Вроде убедительно, хотя совершенно немыслимо. Ни я, ни мой начальник еще не встречали пожилого человека, исколесившего почти всю страну, но абсолютно неграмотного.
Короче, договорились, что Верхососов цифрами будет регистрировать пролетающих птиц. Счет он знал по деньгам, знал якобы и несколько букв алфавита. Теперь в полевом дневнике эти записи выглядели столицами корявых больших цифр и букв: "жу", "ут", "гу", "гн". Соответственно это означало: "журавли", "утки", "гуси", "гнездо".
- Проходи, Устиныч. Как зубы?
- Еще не привык, ляскают, язви их в душу.
- Да что же ты у порога стоишь, проходи! - Я вскочил и пожал ему руку.
Он потоптался смущенно, стянул ушанку, по не сдвинулся с места. Мне никогда не приходилось видеть Верхососова таким робким и даже стеснительным. Однако упрямый подбородок напоминал о твердости характера.
- Нет, нет, Свистофорыч. Я постою тут. Чай попил, рассиживаться некогда. Вертаться надо. Там дом, мало ли что…
- Как хочешь. А чего так быстро? Отдохнул бы еще, Походи в кино, баню, закупи все необходимое…
- Нет, нет. Пора. Баню я сам себе устрою. От кино у меня голова болит. Пора.
Я снова стал упрашивать егеря пройти в комнату, попутно выясняя, почему он так спешит в тундру, где его никто не ждет. Уж не обидел ли кто?
- Войди, командование, в мое понятие, войди. Тут мне все не так, да и люди кругом… Теснота. Копотно и дымно… Кашлять вот начал. Одним словом, вызывай Лунохода - пусть готовит свой механизм.
Отправил я их на другой же день. Верхососова провожал его друг, колхозный счетовод Драгомерецкий.
Я пожаловался ему на странное поведение егеря - даже в комнату не прошел.
Дратомерецкий схватил меня за пуговицы и громко закричал, икая:
- Мы с ним, эк, жили на Лососевой. С тех пор и дружим, эк! Удивляюсь, как он отважился у меня жить. Ни к кому никогда не ходит: боится, что к нему ответно в гости придут. А он этого не любит. Отшельник, эк!
- Хозяйка ему нужна. Где ее взять?
Драгомерецкий заложил руки за спину и нервно зашагал по комнате. Затем снова схватился за мою пуговицу.
- Есть у меня на примете, эк, одна. Серьезнейшая бабенка. Сам бы ее в хозяйки взял, эк! Мы с ней на курорте познакомились. Рассудительная, с приданым - у нее в Майкопе домишко, яблоневый садик, малинка, Верхососов как раз для нее. Начнем, эк, действовать!
Месяца через два Драгомерецкий вручил мне письмо и фотографию невесты. Устиныч долго и придирчиво разглядывал миловидное лицо женщины неопределенного возраста. Опытный глаз не мог не заметить следов ретуши. Однако понравился ее серьезный взгляд, полные губы, чуть тяжеловатый, но все еще приятный овал лица.
Устиныч довольно пошевелил усами, ничего не сказал, но поставил карточку рядом с поздравительной открыткой из военкомата по случаю юбилея Дня Победы. Таким образом, в красном углу избы Верхососова соседствовали теперь два дорогих для него образа - Воин и Невеста.
В письме Елена Станиславовна, так ее звали, кратко описала свою жизнь. "Супруг погиб в войну, детей не было, замуж больше не вышла, сейчас на пенсии и хотела бы разделить старость с тихим, порядочным человеком". Почерк и стиль письма выдавали в ней грамотную современную женщину. Да она и не скрывала этого, упомянув вскользь, что имеет среднее техническое образование, что почти всю жизнь проработала мастером на шпагатно-веревочной фабрике.
Луноход с сомнением пожал плечами:
- Из Майкопа - сюда? Хм-хм…
- Чего хмыкаешь? - обиделся Верхососов, - География тут дело второстепенное. Главное, чтоб вот здесь понятие было, - Устиныч постучал пальцем по виску, - Свистофорыч, составь от моего имени послание и обскажи честно и жестоко всю мою жизнь. Чтоб без утайки. Пошли на дорогу три сотни.
С этого дня любая наша беседа сворачивала на предстоящие изменения в судьбе Верхососова. А он с каждым днем все смелел, все увереннее говорил об этих изменениях, как о деле решенном и бесповоротном:
- Поживем сначала тут, приглядимся друг к дружке, Пообвыкнем. Однако задерживаться не будем. Дом там без присмотра. Да и сад требует постоянной заботы. Перво-наперво я куплю в гостиную стоячие часы, с мелодией. Этак рублишек за пятьсот. Ежели плотно и душевно сойдемся, конечно.
- Да зачем они тебе, Устиныч, стоячие часы? Возьми будильник - дешево и сердито.
- Ничего ты, Луноход, не понимаешь в нашей жизни. Стоячие часы я, можно сказать, все свое существование держал в голове. С ними совсем другой коленкор образуется в доме. Уют и радость. Если хочешь жить умно и красиво, думай о всякой мелочи. Вот, скажем, мыло. Это мы здесь пользуем всякую вонючую гадость, а при иной жизни и мыло нужно особое, духовое, простыня из мадипалана, бурки - пензой начищены. Да-а. За малину возьмусь самолично. Ягоды тазьями будем таскать, тазьями. В земле я толк понимаю.
