вон как нагрузились-то, барышня, - обиженно говорил извозчик, отвязывая вожжи, - все сиденье дорогой обдерем. Прибавить бы надо против уговору!
- Лизочек, посуда тоже в ящиках? - Якубов помедлил у ворот.
- Разумеется.
Извозчик залез на козлы:
- Ну, поехали, что ль?
Якубов попробовал отодрать рейки верхнего ящика. Рейки не поддавались. Осторожно вытягивая револьвер, Рысин шагнул к нему:
- Ваше оружие!
Якубов оторопело уставился на него, потом перевел взгляд на револьвер, который Рысин прижимал к подреберью, и тут же овладел собой:
- Это недоразумение. Угодно взглянуть мои документы?
- Ваше оружие, - повторил Рысин.
Якубов оглянулся, увидел подбегавшего Костю, и разом его смуглое лицо сделалось матово-желтым. Пригибаясь, он метнулся к воротам, но Костя успел схватить его за руку. И в эту минуту в конце улицы показался патруль - двое солдат и офицер. Костя вырвал браунинг, прицелился в офицера.
- Зачем? Не надо! - крикнул Рысин.
Но тот уже нажал спуск. Промазал. Офицер что-то прокричал неразборчиво и зигзагами побежал вперед, солдаты сбросили с плеч винтовки. Плоский фонтанчик пыли косо брызнул возле колес.
Рысин подтолкнул Якубова к пролетке:
- Лезьте! Живо!
Патрульные, прижавшись к забору, открыли пальбу, одна из пуль расщепила верхушку штакетины. Извозчик, даже не пытаясь укрыться, оцепенело сидел на козлах; Лиза с воплем кинулась к дому, и сразу распахнулось окно - то самое, под которым ночью Рысин сидел в кустах сирени, отлетела занавеска. Из комнаты хлестнул выстрел, пуля впилась в кожаное сиденье пролетки. Извозчик, опомнившись наконец, заорал, и лошади понесли. Рысин бросился к пролетке, успел заскочить в нее, вырвал у извозчика вожжи, но лошадей остановить не сумел.