- Тем более ты должен был понять, что их надо держать за колючей проволокой. А ты что? Оставил их разгуливать на свободе? Хорош староста! - не унимался эсэсовец. - Кто эта женщина? Почему она ушла? Куда хотела пробраться?
Виля растерялся, не зная, что ответить. Сначала он хотел сказать всю правду. Мол, вместе со старухой бежала и молодая женщина, но, испугавшись, что и без того разгневанный эсэсовец придет в ярость, смолчал.
- Ну, так почему бежала эта женщина, черт побери?! - кричал эсэсовец. - Ты должен знать каждого из своих подчиненных, должен знать, что он думает, чем дышит. Комендатура подозревает, что эта старуха пробиралась к партизанам. Что ты скажешь на это?
И хотя Бухмиллер не допускал и мысли о том, что Эстер думала о чем-либо другом, кроме спасения своей жизни, перечить эсэсовцу он не осмелился.
- С кем связана эта женщина? Кто у нее бывал? - продолжал допытываться эсэсовец.
- У нее здесь нет родных и близких, - уклончиво ответил Бухмиллер, боясь, как и прежде, упомянуть о Марьяше.
- А где ее семья? - недоверчиво спросил офицер.
- Муж ее умер еще до войны, а сыновья воюют: один из них большой военачальник - генерал.
- Генерал? - заинтересовался эсэсовец. - Ты это хорошо знаешь?
- А как же! Он тут был перед самым началом войны, я сам видел ромб на его петлицах. А это означает, как мне говорили, что он комбриг, - подобострастно распинался Бухмиллер.
- Почему ты это скрыла? - резко спросил у Эстер эсэсовец. - Мать генерала, а по виду словно нищенка - кто бы мог подумать! Она может нам пригодиться…
Эсэсовец перебросился с Бухмиллером несколькими словами, потом приказал сесть в машину, и по его знаку шофер повернул обратно к петсрковской комендатуре.
Удрученная тем, что она ничем не может помочь Эстер, Марьяша кое-как добралась до соседнего хутора и там несколько дней пряталась на чердаке у знакомых. Когда к этим людям, как видно что-то пронюхав, стали под разными предлогами наведываться полицаи, хозяева переправили Марьяшу на другой хутор, молодая хозяйка которого училась когда-то вместе с ней. И теперь берегла Марьяшу как зеницу ока. У нее Марьяша и перезимовала. На этом хуторе немцы появлялись очень редко, но за его пределы она боялась, что называется, и нос высунуть.
Как-то вечером, когда они с хозяйкой, поужинав, вели неторопливую беседу, в дверь постучали.
- Кто там? - спросила хозяйка, подойдя к двери.
- Пустите переночевать, - послышался глухой, хрипловатый голос.
Хотя этот голос показался Марьяше знакомым, осторожность заставила ее спрятаться в подполе.
Хозяйка открыла дверь. На пороге, сутулясь, стоял обросший темно-русой бородкой высокий человек в грязном, рваном пиджаке и стоптанных кирзовых сапогах.
- Откуда вы? - спросила хозяйка.
- Издалека, - неопределенно ответил вошедший.
Хозяйка усадила его за стол и дала поесть. Человек перекрестился и, принявшись за еду, стал расспрашивать, давно ли тут были немцы, а потом исподволь завел разговор о двух женщинах, которых он ищет. Он подробно описал их, допытываясь у хозяйки, не встречались ли ей такие и не знает ли она, где их искать.
По описанию хозяйка догадалась, что одна из них - Марьяша, по промолчала: мало ли народу ходит теперь по свету, нельзя же доверяться первому встречному!
- На обратном пути зайдите, может быть, я что-нибудь и разузнаю, - неопределенно пообещала она.
Попрощавшись с прохожим и заперев за ним дверь, она спустилась в подпол и рассказала обо всем Марьяше.
- Да это, наверное, наш Шимен ищет свою мать и меня! - воскликнула Марьяша.
Через день Шимен снова пришел на хутор. Дверь ему открыла Марьяша.
- Откуда ты, Шимен? - побледнев от волнения, воскликнула она дрожащим голосом.
- Все, все расскажу, - обняв ее, ответил Шимен. - Скажи только, где мама.
- Не знаю, Шимен, - заплакала Марьяша. - Вскоре после того, как ты ушел, кто-то, как видно, выследи" нас, начал стрелять. Я поползла дальше, а…
И Марьяша рассказала, что произошло с ней и Эстер.
В это время неподалеку от хутора началась стрельба, и Марьяша всполошилась:
- Немцы!
- Успокойся, Марьяша, это партизаны Охримчука. Я и сам воюю в его отряде, - сказал Шимен. - Мы разыскиваем тебя и маму. Идем!
Марьяша с Шименом к вечеру добрались до партизанского отряда. В штреке шахты, где разместился этот отряд, горела самодельная лампа из гильзы снаряда. Шимен сразу же подвел Марьяшу к Охримчуку, который, сидя за столом, о чем-то оживленно беседовал с двумя бородатыми партизанами. Да и сам Охримчук сильно оброс: небольшая бородка, которую Марьяша видела у него в Миядлере, превратилась в изрядную бороду; за это время он отрастил и густые усы. Все это да еще кобура и портупея придавали ему солидный вид бывалого воина. Но иссиня-голубые глаза по-прежнему искрились улыбчивой добротой на суровом, огрубевшем лице.
