- Они новичков всегда обижают, - продолжал второкурсник. - Ты мне скажи, если кто тебя тронет.
Карась пойман был на ласковое слово…
- Чего они лезут ко мне, - проговорил он жалобно, - ведь я их не трогаю?..
- Теперь ничего не бойся: я заступлюсь…
- Заступись, брат…
Второкурсник сел подле него и стал, расспрашивать, откуда он, где его отец, есть ли у него мать, братья и сестры. Карась доверчиво раскрыл пред новым знакомцем свою душу: его приветливость была очень кстати и вовремя для огорченного Карася…
- Хочешь булки? - сказал он, развязывая узелок…
Второкурсник не отказался и стал еще ласковее.
- Давай, я тебе штуку покажу, - говорит он… - Напиши: "Я иду с мечем судия".
Карась написал.
- Читай теперь сзаду наперед, от правой руки к левой.
И от правой руки к левой выходит: "Я иду с мечем судия".
Это очень понравилось Карасю…
- Подожди, я тебе еще покажу штуку, - говорит второкурсник.
Он отлучился куда-то ненадолго и, вернувшись, опять садится подле Карася…
- Напиши, - говорит: - "Лей воду, лей; ей-богу, не скажу я никому".
Карась, в надежде, что еще увидит что-нибудь вроде "судии с мечом", взял карандаш и написал, что требовалось.
Но едва успел он кончить последнее слово, как второкурсник окатил его водою из ковша, который он держал за спиною. Мокрый Карась понять не мог, что это значит.
- Это еще что? - спросил он.
- Сам, - отвечал второкурсник, - дал расписку, что никому не скажешь…
- Ах ты, подлец, подлец…
Но подлец лишь только смеялся. Отвратительный Жирбас вторил ему. Карась был унижен и оскорблен. Он не вынес смеха Жирбаса и, увлекшись злобой, довольно сильно ударил его по шее… Но, казалось, Жирбас был неуязвим. Он после удара, схватившись за живот, раскатился пущим смехом… Карась стиснул зубы и, закрыв лицо руками, сбирался плакать.
В то время проходил мимо его Силыч, парень лет осьмнадцати, товарищ ему, десятилетнему мальчугану. Силыч остановился около Карася, положил на его плечо руку, а другою ни с того ни с сего сильно ударил в его спину. Дух замер в Карасе, потому что удар пришелся против сердца. Он со стоном еле поднял свою голову.
- За что? - проговорил он…
- Так себе, - ответил Силыч…
И действительно, Силыч, человек, как увидим далее, добрый, сам не знал, зачем сделал подобную гадость. Он ударил не по злости, не для потехи, не потому, что рука натеклась кровью и просила моциону, а именно так себе, бессознательно, как-то само ударилось, нечаянно… Он спокойно пошел далее, а Карась, наконец, не вынес и зарыдал…
Жирбаса при этом прорвало неудержимым смехом…
- Что, голубчик, верно, не едал еще таких штук…
В Карасе вспыхнула вся злость, накопившаяся в продолжение занятных часов…
- Подожди же, жирная тварь, - проговорил он, и с этими словами он, схватив в одну руку линейку, а в другую довольно толстую книгу, принялся отработывать Жирбаса - линейкой по бокам, а книгою по голове. Жирбас был старше Карася и сильнее, но оказался трусом. Он и не думал в свою очередь сделать нападение.
- Ай да новичок! - одобряли Карася.
- Молодчина!
- Ты корешком-то его!
Карась послушался доброго совета, повернул книгу корнем вниз и влепил ее в темя ненавистного Жирбаса.
- Браво!
- Хлестко!
- Свистни еще его!
Карась послушался и этого совета…
Наконец Жирбас вырвался из его рук и, закричав: "Я смотрителю пожалуюсь", скрылся за дверями.
Расположение товарищей к Карасю переменилось по уходе Жирбаса.
- Попался, голубчик! - говорили ему.
- Так что же?
- А то, что накормят березовой кашей!
Карась струсил, но, не желая обнаружить этого, проговорил храбро:
- Пусть кормят! - А сам думал: "Неужели меня в первый же день отпорют? только это не хватало!".
Чрез несколько минут Карася позвали к смотрителю, и действительно, в первый же день крещения в бурсацкую веру он получил помазание в количестве пяти ударов розгами, причем ему было внушено: "Только на первый раз к тебе снисходительны; вперед будем драть больнее!" Соображая, в каком размере должна усилиться порка в будущее время, он в горьком раздумье возвращался в класс…
- Ну что? - спрашивали его товарищи…
Карась, опять не желая показаться трусом, отвечал:
- Отодрали - вот и все.
