Правой рукой офицер вынул из кармана сюртука браунинг. Раздалось два выстрела, коротких, молниеносных. Качнулись хрустальные подвески на люстрах. Метнулись в зеркалах испуганные лица. Министр схватился за сердце. Медленно оседал, не спуская удивленного взгляда с офицера. Подскочил Бобров, огромный, словно разъяренный медведь. Облапил офицера, пытался вырвать браунинг. Офицер оружие не выпустил. Прогремели беспорядочные выстрелы. Три, один за другим.
Бобров заученным приемом вывернул офицеру руки. Откинул ногой браунинг. Из кармана офицерского сюртука выпала облатка с ядом. Бобров наступил сапогом, боясь, чтобы ее не поднял неизвестный.
Запыхавшись, вбежал в расшитом золотом мундире Дурново. Удивленно заморгал, воспаленными глазами. Увидев окровавленного министра, всплеснул руками:
- Что?! Что здесь случилось?!
Министр лежал на полу на разостланной шубе, подвернув руку. Дурново опустился на колени.
- Какое несчастье! Дмитрий Сергеевич, голубчик! Держать этого молодца… Держать покрепче! Врача! Врача! - прокричал Дурново.
Офицер, схваченный швейцарами, не пытался бежать. Смотрел на суматоху невозмутимо, как человек, исполнивший долг. Появился врач, короткий человек, с короткими руками. Приготовил шприц, ввел мускус под кожу… Быстрыми пальцами сдернул с министра галстук, разорвал батистовую рубаху.
Дурново поднялся, подошел к офицеру, спросил враждебно:
- Вы не офицер?
- Раз научили стрелять, значит, офицер! Балмашев. Прикажите меня не держать! Я никуда не уйду! Пули - вот единственно возможный язык для разговора с господином министром.
Дурново вертел конверт, который для него подняли с полу. Балмашев гордо вскинул голову, скрестив на груди руки. Дурново гневно смотрел на него.
- Адрес написан плохо! - желчно заметил товарищ министра, поворачивая конверт.
- Не беда! Конверт сделал свое дело. Не трудитесь, - сказал Балмашев, заметив, что Дурново пытается его распечатать. - Там две брошюры… Вряд ли они могут вас заинтересовать…
- За что вы его?
- За студентов!
Обыск
Вся моя предыдущая деятельность привела меня к убеждению, что при тех репрессиях, которыми русское правительство, пользуется в борьбе с революционерами, мирная социалистическая работа невозможна, вследствие чего я вынужден был вступить на путь политического террора. Террористический способ борьбы я считаю жестоким и бесчеловечным, но единственным, к сожалению, возможным при современном самодержавном режиме. Насилие и произвол, широко практиковавшиеся политикой министра внутрених дел Сипягина, заставили меня остановить свой выбор на нем. Настоящий протокол написан с моих слов. На предлагаемый же вами вопрос; совершил ли я преступление самостоятельно или при участии других лиц, ровно, как и на другие, могущие последовать вопросы, я давать показания не желаю, а также не желаю подписать настоящий протокол, 3 апреля 1902 года.
Василий Семенович снял пенсне, обхватил голову руками. Вечером перед сном он обнаружил в почтовом ящике письмо, в которое вложена прокламация. Единственное показание Балмашева и последнее слово на суде, написанные на тонкой папиросной бумаге фиолетовыми чернилами. Выстрел Балмашева всколыхнул Саратов.
Голубев хорошо знал Балмашева, с отцом которого дружил. Мальчик… Худощавый… Больной… И вдруг стрелял с таким удивительным хладнокровием! А что изменилось?! Ничего! Министр уже назначен, а Балмашев казнен в Шлиссельбурге! Голубев перевернул прокламацию, торопливо начал читать последнее слово обвиняемого… Последнее…
Я получил прекрасное воспитание - в том смысле, что от меня никогда не скрывали правду и с малых лет приучали любить правду. Мой отец был за правду сослан. Я с трудом кончил гимназию, так как мне были ненавистны та ложь и фальшь, в которой нас держали. Я поступил в университет и стал деятельно заниматься пропагандой между товарищами, стараясь привлечь их к революционной деятельности. Меня исключили из университета. Я стал заниматься пропагандой среди солдат. И тогда-то я убедился, что одними словами ничего не поделаешь, что нужно дело, нужны факты. У меня явилась идея убить одного из тех людей, которые особенно много причиняют зла. Я обещал вам открыть на суде сообщников своих. Хорошо, я их назову - это правительство. Если в вас есть хоть капля справедливости, вы должны привлечь к ответственности вместе со мной и правительство.
Привлечь к ответственности правительство! Василий Семенович сбросил плед, которым были укутаны его ноги, поднялся. Нет, он не верил, вернее, давно потерял уверенность в возможность силой вырвать у правительства уступки. Нужно с правительством как-то договориться, используя легальные формы борьбы… Довольно безрассудных жертв! Довольно!
