Глава вторая
Вечер крещенского сочельника ясный был и морозный. За околицей Осиповки молодые бабы и девки сбирали в кринки чистый "крещенский снежок" холсты белить да от сорока недугов лечить. Поглядывая на ярко блиставшие звезды, молодицы заключали, что новый год белых ярок породит, а девушки меж себя толковали: "Звезды к гороху горят, да к ягодам; вдоволь уродится, то-то загуляем в лесах да в горохах!"
Стары старухи и пожилые бабы домовничали; с молитвой клали они мелом кресты над дверьми и над окнами ради отогнания нечистого и такую думу держали: "Батюшка Микола милостивый, как бы к утрею-то оттеплело, да туман бы пал на святую Ердань, хлебушка бы тогда вдоволь нам уродилось!" Мужики вкруг лошадей возились: известно, кто в крещенский сочельник у коня копыта почистит, у того конь весь год не будет хромать и не случится с ним иной болести. Но, веря своей примете, мужики не доверяли бабьим обрядам и, ворча себе под нос, копались середь дворов в навозе, глядя, не осталось ли там огня после того, как с вечера старухи пуки лучины тут жгли, чтоб на том свете родителям было теплее. В избах у красного угла толпились ребятишки. Притаив дыханье, глаз не спускали они с чашки, наполненной водою и поставленной у божницы: как наступит Христово крещенье, сама собой вода колыхнется и небо растворится; глянь в раскрытое на един миг небо и помолись богу: чего у него ни попросишь, все подаст.
- Пусти нас, мамынька, с девицами снежок пополоть, - просилась меньшая дочь у Аксиньи Захаровны.
- В уме ль ты, Паранька? - строго ответила мать, набожно кладя над окнами мелом кресты. - Приедет отец да узнает, что тогда?
- Да ведь мы не одни! Все девицы за околицей… И мы бы пошли, - заметила старшая, Настасья.
- Пущу я вас ночью, с девками!.. Как же!.. С ума своротила, Настёнка! Ваше ль дело гулять за околицей…
- Другие пошли же.
- Другие пошли, а вам не след. Худой славы, что ль, захотели?
- Какой же славы, мамынька? - приставала Параша.
- А вот как возьму лестовку да ради Христова праздника отстегаю тебя, - с притворным негодованьем сказала Аксинья Захаровна, - так и будешь знать, какая слава!.. Ишь что вздумала!.. Пусти их снег полоть за околицу!.. Да теперь, поди чай, парней-то туда что навалило: и своих, и из Шишинки, и из Назаровой!.. Долго ль до греха?.. Девки вы молодые, дочери отецкие: след ли вам по ночам хвосты мочить?
- Да пошли же другие, - настаивала Настя. Очень ей хотелось поиграть с девицами за околицей.
- Коли пошли, так туда им и дорога, - ответила мать. - А вам с деревенскими девками себя на ряду считать не доводится.
- Отчего ж это, мамынька?.. Чем же мы лучше их?.. - спросила Настасья.
- Тем и лучше, что хорошего отца дочери, - сказала Аксинья Захаровна. Связываться с теми не след. Сядьте-ка лучше да псалтырь ради праздника Христова почитайте. Отец скоро с базара приедет, утреню будем стоять; помогли бы лучше Евпраксеюшке моленну прибрать… Дело-то не в пример будет праведнее, чем за околицу бегать. Так-то.
- Да, мамынька…- заговорила было Настя, - нам бы с девушками посмеяться, на морозце поиграть.
- Сказано, не пущу! - крикнула Аксинья Захаровна. - Из головы выбрось снег полоть!.. Ступай, ступай в моленну, прибирайте к утрени!.. Эки бесстыжие, эки вольные стали - матери не слушают!.. Нет, девки, приберу вас к рукам… Что выдумали! За околицу!.. Да отец-от съест меня, как узнает, что я за околицу вас ночью пустила… Пошли, пошли в моленную! Помялись девушки и со слезами пошли в моленную.
- Ишь что баловницы выдумали!.. - ворчала Аксинья Захаровна, оставшись одна и кладя меловые кресты над входами и выходами, - ишь что выдумали - снег полоть!.. Статочно ли дело?.. Сведают, что Патапа Максимыча дочери по ночам за околицу бегают, что в городу скажут по купечеству?.. Срам один… Просто срам… Долго ль девкам навек ославиться?.. Много недобрых-то людей… Как пить дадут - наплетут, намочалят невесть чего!.. И что им, глупым, захотелось за околицу!.. Чего не видали?.. Снег полоть, холсты белить!.. Да придется разве им холсты-то белить?.. Слава богу, всего припасено, не бесприданницы… А теперь, поди, у девок за околицей смеху-то, балованья-то что!.. Была и я молода, хаживала и я под Крещенье снежок полоть… Точим балясы до вторых петухов; парни придут с балалайками… Прибаутками со смеху так и морят… И чего-то, чего не бывало!.. Ох, согрешила я, грешница!.. А хочется девонькам за околицу… Ну, да им нельзя, хорошего отца дети; нельзя!.. Ох, девичья пора!.. Веселья все хочется, воли… Девоньки, мои девоньки!.. И пустила б я вас, да как сам-от приедет, как сам-от узнает… Тогда что?..
В то время гурьба молодежи валила мимо двора Патапа Максимыча с кринками, полными набранного снега. Раздалась веселая песня под окнами. Пели "Авсень", величая хозяйских дочерей:
Середи Москвы
Ворота пестры,
Ворота пестры,
Вереи красны.
Ой Авсень, Таусень!..
