12. Белоневестинский ищет
Мы спустились по замшелым ступенькам в подземную прохладу. В полутьме каменного погреба громоздились пузатенькие бочонки. Они напоминали откормленных боровов разного калибра. Только вместо пятачка краник. И не хрюкали.
- Сказка! Миф! - ахнул Белоневестинский. - Не хватает, собственно, Радия Звонцова. Вот кто меня сделал человеком! Вместе искали, вместе хлопнули дверью училища… - Князь забылся, облокотившись на крайний бочонок. - Искать! Шедевры создаются в беспамятстве! Ж-жик! Радий клялся: "Ты гениальнее меня!" Почему же одним не везет, а другим?.. Он-то… Захочет - вознесет, захочет - ж-жик! А я… Приезжает - философствуем в "Золотом якоре". "Радий! - говорю. - Круши серость! Ты же радиоактивный критик! Помоги, вытащи!.." А он: "Костик! Жди. Ты… ты… нет слов! Ты самородок!"
Пека многозначительно ковырнул в носу:
- И мама говорит: "Он самородок, да не золотой!"
- Что твоя мама понимает? Откуда ей знать, что в экстазе я пишу не кистью, а чем? Ну чем? О нравы! О, Белая Невеста!.. Даже диковатая Лилия… Я задыхаюсь…
Свободный художник изогнулся, стал на колени и невинно припал к красноватому шлангу, как к материнскому соску.
- Дывысь: зовсим дитына! - покачал головой Макар Антоныч.
- Только свою культурную сорочку не закапайте! - заботливо предостерег Захар Семеныч.
- Тише, папаши! - говорю. - Шедевры создаются в беспамятстве. Он ищет… творит…
Гений что-то страстно мычал и сосал, сосал хмельной шланг, опутавший бездонный бочонок.
- Ма… ма… Ма-ка-ры Го-но-ра-рычи! Го-но-ра-ры Заха-ры-чи! Хочу в Европу! Украду Ли-лию! Сделаю из нее Ма… Ма… "Ма-дон-ну". Клянусь… Ж-жик! Возь-му-у…
Тут я оттащил вдохновенно мычащего художника от винного соска. На завлекательной сорочке расползлись свежие сочные пятна.
- Аминь!..
Вдруг в чуть притворенных дверях что-то оглушительно тявкнуло. Оглядываюсь: знакомая косматая морда.
- Кудряш! Кудряш! Она подослала? - спрашиваю. - Нет у меня жирных денег. Нет! А? И ты хочешь творить?..
А Кудряш, глядя мне в глаза, так жалостливо руку мою лижет, что и сказать нельзя.
13. Кудряш и Милованов
Никуда я из нашей с Пекой комнатушки не ушел. Совсем уж собрался, да Петушок не пустил. Как уцепился и в плач. Раиса Павловна побледнела, потом покраснела, а потом, гляжу, так извинительно улыбнулась:
- Иван Иваныч, не травмируйте детскую душу. Лучше заколите моего кабанчика.
Заколол, а у самого душа кипит.
- Иван Иваныч, умоляю: уважьте, покоптите…
- А как же! Уважаю, - говорю, - Пеку.
Сидим мы с Петушком в саду, коптим под трухлявой грушей этот злосчастный окорок. Дым глаза ест. Вдруг видим: синяя фуражка через штакетник в сад скаканула. И сразу лай, крик.
Подбегаем: а наш Кудряш и товарищ Милованов по траве в обнимку катаются. И такие горячие у них объятия.
- Кудряш! На место! - кричу.
Еле оттащили мы с Пекой его за лохматый хвост.
А новый участковый отряхивается и цедит сквозь зубы:
- Ваш кобель?
Я, сжав до хруста пальцы, спокойно объясняю:
- Кобель-то Раисы Павловны, а вот вы, товарищ Милованов, как сюда попали? Почему, извиняюсь, на штакетнике клок вашего обмундирования болтается?
А Кудряш из-за моей спины: "Гав!.. Гав!.."
Будто подтверждает, как свидетель и отчасти потерпевший.
Нахмурил свои дремучие брови товарищ Милованов, а глазки-буравчики так и сверлят.
- Пса, - говорит, - немедленно на цепь, а кого я в вашем саду преследовал - начальству будет известно.
Повернулся так независимо и зашагал к калитке, придерживая ладонью не то кобуру, не то дырку в форменных брюках.
- Дядь Милованов!
Гляжу: Петушок за ним. А в руке клочок синий, тот, со штакетника.
- Вот! Забыли!
- Я ничего не забываю! - И сунул он тот клочок в карман своих пострадавших брюк. - Так матери и передай.
Только он калиткой хлопнул, а из окна - сонное розовеющее лицо Раисы Павловны:
- Что за шум? Снова Кудряш?
- К нему, - поясняю, - гость со свисточком пожаловал. Прямо через штакетник…
А белоневестинская мадонна будто не слышит. Сладко потянулась:
- Так что вы там коптите?
- Небо, - говорю.
А Пека из сада как закричит:
- Дядь Ван Ваныч! Он окорок стащил!
Мать потемнела:
- Кто? Кудряш?
И я озлился:
- Нет, - говорю, - Милаш!
Подбегаем, а окорок не коптится, а шипит на огне: Петушок побрызгал бензинчиком чадящие головешки.
Ветчина получилась поджаристая.
