Марья Львовна, скрепя сердце, уступила девочке и осталась с Сусанной на террасе домика:
- О, этот своевольный, прелестный ребенок!
"Вот, кажется, удобная минута", - подумала Сусанна.
- Maman, - начала она вкрадчиво, - ваша любовь в Ненси так… так трогательна, что я не знаю, как выразить мою благодарность!..
- Ненси - прелесть!.. - как бы про себя проговорила Марья Львовна.
- Ах, я сама обожаю ее, но, несмотря на это, всегда уступаю вам первое место, зная, как вы ее любите.
Марья Львовна ничего не сказала и только холодным, презрительным взглядом окинула дочь. Этот взгляд взбесил Сусанну.
"Ну, постой же!" - мысленно произнесла она с ненавистью.
- Ах, maman! - вдруг заговорила она мрачно, с оттенком глубокой грусти. - Мне очень, очень тяжело сказать вам… но верьте…
- Что такое? - небрежно проронила Марья Львовна, любуясь красивым пейзажем, но более всего Ненси в траве. Девочка лежала в свободной, непринужденной позе, упершись локтями в землю и поддерживая ладонями свою прелестную головку с роскошными распущенными волосами.
- Я, право, не знаю, как это предотвратить, - продолжала Сусанна, - но мой муж… Вы знаете его взбалмошный характер… Ему вздумалось… он захотел, чтобы я с ним провела зиму… Ах, это ужасно!..
Марья Львовна оставалась безучастной.
- И он решился… он требует… чтобы Ненси тоже…
Марья Львовна вздрогнула и насупилась.
- Какой вздор!
- Да, да, да… и я… я ничего не могу поделать… потому что… Ах, maman, мне так тяжело сказать… Я не могу!
Сусанна вынула платок и приложила его в сухим глазам.
- Ну, говори скорей, не мучь! - отрывисто произнесла Марья Львовна, чувствуя, как кровь отлила у нее от сердца.
- Вот видите, maman… Я увлеклась и… вы сами знаете, как это заманчиво… я думала выиграть и… и… вы знаете - в Монако… и вместо того…
- Ты проиграла. Ну?
- Ах, да, maman, все… все шесть тысяч, что вы мне даете… Теперь, теперь, вы сами знаете, мне ничего не остается, как ехать к мужу, к этому извергу, и я должна, должна, maman, и… и Ненси…
- Можешь писать своему болвану, что ты не приедешь… Ненси он не увидит, как ушей своих. Шесть тысяч я тебе дам, - презрительно проговорила Марья Львовна и направилась к Ненси.
"Ну, слава Богу!.." - и Сусанна вздохнула свободно.
Ненси лежала и думала. О чем думала - сама хорошенько не знала, но она не могла, не в силах была оторваться от этих безсвязных, крылатых дум, между тем как сердце ее билось и замирало так сладко, так мучительно-сладко… Она обводила глазами раскинувшуюся глубоко внизу широкую долину, всю усеянную маленькими белыми домиками, словно точками… Как хорошо!.. А вон там дальше, в котловине, высится грациозная зеленая Môle; речка вьется у ее подножья… а сзади и с боков полукругом оцепили ее серые мглистые скалы. Еще дальше на синеве неба, - вон, вон, на самом краю горизонта - резво обозначилась линия снеговых гор. Остроконечной пикой встала Aiguille verte… Вправо от нее потянулся длинный хребет самых причудливых форм и очертаний… А вот, наконец, и он, своими четырьмя изгибами как бы подпирающий небо, царственный белоснежный Монблан!
Ненси все смотрела, смотрела и смотрела. Наступал вечер. Под лучами заходящего солнца снеговые вершины приняли ярко-розовый оттенок. Монблан стал походить на фантастическое огненное облако, упавшее на совершенно теперь темные скалы; серо-лиловое небо еще ярче выделяло абрис огненных вершин… Прошло две-три минуты; откуда-то набежали легкие, прозрачные тени и… все изменилось: краски мгновенно побледнели, их блеск исчез, и только один верхний край исполинского конуса Монблана оставался еще некоторое время окрашенным в ярко-розовый цвет. Но вот потух и он. Зато на небе теперь целая радуга самых разнообразных цветов. Полосы всяких оттенков - и голубая, и бледно-розовая, и лиловатая, и светло-желтая - необъятным, колоссальным ковром раскинулись по синей безоблачной лазури. Солнце ушло за Юру. Небо, по прежнему, стало все синим и из-за потемневших гор медленно, словно крадучись, выплывал бледный, меланхолический диск луны. В воздухе начало заметно свежеть. В ущельях закурились туманы и поползли вверх по утесам скал…
Ненси вскочила. Она и не заметила, что возле нее давно уже стоит Марья Львовна.
