- Я бы не назначил вас следователем военно-полевого суда, - сказал по-английски генерал, с любопытством глядя на Шахова быстрыми красноватыми глазами, - я полагаю, что нет необходимости впутывать меня в вашу личную жизнь… Впрочем, в чем же дело?
- Дело только за вашим распоряжением, - тоже по-английски отвечал Тарханов, - вы можете мне поверить, ваше превосходительство, что только такими мерами… По всей строгости законов военного времени…
- Да, да, - нетерпеливо произнес генерал, - поступайте как вам угодно…
Шахов усмехнулся.
- Я понимаю по-английски, - сказал он медленно.
- Тем хуже для вас, - коротко произнес генерал, - в таком случае, вы знаете, что вас ожидает. А теперь, - обратился он к Тарханову, - вы меня извините, у меня…
Казаки подошли к Шахову; он, не торопясь, повернулся и вышел из комнаты. Тарханов щелкнул шпорами и осторожно закрыл за собою двери.
24
Солдат долго топтался в кухне, вытирая ноги о половик и боязливо поглядывая на маленькую женщину, одетую с ног до головы в черное, которая стояла подле него и молча ждала, когда он заговорит.
- Это вы и будете Мельникова? - сказал он наконец.
- Да.
Солдат внезапно побагровел и стащил с головы фуражку. Потом, не говоря ни слова, он расстегнул пояс, сбросил шинель, обеими руками полез куда-то в карманы и с усилием вытащил кусок бумаги.
- Это вам.
Маленькая женщина взяла у него бумагу: на бумаге жирным шрифтом было напечатано:
"…Приказываю всем начальникам и комиссарам во имя спасения родины сохранить свои посты, как и я сохраняю свой пост верховного главнокомандующего, до изъявления воли Временного правительства республики. Приказ прочесть…"
Она протянула бумагу обратно.
- Ничего не понимаю.
Солдат, нахмурившись, взял бумагу и вдруг захохотал так, что на кухонной полке задребезжала посуда.
- У него, наверно, бумаги не было. На другой стороне писал.
На другой стороне было написано:
"Вот видите, Галя…"
Маленькая женщина не стала читать дальше.
- Это сестре, - объяснила она и вышла.
Солдат, оставшись один, надел шинель в рукава и аккуратно затянул пояс.
На оборотной стороне военного приказа было набросано карандашом несколько строк; бумага измялась, кое-где карандаш стерся:
"Вот видите, Галя, я бы очень хотел, чтобы те письма, которые я писал вам и которые вы не получили, были бы все-таки прочтены вами. Они в Томске, у моего товарища, преподавателя Томского университета Крачмарева. Он пришлет их вам, если вы захотите.
Вот и все. За последние дни я приучился курить, а здесь очень трудно достать что-нибудь; у дверей комнаты, в которой я сижу, стоят два казака, очень милые люди, которые, к сожалению, ничего не понимают в политике. Впрочем, о политике мне нельзя писать, - мы с вами не сошлись в этом деле".
Галина достала с этажерки папиросы, дрожащий огонек спички никак не мог выполнить свою простую задачу.
"…Мне всегда казалось, что я окончу жизнь таким образом, но все-таки я предпочел бы получить свой свинцовый паек два года назад; тогда расстреливали целым отделением, и из двенадцати пуль по меньшей мере три попадали в сердце. Теперь сумятица, неразбериха, и все это будет гораздо проще. Ну, прощайте, дорогой друг мой.
Ваш Шахов"
- Кто это принес?
- Какой-то солдат. Он, кажется, ждет ответа…
Солдат на цыпочках прошел в комнату Галины, вежливо кивнул и остановился, крепко прижимая к груди фуражку.
Галина попросила его сесть, он взялся рукой за спинку стула, но остался стоять.
- Вам сам Константин Сергеевич передал эту записку?
- Такого не знаю, - немного покраснев, отвечал солдат.
- Так кто же вам ее передал?
- Эту записку ктой-то… Ее, что ли, в штаб прислали. Меня товарищ Кривенко послал.
- А где он находится?
- Товарищ Кривенко стоит в Пулкове.
- Да нет, не Кривенко, а этот, от кого записка?
- Неизвестно, - сказал солдат, вытирая о шинель вспотевшие руки, - мы находимся в деревне Паюла, около Красного Села, а где он находится, ничего не могу сказать. Не знаю.
- Так Кривенко в Пулкове искать?
- В Пулкове. Там и штаб. Там могут, конечно, знать, только…
Он почесал голову.
- Туда всёки ехать опасно. Не то, что бои, а… Вам всёки туда ехать не годится.
Он неожиданно сунул Галине руку, надел фуражку и вышел.
- Маруся, я сейчас же еду.
Маленькая женщина в черном подняла на нее глаза.
- Куда?
- В Пулково, на фронт! Может быть, что-нибудь еще удастся сделать!