14. Во сне и наяву
А мне не до ветчины. Только прилягу - снится: синяя фуражка через штакетник скачет. Какой там штакетник! В окно лезет. А навстречу - красная шапочка. Просыпаюсь в испарине.
- Пека! - говорю. - Крышка! Хотел сердце подлечить - на голову начинаю хромать. Снится красная шапочка с синей фуражкой…
Пека подумал, ковырнул в носу:
- К аварии!
Вздыхаю:
- Везет, Петушок, не нам, а князю Кону Белону!..
Сдержал князь клятву. Выкрал, как горец в старину, диковатую Лилию прямо из "Золотого якоря", увез на перевал, в совхоз "Красный виноградарь". В трехнедельную творческую командировку. Малюет свои гениальные щиты, сочиняет винные и не винные афоризмы. Пишет с Лилии "Мадонну".
- Ох, любовь! - говорю. - Бедняга Лилия хоть отдохнет от доброты твоей мамы. А тут мучайся, ночей не спи, страдай! А из-за кого?..
- И моего Буратино забрал! Честное дошкольное!..
Нет, Петушок меня не понял. И стал я, как тот призрак из кинофильма "Гамлет", бродить полутемным приморским парком.
Сяду на одну из скамеек, которые администрация парка - не зря денежки получает! - по наброскам Белоневестинского окрасила в радужный цвет. Но даже эта небывалая радуга меня не веселит.
Мимо, перешептываясь, парочки проходят, а которые понахальнее - сядут в обнимку на соседней скамейке и целуются вовсю. На Толстой косе маяк своим одним глазом ехидно подмигивает, будто издевается над Иваном Шурыгиным. Зачем, дурак, приехал? Зачем?
Откинулся я на спинку радужной скамейки. А рядом дерево, что кору с себя сбрасывает, как купальный костюм, словом, "бесстыдница" листьями шелестит:
- Шалопай… Губошлеп…
И разом вроде не стало бесстыжего дерева, а передо мной ослепительная хозяйка в коротеньком платье на бретельках. На голове светлый стожок аккуратно уложен. Ушки розовые, а под ними будто золотые капли на ниточках поблескивают. Потом вдруг на вершине того стожка красная шапочка появилась.
- Иван Иваныч! Что за дикие сцены? Вы не понимаете современных шуток! - И со вздохом поправила под красной шапочкой кончики своих мокрых химических волос. - Человеку негде жить! Человеку надо помочь! Почему вы так очерствели? У меня прекрасная веранда. Рисуйте! - И сует мне краски гения. - Столько света!
- Какой свет? - кричу. - Там же плющ все опутал!
- Не желаете? - И властно тычет рукой, что царица Екатерина. - В будку! К Кудряшу!
Вместо того чтобы, не ругаясь, послать ее на планету Венеру, я покорно становлюсь на четвереньки и чешу к будке. И чую: вроде сзади у меня хвост повиливает.
Только хочу юркнуть в эту проклятую будку, а из нее вместо морды Кудряша смотрят на меня из-под дремучих бровей знакомые глазки-буравчики. А в зубах - жирная денежка. Что за чертовщина! Я - назад. А меня за ногу - цап-царап!
- Не хватайте за пятку! - кричу. - Я вам не Раиса Павловна. Куда смотрит милиция?!
И просыпаюсь в холодном поту на радужной скамейке. Хорошо, что в приморском парке ни души. Даже постового не видать. А то ведь я во сне кричал во всю глотку. Могли и вправду подумать, что я не в своем виде.
Брр! Зябко. Не то от сырого ветерка, не то от дурацкого сна. Встал, зашагал к особнячку Раисы Павловны, а сам собачью дрожь унять не могу. Впотьмах бывший женский монастырь белеет. Ох, уж этот Чудотворный тупик!
Подхожу к дому: все окна темные. Обе калитки на запоре. Перемахнул по-солдатски через штакетник. Дернул за ручку одной веранды - на засове. И другая. Ой, люди-человеки!..
А Кудряш из будки даже голоса не подает. Может, и вправду там уже кто другой квартирует? Крадусь тихонечко к Пекиному окну. Гляжу: форточка раскрыта. Слава богу! Встал на цыпочки:
- Петушок! - шепчу. - Голубчик! Открой окошко…
Не слышит.
Что делать? У водосточной трубы кадка с зацветшей водой. Опрокинул я эту кадку на клумбу Раисы Павловны, полил ее увядающие цветочки, Вскакиваю на дно кадки:
- Пека! Отвори!..
Спит.
Наконец я ухитрился: вместе с рукой и голову в форточку просунул. Вот-вот до нижнего шпингалета дотянусь…
И в эту решающую минуту вдруг меня кто-то как огреет пониже спины. Хочу оглянуться - не могу: голова в форточке застряла. Я так, я сяк. Эх, неприкаянная твоя душа!..
Сыплются на меня удары, будто озимые яблоки-каменюки. Хочу отбиться ногами - черта с два! Может, монашки с того света забавляются?
Наконец вытащил голову, чуть не свернув себе шею. Оглядываюсь, остервенелый до крайности. И кого же, думаете, вижу? Замахнулась на меня из-за штакетника белая невеста со сверкающими глазами. В руке - оторванная планка. Хорошо еще, что с яростью выдрала: гвоздь в заборе остался.
- Ворюга!..
Ну да, ее голос. Раньше молча лупцевала, а теперь, видать, маленько струхнула, голосом себя подбадривает.
А я не знаю - плакать или смеяться.
- Нина! - кричу. - За что?