- А Бог с ним! Ну что же, ставьте крокет.
Кобылкин и Нил Нилович, сидевшие на балконе - доктор уехал после завтрака - и потягивавшие кофе с коньяком, умоляли принять их в игру. Оба были красны и очень оживлены - результат "упоения", как объяснил Алексаша. Бобылев, дремавший около тучной madame Пулиной, тоже изъявил желание играть; Анна Власьевна грозно посмотрела на него, и он мгновенно стушевался, а увидев, что супруга его заговорила с Пулиной - тихо встал, отошел в сторону, а потом и совсем скрылся в комнату, к великому, хотя и недовершенному изобретению.
V
Игра шла оживленно, Валентина, Кобылкин и m-lle Пулина были в одной партии, остальные в другой. Алексаша блистал своим искусством, остальные играли довольно ровно, только Нилу Ниловичу ни один шар по удавался. Он задумывал сложнейшие комбинации, горячился, намечал для крокирования шары недосягаемые, - а в результате сидел еще на вторых воротах, когда все шли обратно, а Алексаша был уже разбойником.
- Погодите! - кричал он, красный, целясь в чужого шара, стоявшего ни позиции сажен за шесть от собственного, - погодите. Мне стоит войти в удар, и я… Лет пять назад я первым игроком в крокет был. В Англии взял однажды приз. Ну что, как? Промах?
- О, маленький, - замечал Алексаша, - всего на аршин мимо.
Кобылкин играл тихо, аккуратно и подвигался довольно быстро, не отставая от Валентины. Она мило улыбалась ему за всякий хороший удар - и он весело подмигивал, приговаривая: "А вот теперь мы, стало быть, с энтого шара… Во! В правую щеку аккурат!"
- С вашим папенькой обо всем переговорили, - заметил он Валентине, выжидая своей очереди. - Оченно приятное знакомство! Папенька ваш на удивленье человек! И то, и се, и прочее - все постиг, - говорил он, хитро подмигивая и оглядывая молодую девушку маслеными глазками.
Она улыбалась.
- А вы папе понравились?
- Чего-с? О, и надсмешница же вы. Где уж нам. Папенька ваш - орел: он и туда и сюда… а мы что ж? Мы как дятел: все в одно место долбим.
- И надолбили миллион?
Он испуганно и серьезно взглянул ей в глаза, потом усмехнулся.
- Э-эх, барышня! Шутите вы все! Впрямь вы как… вот и забыл, как это прозывается… Сильфида. Во! Эх, боюсь просит только, - а пожаловали бы вы с папенькой в мое монрепо, я бы и лошадок прислал сюды - и такой бы пир устроил…
- Вам играть, - строго сказала Валентина и отошла.
- Что напевал вам этот ловелас? - спросил Алексаша, подходя и отирая платком раскрасневшееся лицо.
- Он меня сильфидой назвал. Но Боже, как он противен!
- Сильфидой. Се тенатан, как говорит маман. Сильфида. Нет, это, правда, хорошо. В вас есть именно что-то…
- Я - разбойник, - пробасил Хомяков.
- Значит один Нил Нилыч слегка запоздал у нас, - заметил Алексаша. - Вам вторые?
- Мне? Да, но… погодите. Я сейчас - мне только в удар войти. Бац! Что, мимо? Ну значит кривой молоток. Валя, дай мне свой! О чем это ты с Кобылкиным беседовала, а? О, знаю, ты и его погубить решила, бесчувственная, - шепнул он дочери, обмениваясь молотками.
- К себе в имение звал нас.
- О! Но ты как хочешь, а я поеду. Он человек нужный, а у меня такой план созрел - ах! Пальчики оближешь.
Валентина насмешливо посмотрела на него.
- Не даст, - сказала она.
- Чего? Чего не даст?
- Да денег не даст. Ведь вы же не прочь занять?
- Дерзкая девчонка, - полусерьезно шепнул он и отошел.
Партия Валентины преуспевала. Противники не могли уже надеяться на выигрыш, благодаря глубокомысленным комбинациям Нила Ниловича, все еще сидевшим на вторых воротах. Наконец, и Хомяков, более других отставший, стукнулся о палку - и игра была закончена.
К обеду приехали новые гости - два артиллериста из ближайшего местечка, где стояла их батарея, и исправник, один из офицеров - высокий и застенчивый капитан Подронников, немедленно после обеда уселся за карты - вместе с Нилом Ниловичем, Кобылкиным и самим Голубевым, - а другой, молодой поручик Сузиков, франтоватый, с печатью разочарования на лице и томностью по взгляде маленьких светлых глаз, присоединился к сидевшей на террасе молодежи; Хомяков с неудовольствием покосился на него, девица Пулина радостно вспыхнула, а Алексаша расцвел.
- Знаете, кузина, мосье Сузиков - поэт! О, и распрезамечательный! Отчасти в декадентском стиле.
- Да? - процедила сквозь зубы Валентина, прищуриваясь.
- Помилуйте, - осклабился поручик, - Александр Геннадиевич шутит. Я пишу - но для себя, исключительно, - как говорится, только для души. Впрочем, несколько вещиц было напечатано, - прибавил он небрежно.
- Дорогой, осчастливьте! - взмолился Алексаша, - прочтите какой-нибудь злодейский стишок.
Сузиков усмехнулся.