Покамест сестра накладывала на заживающую рану свежую повязку, она мысленно составила себе план действий: сперва в Смольный, чтобы получить пропуск на фронт; должно быть, туда без пропуска не проехать; потом в Пулково, в штаб, чтобы узнать, где находится Кривенко, оттуда на фронт, а там…
Она говорила вслух:
- Не может же быть, чтобы его уже…
- Что уже?
- Нет, ничего. Ты кончила? Вот что еще нужно сделать. Она вытащила все папиросы и табак, который у нее был, и попросила сестру крепко увязать все это в газетную бумагу. Та молча исполнила ее просьбу.
- Кажется, все? Деньги, документы… Ах да. Не забыть бы… Она выдвинула ящик стола и достала маленький браунинг.
- Теперь, кажется, все?
У потускневшего зеркала она надела свою черную меховую шапочку и простилась с сестрой.
25
В ночь на первое ноября Гатчинский дворец напоминал тонущий корабль.
Офицеры сбились в одну комнату, спали на полу не раздеваясь, казаки, не расставаясь с ружьями, лежали в коридорах. И так же, как команда пущенного ко дну корабля не доверяет своим командирам, казаки Третьего конного корпуса больше не верили офицерам. У офицерских комнат давно стоял скрытый караул, назначенный казачьими комитетами.
- Довольно мы ходили на Петроград… довольно мы по своим стреляли.
Корабль тонул, и те, кто руководил им, все чаще задумывались о том, какою ценою они, в случае крушения, могли бы купить свою жизнь.
У них оставалось немного времени, чтобы решить этот вопрос, - вода проникла в трюм, и команда уже перебралась на верхнюю палубу; а прежде чем потонуть, команда в любую минуту готова была потопить виновников крушения.
Накануне вечером представители казачьих комитетов переехали линию фронта и отправились в Царское Село, чтобы предложить революционным войскам перемирие. Это перемирие было концом первой кампании гражданской войны.
Корабль тонул, - а крысы бегут с тонущего корабля! Эти крысы бросаются вплавь и тонут и доплывают до берега.
На этот раз берег был недалек, - крысы доплыли. Они бежали с правого борта на Дон и с левого борта на Волгу, в подвалы своей страны, в амбары иностранцев.
В ночь на первое ноября только капитан сидел на капитанском мостике со своими вестовыми. Он молча сидел в кресле у камина и смотрел на огонь своими близорукими глазами.
Он ждал до тех пор, покамест волны стали захлестывать мостик.
Тогда бежал и он, - капитан, превращенный в крысу.
Часовой похаживал туда и назад, поправлял сползавший с плеча ремень винтовки и пел по-татарски: "Двадцать пять шагов туда, двадцать пять шагов назад, вот я, караульный Бекбулатов, стою на посту".
Он скучал, этот татарин, бог весть как попавший в красновскую дивизию.
По коридору время от времени проходили казаки, в комнате напротив тихо и тревожно разговаривали офицеры; Шахов лежал на полу, расстелив шинель, глядел на сумеречные огни Гатчины и прислушивался к ночным шорохам, к позвякиванию шпор и оружия, которое казалось ему чудесной музыкой в эту ночь, как будто повторявшую печальные и знакомые минуты жизни.
Он не подводил никаких итогов, ни о чем не жалел. Утром ему удалось отправить письмо Галине, и с этим письмом от него отошло все, что тяготило его, все заботы и радости, и то, что он сделал, и то, что еще собирался сделать.
Остались только эти ночные шорохи и глухой разговор и эта песня, которую бормочет за его дверью часовой.
- Очень хочу спать, - пел часовой, - я очень, очень хочу спать… Вот скоро придет смена, и тогда я пойду спать, спать, спать…
………………………………………………………………………………………………………
- Ему начальство, елки зеленые, распоряжение делает, а он хоть бы хны! - сердито сказал кто-то за дверью.
- Начальство? А что, мне начальство? Было, да сгнило. Нас начальство по всем фронтам третий год гоняет, а большевики хотят сразу на Дон отпустить… Вот тебе и начальство.
- Сволочь ты после этого!
За дверью весело и лениво засмеялся кто-то.
- А сейчас бы славно домой… Матросы вчера говорили, что целыми маршрутами отправлять будут! А девки там! Эх, дядя! Разве тут есть такие девки?
- Девки! - хмуро сказал первый голос. - Тебе вся суть в девках. А присягу ты, сукин сын, забыл?
- Тоже, брат, взялся про присягу разговаривать. Довольно мы им присягали! Будет!.. Пускай теперь они нам присягнут!
- Что-то ты, Васька, больно разговорчивый стал, дерьмо такое!
Молодой возразил было, но шум внизу, в первом этаже, заставил казаков вскочить на ноги.
Беспорядочный говор катился по лестницам наверх.
Ни шагов, ни звона оружия не было слышно; казалось, что каждый коридор, каждая комната этого сумрачного здания заговорили сами собой.
Шахов вскочил и прислушался: в этом сплошном шуме все чаще и чаще повторялось, перекатываясь из комнаты в комнату, охватывая дворец со всех сторон, одно слово:
- Матросы!!