- И тебе нипочем?
- Дери сколько хочешь - мне все одно!
- Э, да ты молодец! - похваливали его товарищи.
Карасиное самолюбие ощутило приятное щекотание, и он продолжал врать:
- Меня хоть пополам раздери, не струшу!
- Полно, так ли?
- Ей-богу, мне нипочем.
- Ах ты, поросенок, - осадил его один из второкурсников, - а дирали ль тебя на воздусях?
- На воздусях? - спросил с недоумением Карась…
- Да, ты вот откушай этой похлебки, тогда и говори, что дерут - ведь не репу сеют.
Карась, сделавшись на несколько минут предметом общего внимания, думал: "Значит, и мы не из последних?", но эту думу рефлектировала другая: "Что это такое на воздусях? Что-нибудь слишком жестокое, если меня пугают такой деркой?". Но сила последнего вопроса скоро была ослаблена тем, что он за несколько минут до ужина подслушал мнение нескольких второкурсников о своей личности. Они говорили: "Из новичка, кажется, выйдет добрый парень. Фискалить он не любит, порки мало боится, Жирбасу отлично съездил по голове. Из него выйдет порядочный бурсак, только следует пошлифовать его хорошенько. Мы и пошлифуем его!" Такие речи настроили Карася на доброе расположение духа. Он соображал так: "Все эти смази, волосянки, треухи и бутылочки есть не что иное, как шлифованье. Это меня испытывают они. Значит, надо держать ухо востро!" Он решился показать себя молодцом и уже взыгрался духом, намереваясь заявить среди новых товарищей свой характер, вполне достойный бурсака. "Что такое на воздусях? и какое еще предстоит мне шлифованье?" - Когда эти мысли приходили ему в голову, он старался прогонять их тем, что "из него, вероятно, выйдет добрый парень". "Посмотрим, что будет!" - говорил он себе.
Сходил он в училищную столовую, "щей негодных похлебал", поел каши и после молитвы пришел в спальную…
- Ты что? - спросил его брат, по прозванью Носатый.
- Меня отодрали, - отвечал хвастливо Карась.
- Уже?
- Эге!
Брат, выслушав подробности дела, одобрил поведение Карася… Но Карась, сообщая брату о том, за что его высекли, не сказал ему о своих слезах, которые были вызваны у него сажанием в бутылочку, смазями, окачиванием воды и затрещинами; в нем начинал развиваться ложный бурсацкий стыд, который запрещает краснеть от лозы.
Карась, главное действующее лицо этого очерка, будет описан нами с особенными подробностями, потому что он во многих характерных событиях училища и семинарии принимал деятельное участие и притом прожил в бурсе четырнадцать лет - период, который мы хотим проследить в своих статейках о елейном воспитании. При этом заметим, что мы лично и очень коротко знакомы с господином, носящим прозвище Карася, и эту правдивую историю пишем с его слов.
Мы сказали, что Карась уже взыгрался духом от той мысли, что он покажет своим новым товарищам свой характер, вполне достойный бурсака, и что потом все пойдет ладно. "Обживемся", - думал он. Но он и не предполагал, что главное горе было впереди. Он не носил имени Карася при поступлении в училище. Это прозвище он получил несколько дней спустя, и оно-то было причиною тех его несчастий, о которых поведем рассказ.
Дело было так.
Не прошло и четырех дней, а Карась начал уже задумываться о доме, скучать и потихоньку от товарищей плакать. Желание его обурсачиться пропало. Все в училище ему казалось гадко и противно. С каждой минутой открывались пред ним гадости, описанные в наших очерках, и он скоро постиг весь контраст между домашним и училищным бытом. Семейная жизнь теперь казалась ему полным блаженством, выше которого нет на свете, бурсацкая - царством бесконечных мучений. Он усиленно всматривался в черную бездну, которая легла между той и другой жизнью… Домой хотелось, домой!.. Теперь самыми счастливыми для него минутами были те, когда он виделся с своими братьями; но он ошибся и в братьях, когда думал, что, поступив в бурсу, он сделается равен им; Карась принадлежал к приходчине, на которую старшие классы смотрели свысока и с пренебрежением. С товарищами он не успел сойтись. Тоска грызла Карасиное сердце, и ему приходило не раз в голову: "Не дать ли тягу из училища? Но куда бежать?" В это время Карась и придумал дело, которое показалось ему очень хорошим.