Какое право имеет Ваганов стоять возле гроба - бессовестно, с поднятой головой? Почему отец не отказался пойти с ним в одной четверке? Скачущие мысли на какое-то время заслонили горечь утраты. Зою оттеснили почти в самый угол, откуда мертвого Юрия и совсем не увидать. Шепотом передавали слухи о результатах вскрытия, погуливало слово "переоблученный". Строили догадки - "столкнули", "таких героев запросто убирают". Зоя невольно вслушивалась. Разговор двух женщин заставил ее покраснеть, как говорится, до корней волос. Называли причиной смерти любовь, негодовали против "разлучницы-девчушки".
Зоя протиснулась подальше от злоязычниц.
У гроба сменялся караул. Подошла очередь командира "Касатки" Волошина, штурмана Стучко-Стучковского, замполита Куприянова и адмирала Топоркова. Фамилии называл - Зоя слышала - начальник караула миловидной женщине с открытым русским лицом и теплыми, приветливыми глазами. Она приехала с товарищами из городского исполкома, чтобы отдать последний долг покойному.
- Какие-нибудь есть дополнительные сведения? - спросила она, поправляя нарукавную повязку. - Комиссия ничего криминального не нашла?
- Разрешили предать земле, значит, подозрения отпали. - Капитан второго ранга развел руками. - Если ниточки потянутся… - Он назвал женщину по имени и отчеству и, извинившись, заспешил к дверям зала, в которые входили адмиралы - начальство военно-морской базы.
Адмиралы скрылись в кабинете и вышли оттуда без шинелей, причесанные, с алыми после мороза щеками. Уже на ходу их снабдили повязками, закрепили на черных с галунами рукавах, попросили построиться в затылок друг другу, и начальник почетного караула торжественно повел их, чтобы расставить, согласно правилам, у гроба.
- Только мы просим простить, дожидаться выноса не будем, - предупредил старший начальник шедшего впереди капитана второго ранга, - провожу командирскую учебу. Лишние пусть здесь не толкаются. Покойный любил порядок.
- Есть, товарищ адмирал!
Адмирал остановился на указанном ему месте, опустил по швам короткие руки… Тяжелые, сильные кисти с набрякшими синими венами. На него обращали внимание, называли должность и фамилию. Жена покойного незаметно прихорошилась, а ее сестра, прилетевшая из Кишинева, наклонилась к ней, и та что-то объяснила, после чего и сестра поправила локон, повела плечом, всматриваясь из-под бархатных ресниц на стоявшего рядом моложавого вице-адмирала с волнистой сединой над крутым лбом, большими губами и Золотой Звездой над широкой пестрой орденской планкой.
Зоя по-прежнему старалась не видеть мертвого Юрия, глядела только на портрет: ей хотелось унести его образ, не тронутый тленом.
Невдалеке старушка с покорным выражением на лице говорила двум наклонившимся к ней мужчинам в военной форме:
- …Гостил у меня Юрик почти две недели… Нажег света мой сыночек на четыре рубля, все читал, писал, порвет, опять пишет… Кинулась платить, подсчитали - на четыре рубля… Сна ни в одном глазу у него, накапает чего-то из пузырька и опять пишет… Молоко брала у соседки, корова у нее своя, пил и молоко, только мало, губы обмочит, скажет: "Мама, ты не мешай мне, пожалуйста". Без особого сердца говорил со мной, но и без ласки… На четыре рубля нажег…
Зоя повернулась и вышла из зала. Навстречу еще шел народ. Отряхивались, дули на пальцы, снимали шапки, откашливались. У подъезда прибавилось автобусов. Моряк нес связку фуражек. Зоя догадалась - от караула. Сменившиеся курсанты залезали в автобус в зимних шапках, пересмеивались и перешучивались вполголоса. Милиционеры, подъехавшие на мотоциклах, прошли вдоль толпы, потеснили ее, навели порядок, закурили из одной пачки.
Напротив клуба выстраивались вооруженные матросы, по-видимому вызванные для последнего салюта. Строй подравнивал молоденький белокурый лейтенант, с большим вниманием оглядевший Зою, подошедшую к милиционеру, чтобы спросить, как поближе пройти в гостиницу.
- Прямо! - он указал на ту же улицу, какой они пришли сюда. - Исаакий - и прямо!
Зоя перешла площадь по утоптанному снегу, миновала грязные сугробы и пошла по левой стороне старой улицы.
Не таким представляла она прощание с Юрием. Слишком скользкие права у нее, чтобы вести себя по-другому и не показаться наивной и смешной. Все, что окружало его, складывалось дольше и надежней, в том числе и супружество, какой бы ни была его жена, пусть даже виновницей смерти.
Исаакиевский собор поднимался будто укутанный в замороженную пленку бледно-голубого тумана. Мертвый храм с огражденными железной решеткой папертями. Давно умершие апостолы и святые, отлитые на портальных входах, наглухо закрытых для людей. За белыми голыми деревьями угадывался Медный всадник, словно облачко, бегущее к Неве. Прямо - бывший "Англетер", где покончил с собой Есенин. Юрий говорил о нем, читал стихи, бранил поэта за легкомысленное отношение к собственной жизни, козырял Маяковским, а тот тоже… Невеселая улыбка скользнула по губам Зои. Она попыталась отмахнуться от этих дум, поднялась на лифте на свой этаж, долго открывала дверь ключом, пока ей не помогла дежурная. Войдя в номер, бессильно опустилась на стул.
