Женя задумывалась. Грубил ли он ей раньше? Да, к сожалению. Но она не ощущала это как грубость. При том демократизме, при полном равенстве, какое было в их жизни, ироническая фамильярность сына казалась ей менее опасной, чем та лицемерная почтительность, с какой другие дети обращались с родителями. В доме ее отца, состоятельного адвоката, была именно такая атмосфера - бессмысленной строгости, с одной стороны, неискренности и страха - с другой. И братья лгали. Говорили родителям "вы", вставали при их появлении, целовали руку у матери, но обманывали их обоих на каждом шагу: тайком курили, жили своей отдельной жизнью, которая ужаснула бы родных, узнай они хоть часть. Лгали с той легкостью и правдоподобием, которые так быстро развиваются у людей зависимых и застращенных. Жене казалось, что свобода, которой пользуется ее сын, и отсутствие дистанции между ними, по крайней мере, не создадут почву для неискренности и обмана.
Она с гордостью говорила: "Мы - друзья". Но была ли между ними дружба? И возможна ли она между сыном и матерью?
В те годы, когда отец Вити еще был с ними… Впрочем, он редко бывал с ними. При его высоком положении он проводил много времени вне дома, часто бывал за границей.
Он считал свою жену милой, балованной, беспечной девочкой и не представлял себе, как бы она очутилась в нужде. Да он и не думал об этом. Несчастье произошло слишком внезапно, он был одним из первых, на кого это обрушилось… И когда его увезли ночью, он, прощаясь, сказал Жене:
- Советская власть тебя не оставит!
Вите было десять лет. Когда они с Женей очутились в маленькой комнатке в деревянном флигеле вместо большой квартиры на Арбате, где был газ, и ванная, и классная для Вити, он стал с нетерпением ожидать, когда они снова вернутся домой. Тем более, что Женя называла происшедшее недоразумением. Она так скоро приспособилась к новой жизни и к лишениям, так легко включилась в работу на текстильной фабрике, так редко жаловалась, что Витя не сомневался: недоразумение сейчас же разъяснится.
А Женя хотя и верила, что все должно измениться, но после хлопот, и ожиданий, и объяснений уже поняла, что ждать надо долго. Очутившись одна с Витей, она поняла и другое: нельзя при сыне обнаруживать свое горе - надо показать ему пример мужества, принять беду не согнувшись, глядеть ей в лицо, если можно, с улыбкой. Она не замечала, что Витя мысленно уже обвинял ее. Не видя перемен, он сердился, что Женя их не добивается. "Не чета отцу, нет энергии".
Постепенно он переставал спрашивать ее о будущем, и она также об этом не упоминала.
В доме ее мужа было принято говорить друг с другом как-то иронически, шутливо, легко. Любовь любовью, а чувства не должны слишком обнаруживаться даже среди своих, в семье. Этого придерживался и Артемий Павлович, родные которого, потомственные интеллигенты и революционеры, были также скупы на изъявления чувств. "Только без сентиментальности, это дурной тон, детка, так же как и манера говорить громко и жестикулировать".
Авторитет мужа был непререкаем, и Женя не только соглашалась с ним, но принималась в этом же духе воспитывать Витю. Он также научился иронизировать, если речь заходила о чем-нибудь важном или задушевном. Это привилось, как и манера называть родителей по именам. "Темы" уже не было, но оставалась Женя. Когда она заболевала, Витя спрашивал с насмешкой: "Ты что? Умирать собралась?" А когда заболевал он, Женя, вся в тревоге, говорила: "Это безобразие. Немедленно прекратить".
С годами эта привычка к иронии сделалась для них настолько сильной и постоянной, что уже стало невозможно сказать что-нибудь "взаправду". Один лишь раз, заступившись за одноклассницу Вити, о которой он неуважительно отозвался, мать попробовала переменить тон. Витя посмотрел на нее с удивлением.
- Да ты что? Проповедовать собираешься? Ты стареешь, Женя.
"Следовало бы называть меня мамой", - подумала она. Но не в силах решиться на крутую перемену, чувствуя, что это нарушит мир, она капитулировала тогда, отшутилась…
- В общем, истоки своей вины можно проследить, - сказала она соседу.
- Не все, - возразил он, - и не главные. Да и проследить мало. Надо исправить.
Глава пятая
ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРЕДЫДУЩЕЙ
Как же быть теперь? Дела шли все хуже. Виктор становился все нетерпимей. Тяжело стало, когда он заболел гриппом: не хотел принимать лекарство, почти не разговаривал с Женей. Василий Львович три дня не приходил. Женя знала, что его и дома нет. Может, бродил на морозе.
На четвертый день он пришел и сидел довольно долго.
- У Любы занятия. Готовится, - объяснил он.
Наутро Виктор сказал Жене:
- Пускай твой протеже убирается, слышишь? А то я ему сам скажу.
- Да чем он тебе мешает?
- Стало быть, мешает. Пусть убирается.
Теперь он говорил не иронически, а просто грубо.