- Марьяша! - порывисто вскочил он. - Ты? А мы ищем тебя, что называется, днем с огнем. Ну, рассказывай - где пропадала, как очутилась здесь?
Не успела Марьяша начать слой рассказ, как вокруг послышались голоса:
- Марьяша приехала!.. Марьяша тут!..
И Марьяша увидела себя окруженной радостно улыбающимися людьми: тут был и Йосл с Хьеной, и бравый Велвл Монес, и многие другие миядлерцы, которых она знала с самого детства. По-родственному ласково она обнялась и расцеловалась со всеми.
- Вот где довелось встретиться! - повторяла она.
- À вот еще партизан, - со счастливой улыбкой показала Хьена на своего младенца.
- А как зовут этого партизана? - схватив ребенка и прижав его к груди, спросила Марьяша. - Помните, я сказала, что этот ребенок принесет вам счастье. Ах, ты, партизан мой дорогой!
Но малышу, видимо, не понравилось на руках у незнакомой тети, он сморщился и заревел.
- Ай-ай-ай, разве к лицу партизану плакать? - увещевала его Марьяша.
- Ну вот, еще одна мамаша объявилась, - подошла к Марьяше высокая полногрудая женщина.
- Да, теперь-то он растет на радость всем нам, а сколько мук из-за него приняла Хьена, страшно вспомнить, - отозвалась Марьяша. - И чего ты все плачешь, - склонилась она к малышу, - радоваться надо, что мы теперь вместе. Вот только моего сыночка нет! Кто знает, где он теперь и что с ним сталось?..
- Да ты, наверно, голодная? - подскочил к Марьяше Велвл Монес. - Так мы тебя сейчас угостим твоим же хлебом - помнишь, как мы его в силосные ямы прятали. Он нам тут здорово пригодился.
- А разве его вывезли сюда? - спросила Марьяша.
- Вывозим понемногу и каждый раз благословляем тебя.
- За что же меня одну? Мы все его прятали.
- Ты это затеяла в первую голову, рисковала жизнью. А мы здесь, быть может, только благодаря твоему хлебу и держимся так долго.
- Ну, так уж вышло, - смутилась Марьяша. - Неважно, кто спас хлеб, важно, что его спасли и не отдали врагу.
К ней опять подошел Охримчук.
- Наконец-то мы встретились, - сказал он. - Ну, разве не лучше было тебе уйти вместе со Свидлером, когда я приходил за вами?
- А вы разве оставили бы своих людей в беде? - возразила Марьяша.
- А где все-таки ты была? - стал расспрашивать Марьяшу Охримчук. - Мы посылали людей в Миядлер - там тебя не оказалось, искали по всем окрестным деревням - тоже нет.
- Где я была - долго рассказывать. Цела - и ладно, - ответила Марьяша.
- И у нас тут жизнь не легкая, - посуровевшим тоном заговорил Охримчук, желая, видимо, подготовить Марьяшу к трудностям партизанской жизни. - Ну, да ничего, - добавил он тут же с лукавой усмешкой и, закурив трубку, выпустил один за другим клубы едкого махорочного дыма. - Понемногу делаем свое дело - помогаем фашистам переправляться на тот свет…
- Чтоб здесь их оставалось поменьше, - закончила за него Марьяша.
Неярко горел фитиль в лампе, но и при этом тусклом свете ясно выделялись на висевшем напротив стола белом щите выведенные алой краской слова партизанской клятвы. Завтра перед строем партизан Марьяша произнесет эти торжественные слова: если потребуется, не щадить жизни во имя победы над врагом. Она с гордостью скажет эти слова - ведь из безликого номера она стала человеком, из раба - борцом.
"Когда раб, - вспомнила Марьяша вычитанное где-то изречение, - берет в руки оружие, он перестает быть рабом".
Корпус генерала Ходоша уже несколько месяцев подряд беспрерывно преследовал врага. В ураганном огне жестоких боев генерал часто вспоминал свою мать, Марьяшу, родных и близких. И каждый раз при этом острая боль пронзала его сердце.
"Где они теперь? Живы ли?"
От родных он не имел вестей с первого дня войны.
Сотни и тысячи воинов его корпуса, так же как и он, были разлучены со своими близкими. Сколько раз в окопах или на привале во время переходов снились бойцам их матери и отцы, жены и дети, сестры и братья! Сколько раз, бывало, когда они освобождали какое-нибудь селение, женщины, обнимая бойцов, называли их ласковым словом "сынок". Этим же ласковым словом встретит его мать, если им суждено когда-нибудь увидеться, - думал генерал.
Главным в жизни генерала была забота о людях. Когда бы ни явился к нему командир какой-нибудь из его частей с рапортом, генерал Ходош прежде всего спрашивал: как обстоит дело с питанием бойцов, с одеждой и куревом. Бойцы знали об этом и прозвали генерала "Батей". "Батя сказал", "Батя отдал приказ", - не раз слышал он, проходя мимо расположения той или иной части.