Невысокий дом в три окна, где поселился Василий Семенович, стоял на углу Соборной и Малой Сергиевской. Парадное под резным навесом. Окна в нарядных наличниках. Дом оказался удобным. Большие светлые комнаты с высокими потолками. Кафельные печи в зеленых цветах.
Под кабинет Василий Семенович оборудовал угловую комнату с двумя окнами, затененными липами. Между окон в простенке старинный письменный стол. Глубокое кресло, столь любимое для отдыха. Шкафы с книгами. Дом казался ему таким удобным еще и потому, что на Малой Сергиевской находилась земская управа, а он - секретарь управы. К кабинету примыкала детская. Леля и Катя… Мария Петровна пыталась перевести детскую в более тихие комнаты, выходившие во двор, но Василий Семенович не разрешил. Девочек любил самозабвенно. Леля и Катя… После пяти лет ссылки, голода и лишений - наконец-то семья, собственный угол, приличное содержание. Хотелось жить спокойно, заниматься работой, семьей… К тому же ссылка его напугала. Кто он? Песчинка в грозном океане. Его сотрут, раздавят… Чернышевский, не ему ровня, провел на каторге семь лет, из которых два года был закован в кандалы! Два года в Петропавловской крепости в ожидании суда, семь лет каторги и двенадцать лет ссылки!.. Более двадцати лет неволи!
Сразу же после переезда в Саратов Василий Семенович повел Марию Петровну на Воскресенское кладбище. Там в скромной часовенке из разноцветных стекол, заставленной железными венками, погребен великий Чернышевский. У часовенки отдыхала Ольга Сократовна, его жена, все еще красивая женщина.
Мария Петровна низко поклонилась Ольге Сократовне. Обнажил голову и Василий Семенович. Ольга Сократовна не удивилась. Могилу Чернышевского посещали многие. Она ответила на поклон, поблагодарила за белые розы. Притихшие, они отошли в глубину кладбища. Молчали, взявшись за руки.
С особым чувством они выбирали дом на Соборной улице. Здесь умер Чернышевский, возвратившись из изгнания. Вернее, дом выбирала Мария Петровна. Условие одно - дом должен иметь два выхода. Василий Семенович сразу понял его назначение. Он искал покоя, тишины, она - борьбы, бури. Он возлагал надежды на земцев, на легальные формы, она - на революцию, на партию. Так разошлись их пути? Где? Когда? Он не смог бы ответить. В сердце его поселилась тревога.
Мысли о жене… Мысли о детях… Его девочки. Леля и Катя… Долгими ночами, работая в кабинете, заходил в их комнату поправить одеяла, послушать сонное дыхание. Они живы, они счастливы. А первая… Смерти ее забыть Василий Семенович не мог. Несчастье случилось в первый год женитьбы. После ссылки в Усть-Удинске он получил проходное свидетельство, смог возвратиться в Россию. В Петербурге, откуда он родом, поселиться не разрешили. Поехал в Смоленск, где находился Заичневский, также отбывший ссылку. Оттуда написал Марии Петровне. Майским днем с волнением подходил к номерам Алтухина, в котором остановилась приехавшая из Саратова Мария Петровна. Лицо охлаждала влажная сирень. Душистые белые грозди напоминали свадебный букет. Май! Воздух опьянял ароматом распускавшихся деревьев, первых цветов. Мария Петровна открыла дверь и замерла на пороге. Беспомощно прижал руки к груди. Серое платье оттеняло глаза. Огромные. Глубокие. Поняла, что пришел навсегда…
Такой и запомнил ее, такой и берег в своем сердце. Жить в Смоленске оказалось трудно. Квартиру сняли на Петропавловской улице. Полуподвал при городской больнице. Василий Семенович устроился фельдшером. Платили гроши. Бедствовали, голодали. Уроков Марии Петровне достать не удалось ввиду политической неблагонадежности. Но всего тяжелее - надзор полиции. Постоянный. Ежечасный.
Однажды опасно заболела мать. Получив телеграмму, выехал в Петербург. И сразу его взяли в клещи филеры, наглые, жадные. Сопровождали открыто, передавая от одного к другому словно вещь. Поездка превратилась в пытку. Он стоял у постели больной матери, а в дверь ломились жандармы с понятыми. Проверили документы, потащили в участок, предложив покинуть столицу в двадцать четыре часа.
В Смоленске на перроне встретила Мария Петровна. Она ждала ребенка! И опять наглые, откровенные взгляды филеров! Можно прийти в отчаяние! Девочку спасти не удалось, умерла от менингита…
Теперь они в Саратове. Удалось достигнуть известного положения: служба в земской управе, литературная слава. А покоя нет. Мария Петровна член комитета РСДРП, на ее руках связи, явки, транспортировка нелегальщины. Конечно, о многом она не говорит, но он догадывается… И отсюда вечный страх - потерять жену, потерять жизнь!