- Это невозможно, Витя.
- Хорошо. Тогда я уйду. Совсем.
- Куда это, интересно узнать?
- На завод. Мне дадут общежитие.
- Ты несовершеннолетний. Тебя спросят о родных.
- Я знаю, - голос у Вити зазвенел, - но мне скоро шестнадцать.
- Пожалуйста, не взвинчивай себя, - сказала Женя, сбитая с толку этим новым неприятным тоном и боясь, что он утвердится у них, - ничего страшного не произошло.
- Ты всегда поступала так, как тебе удобно. Но - не мне.
Он стал укладывать книги, потом вытащил свой чемодан.
- Что же получается, Витя? - начала она, с тревогой вглядываясь в его замкнутое, упрямое лицо. - Если бы мы жили в оккупации и, скажем, партизан попросил бы у нас убежища…
- Ну знаешь ли: это не сравнение. Сегодня же чтобы его здесь не было.
- Вот что я тебе скажу… - Женя помолчала немного. - Ты не заставишь меня нарушить слово. Раз я сама предложила человеку гостеприимство, то не прогоню его.
- А я прогоню. Я не предлагал.
- Я тебе не позволю.
- Ты не можешь позволить мне или не позволить.
- Могу. И пока ты живешь под моей крышей…
- Пожалуйста. Не нужна мне твоя крыша!
Это было еще сегодня утром. Не позавтракав, Витя схватил портфель и убежал. Чемодана не взял с собой.
Женя была разозлена так, что даже не обеспокоилась вначале. Каков мальчишка! "Вот что значит расти без отца!" - сказали бы кумушки. Да что вы, кумушки, понимаете! При чем тут отец? Он не занимался сыном, слишком был занят. Лишь иногда, в свободный день, возьмет его с собой на прогулку, и какой это был праздник для Вити, какое благоговение испытывал он! А ведь я-то его лучше знала. И бессонные ночи, и тревоги, и безмерная радость при каждом новом шаге, новом слове… Я всегда была с ним, а он меня забывчиво и небрежно любил; сказать по правде, в грош не ставил… Говорят, отец восстанавливает нарушенный порядок. Да он его сам нарушал! И все ошибки отца не мне ли, матери, приходится поправлять? Конечно, Артемий и не мог заниматься воспитанием сына, у него была другая высокая задача. Но не внушайте, не внушайте сыновьям, что мать - это лишь исполнительница мужниной воли!
Пришел почтальон и принес письмо от Снежковых. От Кати.
Большое вам спасибо, дорогая моя Евгения Андреевна, за посылочку. Как будто угадали, Машенька у нас заболела. Теперь не опасно, а сначала я очень беспокоилась. Потому что раньше мы их спасали, а теперь чуть что - и жди беды. Две соседские девочки умерли от кори - прямо с ума сойти! Да что ж это я говорю? Вы от себя отрываете, я же знаю. Шутка ли: две пачки табаку - могли бы Витеньке на что-нибудь обменять. Хоть дети наши растут быстро и все хорохорятся, а такие же беззащитные, ну как в младенчестве все равно… Лежит и смотрит на меня, и вся душа перевернется.
Выплакавшись, Женя ушла в детский сад, где ей заказали модели елочных игрушек. Она принесла эскизы снежных баб и несколько рисунков - персонажей из "Синей птицы", кроме Хлеба и Сахара: это было бы теперь неуместно.
Но заведующая все равно рассердилась.
- До чего же аполитично! - сказала она, брезгливо рассматривая рисунки. - Вы ухитрились забыть, что у нас война.
- Что же прикажете дарить маленьким детям? - оскорбилась Женя. - Пушки, автоматы?
- Это ваше дело - придумать. Можно бойцов в шинелях. Или медсестер.
- Война идет не игрушечная, - сказала Женя. - И потом, насколько мне известно, есть специальное постановление.
- Знаю: праздники, елка. Это мы проводим. Но дети должны знать… Мы воспитываем советских граждан!
- Этим гражданам от трех до семи. И они имеют способность отвлекаться.
- То есть вы хотите легкой жизни.
Это вошедшее в моду противное выражение вывело Женю из себя.
- Да! - загорячилась она. - Я хочу легкой, радостной жизни для наших маленьких детей. Чтобы они не знали о войне, чтобы она им не вспоминалась потом.
- Оставим на рассмотрение комиссии, - сказала заведующая, - но я буду против.
В двенадцать часов Василий Львович поднялся.
- Посидите еще, - сказала Женя, - мне как-то не по себе.
Она не боялась, что Витя навсегда уйдет из дома, но ей вспомнилось, что после гриппа у него одно время болело ухо. Возможно, что он теперь неважно слышит. А метель метет. Долго ли попасть под трамвай, не услыхав звонка? Особенно если человек расстроен? Он мог забрести и на железнодорожное полотно…
Письмо Кати Снежковой задело больное место. "Беззащитные они, как в младенчестве все равно". Да, это так. И глядят беспомощно, словно чего-то ждут…