- Японскую комбинацию сразу подаришь или как? - приставал Луноход.
- Торопиться некуда. С неделю понаблюдаю, войду в ее понятие, а потом уже и гостинец преподнесу. Да сначала-то и недосуг будет, стирки у меня - целый угол в коридоре.
Я не выдержал:
- Что ты за человек, Устиныч! К нему за тридевять земель женщина одет, а он ей вместо "здрасьте" - кучу грязного белья.
- Только так. Надо круто, с первого же дня. Однако, Свистофорыч, вернешься в райцентр, но поленись, отбей ей тут же репетицию (то есть петицию, телеграмму), чтоб, значит, поторопилась, а то и реки скоро станут. Тогда жди зимы.
Луноход на корточках возле печки мастерил манок для гусей.
- Три дня будем гулять свадьбу, - сказал он, - В честь такого события выкрашу свою коломбину в желтый цвет, украшу бумажными цветами, чтоб как у людей.
- Драгомерецкого везите. И все. Изба больше не вместит, - сказал Верхососов. - А уж брак узаконим позже.
Луноход дунул в манок, раздался довольно неприличный звук.
- А ну, дай сюда, - Верхососов схватил манок, - За такое изделье руки не грешно пооббивать. Эх ты, горе-мастер! Манок штука довольно затейная, с серьезом. Вот эту дырку эвакуируй повыше, а отверстие здесь разбавь, слегка. Вот и будет тебе манок со Знаком качества.
Устиныч посмотрел в окно и со вздохом произнес.
- Морской опять работает (имеется в виду ветер с моря). В саду-то пора яблоки собирать. Управилась бы там без меня… Землю-то каждый год одобрять надо, за ей уход нужон. Бабе одной несподручно.
Не прошло и месяца, как позвонил Драгомерецкий: невеста прибыла, остановилась у него, ждет вездехода.
Я побежал в колхоз. Дверь мне открыла Елена Станиславовна. Я ее узнал сразу, хотя на фотографии она выглядела значительно моложе… "Точно, бабуся", - мелькнула мысль.
Лицо ее казалось раскаленным, словно после бани, глаза - цвета поблекшей синевы, дрябловатая шея и пучок редких седоватых волос, стянутых на затылке, - так выглядела невеста Верхососова.
- Лена, - протянула она руку, как-то озорно и вместе с тем стеснительно улыбнулась, одернула халат. - Как там мой жених?
- Нормально. Завтра поедем. Осталось оцинкованную ванну купить да тазик. Заказывал.
Елена Станиславовна рассмеялась:
- Сразу и ванну? Ребенка купать будем?
Я пожал плечами, потому что поддерживать шутливый тон мне почему-то не хотелось.
- Может, для стирки, - сказал я.
- Стирать удобнее на машинке. Я уж и забыла, как это делается в корыте.
- Электричества пока нет, но скоро привезем движок, хоть свет будет.
- Волнуюсь я. Какой человек окажется…
- Да он ничего, приноровиться можно. Грибов там, ягод - пропасть! Рыбы полно. Понравится.
- Я гостинцев везу Устину Анфимовичу: варенье из собственного сада, носки теплые, рубашку.
А мне, честно говоря, стало тоскливо. Я почувствовал вдруг ту огромную ответственность, которую взвалил на свои плечи. Мне тогда казалось, что с Верхососовым, если кто и сможет ладить, то только я, а не какая-то там Елена Станиславовна, мастер с Майкопской шпагатно-веревочной фабрики.
Драгомерецкий суетился, приговаривая:
- Не знаю, не знаю, эк! Больно уж характер… того… труден. Да и тундра, эк, тундра… Может, пока у меня поживете, Лена, осмотритесь?
- Нет, коли забралась в такую даль, теперь уж - до конца, - твердо сказала гостья.
Луноход до обеда чинил бензонасос, подтягивал гусеницы. Мы ходили вокруг вездехода, в сотый раз перекладывая ящики и мешки с продуктами. Елена Станиславовна изредка посматривала в зеркальце, поправляла волосы, осторожно стирала мизинцем помаду с уголков губ. Волновалась. Вчерашняя простота в ней исчезла, и теперь она смотрела на расхристанного Лунохода, на грязь и печальное небо отчужденно, если не враждебно.
С горем пополам мы втиснули ее на изорванное сиденье возле водителя. Она села неестественно прямо и, даже когда вездеход рванулся с места, за масляные поручни не ухватилась.
Драгомерецкий мгновенно задремал. Луноход повернулся ко мне и с ходу влетел в озерцо. Шматки грязи ударили в лобовое стекло. Невеста вскрикнула, пришлось уцепиться за поручни. В кабине сделалось темно, Елена Станиславовна, словно ища защиты, посмотрела на меня. Мой безразличный вид ее успокоил, она поерзала на сиденье и затихла.
Возле первой речки перекусили, слегка выпили из свадебных запасов. Елена Станиславовна молчала, только все оглядывалась, пытаясь что-то увидеть.
- Тундра… Такая вся?
- Какая?
- Пустынная, мокрая и… унылая. Здесь даже растений нет.
- Это дожди потому что, осень. А летом красиво и цветов много.
Луноход сказал:
- Конечно, с Майкопом кой-какая разница есть. Север - ведь край сильных. Вы, видать, из таких. Вроде как жены декабристов…