У Патапа на дворе,
У Максимыча в дому
Два теремушка стоят,
Золотые терема.
Ой Авсень, Таусень!..
Как во тех во теремах
Красны девицы сидят,
Свет душа Настасьюшка,
Свет душа Прасковьюшка.
Ой Авсень, Таусень!..
- О, чтоб вас тут, непутные!.. - вздрогнув от первых звуков песни, заворчала Аксинья Захаровна, хоть величанье дочерей и было ей по сердцу. По старому обычаю, это не малый почет. - О, чтоб вас тут!.. И свят вечер не почитают, греховодники!.. Вечор нечистого из деревни гоняли, сегодня опять за песни… Страху-то нет на вас, окаянные!
Гурьба парней и девок провалила. Какой-то отсталой хриплым, нестройным голосом запел под окнами:
Я тетерку гоню,
Полевую гоню:
Она под куст,
А я за хвост!
Авсень, Таусень!
Дома ли хозяин?
- Мать пресвята богородица! - всплеснув руками, вскликнула Аксинья Захаровна. - Микешка беспутный!.. Его голос!.. Господи! Да что ж это такое?..
Пьяный голос слышен был у ворот. Кто-то стучался. Сбежав в подклет, Аксинья Захаровна наказывала работникам не пускать на двор Микешку.
- Хоть замерзни, в дом не пущу. Не пущу, не пущу! - кричала она.
Заскрипел снег под полозьями. Стали сани у двора Патапа Максимыча.
- Приехал, - весело молвила Аксинья Захаровна и засуетилась. Матренушка, Матренушка! Сбирай поскорей самоварчик!.. Патап Максимыч приехал.
В горницу хозяин вошел. Жена торопливо стала распоясывать кушак, повязанный по его лисьей шубе. Прибежала Настя, стала отряхивать заиндевелую отцовскую шапку, меж тем Параша снимала вязанный из шерсти шарф с шеи Патапа Максимыча. Ровно кошечки, ластились к отцу дочери, спрашивали:
- Привез гостинцу с базару, тятенька?
- Тебе, Параня, два привез, - шутил Патап Максимыч, - одну плетку ременную, другу шелковую… Котору прежде пробовать?
- Нет, тятенька, ты не шути, ты правду скажи.
- Правду и говорю, - отвечал, улыбаясь, отец. - А ты, Параня, пока плеткой я тебя не отхлыстал, поди-ка вели работнице чайку собрать.
- Сказано, уж сказано, - перебила Аксинья Захаровна и пошла было в угловую горницу.
- Ты, Аксинья, погоди, - молвил Патап Максимыч. - Руки у тебя чисты?
- Чисты. А что?
- То-то. На, прими, - сказал он, подавая жене закрытый бурак, но, увидя входившую канонницу, отдал ей, примолвив: - Ей лучше принять, она свят человек. Возьми-ка, Евпраксеюшка, воду богоявленскую.
Аксинья Захаровна с дочерьми и канонница Евпраксия с утра не ели, дожидаясь святой воды. Положили начал, прочитали тропарь и, налив в чайную чашку воды, испили понемножку. После того Евпраксия, еще три раза перекрестясь, взяла бурак и понесла в моленну.
- В часовне аль на дому у кого воду-то святили? - садясь на диван, спросила у мужа Аксинья Захаровна.
- У Михаила Петровича у Галкина, в деревне Столбовой, - ответил Патап Максимыч.
- Кто святил? Отец Афанасий, что ли? - спросила Аксинья Захаровна.
- Из острога, что ли, придет? - молвил Патап Максимыч. - Чай, не пустят?.. Новый поп святил.
- Какой же новый поп? - с любопытством спросила Аксинья Захаровна.
- Матвея Корягу знаешь? Как не знать Матвея Корягу? Начитанный старик, силу в писании знает.
- Он самый и святил.
- Как же святить ему, Максимыч? - с удивлением спросила Аксинья Захаровна.
- Как святят, так и святил. На Николин день Коряга в попы поставлен. Великим постом, пожалуй, и к нам приедет… "Исправляться" у Коряги станем, в моленной обедню отслужит, - с легкой усмешкой говорил Патап Максимыч.
- Ума не приложу, Максимыч, что ты говоришь. Право, уж я и не знаю, - разводя руками и вставая с дивана, сказала Аксинья Захаровна. - Кто ж это Корягу в попы-то поставил?
- Епископ. Разве не слыхала, что у нас свои архиереи завелись? - сказал Патап Максимыч.
- Австрийские-то, что ли? Сумнительны они, Максимыч. Обливанцы, слышь, - молвила Аксинья Захаровна.
- Пустого не мели. Ты, что ли, их обливала?.. - сказал Патап Максимыч.
- У нас, в Комарове, иные обители австрийских готовы принять, - вмешалась в разговор Настя. - Глафирины только сумневаются, да еще Игнатьевы, Анфисины, Трифинины, а другие обители все готовы принять, и Оленевские, и в Улангере, и в Чернухе - везде, везде по скитам.
- Из Москвы, из Хвалыни, из Казани пишут про епископа, что он как есть совсем правильный, - молвил Патап Максимыч. - Все мои покупатели ему последуют. Не ссориться с ними из-за таких пустяков… Как они, так и мы. А что есть у иных сумнение, так это правда, точно есть. И в Городце не хотят Матвея в часовню пускать, зазорен, дескать, за деньги что хочешь сделает. Про епископа Софрония тоже толкуют… Кто их разберет?.. Ну их к богу - чайку бы поскорей…