- Не остроумно? Над чем смеяться? - издеваясь, подхватил этот скот. - А вот в Катыни перестреляли двенадцать тысяч, а вы, господин Жослен, мой дорогой коллега, приехали туда на собственном "бьюике". Отель вам - лучший! Денег у вас - полные карманы! Чеки у вас на рейхсбанк! Международная комиссия - турки, испанцы, итальянцы, шведы, швейцарцы! Геббельс перед вами прыгает, как мартышка, а те лежат в ямине - пуля в затылке, руки назад проволокой закручены, колотые раны в спине, потому что подгоняли их штыками: "Скорее, скорее! - некогда!" Значит, что ж? Им смерть, а вам золото. - Он вдруг хохотнул. - А та-то в черном платье… Ну, жена расстрелянного… Ну, польского майора… ну, как же ее? Вы все ее хвалили - мы же тогда еще были коллегами, - он заржал. - Aга! Гуманист!
- К чему вы это? - поморщился Жослен.
- А к тому, что правильно, умно сделали. Не зевай! Помни счастье, всем не хватит… Если тебе хорошо, значит, другому непременно плохо и кого-то ты обездолил - именно ты. Вот у меня интересная жена: если меня убьют, так она пойдет к другому. Вот другой и ждет не дождется, потому что мне - гроб, а ему - кровать! Так?
Жослен молча походил по купе, а потом остановился перед столиком и осторожно спросил:
- Раз уж вы в таком разоблачительном настроении, так не можете ли вы мне ответить на один вопрос - не для печати, конечно, этого ни одна газетная бумага не выдержит.
Рудольф налил себе еще стаканчик и поднял его, рассматривая на свет.
- Ну, ну, вы без этих предисловий. Если могу и знаю, то скажу, - ответил он спокойно.
Жослен помолчал, а потом заговорил осторожно, выбирая слова:
- Вот вы очень образно говорили о сорняках: в огонь, мол, их. Скажите, как это следует понимать, буквально, что ли?
- Это зачем? - нахмурился Рудольф. - Что, у нас много свободных рук? Есть безработные? Нет, пусть работают, а там увидим. - Он посмотрел на Жослена и загорелся. - Вот где гнездится дефатизмус! В таких вопросах! Как вам хочется, чтоб мы все взбесились и перешлепали друг друга! Нет, господа хорошие, как ни странно и ни смешно, а фюрер с ума еще не сошел. Да, не сошел, и этого не делает! - и он стукнул по столу кулаком и пролил ром.
Я, признаться, испугался - вдруг эта скотина опять что-то почует и начнет присматриваться, но Жослен просто спросил:
- А что если сошел и давно это делает? Нет-нет, демагогия меня не интересует. Тогда давайте просто прекратим разговор. А вот можете вы хоть раз задать этот вопрос самому себе?
С минуту они молча смотрели друг на друга, и гестаповец вдруг быстро отвел глаза.
- Вас с такими-то разговорами, - пробормотал он злобно, взял бутылку и разлил остаток рома. У него слегка побледнело лицо, но у пальцев была мертвая, неподвижная хватка.
- Пейте все! - приказал он.
Мы выпили - я так и не понял: это тост за упокой?
Рудольф встал и, пошатываясь, шагнул к дверям…
- Железная дева родила мышонка, - повторил он. - Вот вы - мыши. Уже бежите с корабля. А мне бежать некуда: я с ними погибну, - он огляделся, что-то ища.
- Вы так и пришли, - сказал Жослен.
- Да? - он постоял, пошатался. - Кажется, станция, пойду прогуляюсь, а то что-то голова… Извините господа, если чего-нибудь… - И он вышел.
Мы помолчали.
- Ну, как вам? - спросил Жослен.
- Гадина! - ответил я. - Вот этот, наверно, погулял на востоке.
- Этот погулял! - согласился Жослен.
- И знаете, он действительно будет биться до последней пули.
- Вот этот-то? - удивился Жослен. - Да нет же! Он только не знает, примут англичане его или нет, а и сейчас уж готов перебежать к ним. Слышите, он уже говорит на их эсперанто. Нет, прав его преподобие - все пошло прахом, гора родила мышь. - Он постоял, подумал. - Но и дело Его преподобия тоже, кажется, проиграно. Больших теологических истин из этой войны не извлечешь. Да и вообще, дело человечества, кажется, безнадежно. Дьявол таки выиграл свой иск. В конце концов кто-нибудь поумнее да позлее продырявит земной шар, вставит в магму фитиль и… - Он махнул рукой. - Или снимут черти с неба паяльную лампу тысяч на сорок градусов, да и обдадут весь шарик пламенем. Вот и будет ладно! Хорошо еще, что я трус и верю в кое-что за пределами атомной решетки, а то что бы мне еще осталось".