- Не все любят стихи. И притом вы как будто… э-э… слишком к этому шутливо относитесь. То есть, как бы с насмешкою. Хотя, - прибавил он, - я не дал, кажется, повода.
Алексаша придал лицу торжественное выражение.
- Можете ли вы думать! Вы знаете, что я поклонник вашей музы. Поэма "В кустах сирени" производит гигантское впечатление. А эта баллада из рыцарской жизни! Какая сила!
Лишь посеребрила стены башен,
Сиянье лунного луча,
Явился он - и дик и страшен,
И загремел удар меча!
- Вот! Даже наизусть помню!
- Ну это юношеское произведение, - заметил Сузиков, покосившись на Валентину. Она смотрела на него с улыбкою.
- А из более зрелого - ничего не прочтете?
- А вы любите стихи?
- Хорошие - очень.
- Но их так мало. Вот Александр Геннадиевич сказал о силе; этого элемента очень мало у наших поэтов, если не считать двух-трех. - Сузиков помолчал, потом прибавил, смеясь: - капитан Подронников находит, что в моей балладе есть что-то лермонтовское. Но я понимаю, что это он по-товарищески.
- Отчего же, - сказала Валентина, прищурившись и не глядя на Сузикова. - Сам автор не судья. Я действительно вижу силу в этой строфе: "и дик, и страшен"… "и загремел удар меча". - Она замолчала, продолжая смотреть вдаль, сохраняя серьезное выражение лица, и только кончики губ ее дрогнули едва заметно.
Сузиков расцвел, крякнул и придал взгляду мечтательное выражение. Радостно вспыхнула и девица Пулина.
- Ваша похвала особенно ценна, - галантно заметил поэт. - Мне Александр Геннадиевич говорил о вашем личном знакомстве с нашею "солью земли"… Я разумею писателей и артистов. Да вы и сами…
- О моих талантах, надеюсь, кузен ничего не рассказывал вам? И хорошо сделал: в области искусства он, по-видимому, совершеннейший профан.
- Га! Никто не знает, сколько дивных поэтических созданий сохранено здесь! - Алексаша ударил себя кулаком в грудь. - Вот почтенная Кассиопея можете засвидетельствовать.
- Да, я читал кое-что. Не помню, впрочем, теперь, - заметил Xомяков.
Сузиков слушал с снисходительной улыбкой.
- А нынче перестали писать? Убоялися премудрости? О, если б все умели во время переставать. Я читал современных поэтов; так иногда кое-что как будто блеснет… но редко! Очень редко. Впрочем, я вообще строг. Я признаю только Лермонтова и отчасти Пушкина…
- Вы действительно строги, - улыбнулась Валентина.
- Зато счастливы поэты, которых он признает, - заметил Алексаша. "Большая Медведица" - твое мнение.
Хомяков конфузливо улыбнулся.
- Я не все стихи понимаю. А те, которые понимаю, очень люблю. И, кажется, больше всех из второстепенных - Тютчева.
Валентина оживленно взглянула на него. Сузиков фыркнул.
- Правда, Тютчева? Только зачем вы называете его второстепенным? В вершинах творчества все большие таланты равны. А Тютчев, громадная величина. Ну довольно о поэзии, - закончила она.
- Да, довольно, - поддержал Сузиков, огорченный, что его не заставили прочитать его поэму, и смущенный тем, что, как оказалось, фыркнул не вовремя.
- Я вас оставлю теперь? - сказала Валентина, поднимаясь, - мне нужно написать шесть писем, вот что значит жить в Петербурге.
Она мило улыбнулась всем, кивнула и вышла.
VI
Несколько минуть все молчали.
- Возвышенная натура! - сказал, наконец, Сузиков. - И тонкая нервная организация, - прибавил он ни с того ни с сего.
- Ах, она прелесть, прелесть! - воскликнула девица Пулина.
Хомяков злобно покосился на них и промолчал.
- Н-да, девица незаурядная… - заметил Алексаша. - И есть в ней что-то этакое магнитическое. Ну словом, я понимаю, почему она такой демонский успех имеет.
- О, правда? - спросил Сузиков.
- Надо думать, правда, - Нилушка сказал.
Хомяков быстро встал.
- Пойдемте в сад, - предложил он, сохраняя свирепое выражение лица. Ему был неприятен этот разговор.
- В сад, так в сад, - поддержал Алексаша. - Все равно день пропал.
Все поднялись Сузиков вопросительно взглянул на Алексашу.
- О, вы не удивляйтесь и не огорчайтесь: у меня восемьсот девяносто четвертый день пропадает. Я все, видите, присесть за книжки собираюсь - да вот то да се…
Сузиков предложил руку Пулиной - и все пошли в сад.
К одиннадцати часам вечера гости разъехались. Только Хомяков остался, решив ночевать. Уезжая, Кобылкин усиленно просил Нила Нилыча посетить его. Алексаша с другом, проводив последнего гостя, сели на широкое крыльцо дома; Валентина присоединилась к ним. Мягкий лунный свет скользил по вершинам деревьев и придавал фантастический характер надворным постройкам. Валентина стояла, прислонившись к косяку двери, и смотрела на звезды.
- Ну-с, лекцию! - заговорила она. - Вот это какая звезда, над садом? Она раньше всех блеснула.
Хомяков улыбнулся.