Ей не стало теплей, ноги не отошли, только растаял иней на волосах и прядка прилипла ко лбу, за воротник скатились студеные капли. Она поежилась и подумала: "А ему там все равно".
Отец вернулся в сумерки.
- Как себя чувствуешь, Зоя? - обеспокоенно спросил он.
- Ничего.
- Ты не ездила на кладбище?.. Правильно поступила. Все равно его не вернешь, а простудиться можно.
Он говорил деланным, неестественным голосом, и слова доносились откуда-то издалека, будто через стенку. Что еще он хочет сообщить?
- Я говорил со следователем. Никаких осложнений.
- То есть? - вяло выдавила Зоя. - Для кого нет осложнений?
- Что, сама не понимаешь?
- Догадываюсь. - И ядовито добавила: - Нет преступления?
- Да, - неприязненно бросил он.
Дмитрий Ильич умылся, сменил рубашку. Ему хотелось общения, а дочь надулась.
- Письмо было? - наконец спросила она, поняв состояние отца.
- Не говорят. Вряд ли…
- Почему?
- Вряд ли он захотел бы компрометировать кого бы то ни было. Он был приличный человек.
- А если бы оставил письмо - неприличный?
- Зоя! - отец снова вспылил. - Жизнь гораздо сложнее, чем ты думаешь. Тебе впервые пришлось столкнуться с ней лицом к лицу, и сразу столько… - он не договорил, отмахнулся, придвинул к себе телефон, вызвал междугородную.
- И сразу столько разочарований, - дополнила Зоя, - больше того… горя. - Она почувствовала внимание к себе и продолжила более искренне, сердечно: - Тебе приходилось сталкиваться, мне еще нет. Во всяком случае, я начинаю плохо… Тебе удается находить людей, которые помогают оттаивать, а я никого не вижу возле себя, кроме… родителей.
Дмитрий Ильич внимательно слушал это откровение своей дочери и снова убеждался в своей отцовской несостоятельности. Мало, оказывается, платить за квартиру, газ и свет, покупать платья и обувь, требуется гораздо большее от сложной должности отца, и особенно в этот период, когда формируется… когда недостаточно сюсюканья, мимолетной ласки и сентиментальных писем издалека.
Слова дочери звучали как упрек, и, чем они были мягче, тем острее боль. Да, он порой убегал куда-то на край советской земли, забирался в дальние гарнизоны, залезал в атомную субмарину, встречался с интересными людьми и заряжался их энергией. А дочь оставалась почти на произвол судьбы, и ей приходилось самой познавать, оценивать, приобретать привычки. Ему ничего не стоило пригласить к себе Лезгинцева, наградить его ореолом и - невольно подготовить почву… Получилось почти по-книжному: "Она меня за муки полюбила, а я ее за состраданье к ним".
Междугородная дала Москву. Разговор с женой продолжался недолго: опять - Зоенька… "Прости меня, не брани ее, мы решили неосмотрительно, по-бабски, но я иначе не могла, потому Зоенька…"
- Мне жаль маму, - сказала Зоя, - я ее подвела. Не сердись на нее. Она у нас хорошая, папа. Кстати, какие у тебя завтра дела? - Правильно поняв его молчание, сказала: - Если возникнут какие-то сомнения или кривотолки, ты не бойся за меня. Меня костят девчушкой-разлучницей, сама слыхала… Если надо восстановить истину…
- Ничего не надо восстанавливать, - глухо попросил Дмитрий Ильич, - ты ничего не разрушала. Не старайся вылезти на первый план, дать повод, а сплетникам рот не заткнешь… Завтра я побываю у Татьяны Федоровны. Она требовала моего приезда. Пусть скажет - зачем… Сейчас мы пообедаем, а потом я зайду к Ваганову.
- К Ваганову? Нужно ли?
- Необходимо.
Зоя осторожно попробовала переубедить отца. И снова, вслушиваясь в речь дочери, он удивлялся обстоятельности ее мыслей. Будто другой, неизвестный ему человек беседовал с ним на равных правах.
- Ты в таком легко возбудимом состоянии, а он, судя по всему, хладнокровный, собранный. Побереги себя, папа.
- Я слишком берег себя. - Дмитрий Ильич принялся за суп. - Любителей излишних накоплений иногда именуют скрягами.
Они были вдвоем и могли быть откровенными. В соседнем номере раздавалась финская речь, потом русская, вероятно, говорил переводчик.
- Ваганов дурной человек, папа?
- В личном плане - безусловно.
- То есть в личной жизни? - уточнила Зоя.
- Я это и имею в виду. Он типичный обольститель.
- Ну, это не так уж плохо. О подобных мужчинах мечтают мои подруги.
- Надо уметь выбирать подруг, - отрезал Дмитрий Ильич.
Зоя промолчала, ссутулилась, нервически дернулись ее губы. Отставив тарелку с недоеденным супом, нехотя принялась за бифштекс.
- Как же преуспевает Ваганов? - спросила она, потупившись. - Обольщением?