* * *
Через десять дней они прощались в старинном немецком городке на французской границе.
Жослен печально сказал:
- Ну, теперь я ничего не узнаю о вас до конца войны.
- Если меня к тому времени не убьют! - заметил Николай.
- Да, если вас не убьют, - повторил Жослен, смотря на него, - но почему-то я уверен, что все будет хорошо.
Николай улыбнулся.
- Уверен! Это такое великое слово, что перед ним падает все. Пока ты жив, конечно. Перед смертью и оно ничто!
- А знаете, я завидую вам, - продолжал Жослен. - У вас есть куда идти и к кому идти? Вот пройдет несколько месяцев, война кончится, - я ведь в это NW нисколько не верю, ибо знаю: y бедного Августина нет уже ни денег, ни девочек, - так вот, кончится война, вы напишете замечательную книгу, и ее переведут на все языки мира. А я… и война кончится, а что я могу рассказать? О встрече с вами да о том разговоре. - Он подумал. - Но мы с вами обязательно встретимся. Что, вы не верите в это?
Николай пожал плечами.
- Вполне вероятно!
- Но если все-таки нет, что прикажете написать вашей очаровательной супруге?
Николай молчал.
- Как это у вас называется - "смертник", что ли? ("Смертник" он сказал по-русски.) Ну то, что бойцы надевают на шею перед боем? Так вот, я хочу быть вашим "смертником", если позволите.
В дверь постучали, и вошел тот, кого они оба ждали, худенький господин с усами-пиками кверху. Одет он был в очень приличный, но старомодный костюм. На указательном пальце даже блестело какое-то кольцо.
- Здравствуйте, господа! - сказал он. - На дворе дождь и туман - из всех ночей ночь! Так что, готово все? Через час вас ждут!
- Да, да, - спокойно сказал Николай, - через десять минут я иду. Я любым путем найду вас, - обратился он к Жослену, - а сейчас разрешите-ка мне ваш блокнот. Не новый, а старый, чтоб осталась только одна свободная страничка.
Маленький господин протянул Николаю темную сухую ладошку.
- Прощайте! Если пройдет все благополучно, мы встретимся в конце недели. - Он задержал руку Николая. - Не бойтесь! Все будет хорошо! За последнее время они здорово опустили уши, да и ночь такая! Всего хорошего!
Он ушел, и Жослен протянул Николаю блокнот.
- Пишите!
Глава 8
……………………………………………………
Николай кончил писать и положил блокнот на стол.
- Пожалуйста: запись легенды о Змее Горыныче. Это наш дракон. Запись сделана для вас одним из пленных - немцы ничего не разберут: они не знают былин!
Жослен, не глядя, сунул блокнот в портфель.
- Я перешлю это в Москву во всех случаях.
Николай взялся за шляпу.
- Давайте простимся! Я еще похожу по улицам, чтоб не идти прямо от вас. Ну… - Они обнялись и поцеловались три раза. - Вот что скажите Нине: если я не вернусь через год после конца войны, пусть выходит замуж. - Жослен хотел что-то сказать. - Стойте! Пусть выходит, но только прошу об одном: не за кого-нибудь из моих друзей. Слышите, Жослен? Я в гробу перевернусь от этого. Вот мне приснилось, что она вышла замуж за Сергея, это мой друг, и я до сих пор вскакиваю по ночам. Так за совсем, совсем чужого - ладно? Скажете?
- Слушайте, ну к чему это? - проговорил Жослен, мучаясь. - Вы же вернетесь к ней!
- Правильно, я вернусь. Будем так думать. Ho если нет? Вы же мой "смертник", - он вздохнул, - у меня неприятные предчувствия. Я же убил этого Габбе. А вы слышали, что о нем говорил ваш приятель, они его ловили - кто ж он такой? Кто его хозяева? Как они встретят его убийцу?
С минуту они молча смотрели друг на друга, и вдруг Жослен махнул рукой.
- А что тут думать! Во время войны и не то бывает. Главное, возвращайтесь, чтоб я мог бросить былину о Горыныче в печку.