Вся дрожащая, прижалась она в старухе.
- Что с тобой, крошка? - в тревоге спросила ее Марья Львовна.
- Ах, бабушка, мне хорошо… Мне хочется умереть, броситься в пропасть!..
Бабушка крепко, крепко прижала в себе пылающую головку Ненси, а старое сердце ее встрепенулось от прилива какого-то странного чувства радости и тревоги.
"Она созрела, милая крошка, - думала Марья Львовна. - Это любовь! L'amour encore inconnu…"
И вспомнился ей темный, старинный сад, и длинная липовая аллея, и приехавший на каникулы ее кузен, красивый мальчик-лицеист, и сладкий, сладкий поцелуй первой любви… Она забыла грустные стороны этой истории: их поймали, кузена выгнали, а ее больно-пребольно высекли… Но она все это забыла, и теперь, прижимая к груди взволнованную, трепещущую девочку, как бы переживала вместе с нею предчувствие и ожидание этого первого упоительно-сладкого поцелуя любви.
Сусанна в это время, от нечего делать, рассматривала книгу, в которую путешественники вносили свои имена. Тут были надписи на всех языках, даже на японском и сиамском. Она остановилась перед страницей, где какой-то энтузиаст в глупейших стихах выражал свой восторг.
Сусанна улыбнулась и захлопнула книгу.
"Какой дурак!.. Ну, скоро ли кончится прогулка с этой взбалмошной девчонкой, и когда старуха даст мне деньги, чтобы я могла, наконец, улететь от них"?..
- Maman!.. - раздался звонкий голосок Ненси, - мы уезжаем!..
- А!.. Я тут задумалась немного и не заметила, как прошло время… Mais… les pensées bien tristes, ma chére enfant.
Она неизвестно почему почувствовала прилив грустной нежности и, притянув к себе Ненси, поцеловала ее в лоб.
Дома все молчаливо уселись за стол; в таком же молчании прошел и обед, после которого все вышли на террасу перед château - полюбоваться видом. Château стоял очень живописно над обрывом высокой скалы.
- Ах, бабушка, как жизнь прекрасна!.. - воскликнула Ненси, глядя на долину, всю залитую лунным светом, и на Женеву, лежащую в самой голове озера, с ее роскошной набережной, сверкающей длинной бриллиантовой лентой электрических огней…
- Да, да, да, дитя мое! - ответила Марья Львовна. - Но или спать, - ты знаешь, как мы долго возимся.
Возбужденное состояние Ненси несколько беспокоило старуху. "Надо с ней поговорить", - думала она.
Ненси неохотно повиновалась. В спальне началось снова тщательное и бесконечное расчесыванье волос, потом смочили их каким-то составом, потом заплели слабо в одну косу; потом Ненси мылась; потом бабушка натирала ей душистой мазью все тело и руки, после чего были надеты перчатки, и когда все было окончено, Ненси оставалось только закрыть глаза и спать. Но она знала, что не заснет: волнение, охватившее ее там, на верху Saléve, не утихало.
- Бабушка, посиди со мной!
- Охотно, моя крошка.
Марья Львовна и сама хотела поговорить с Ненси о щекотливом и необходимом предмете.
- Бабушка, знаешь, мне очень всех жалко, - сказала Ненси, улыбаясь печальной улыбкой.
Такой оборот разговора был неожидан для Мкрьи Львовны.
- Как жалко?.. Кого?.. Зачем?..
- Да всех, всех… и тебя, и маму… и всех. Я сама не знаю: мне весело и жалко всех.
"Ну, это все те же фантазии, - внутренно успокоилась Марья Львовна. - Ее время пришло - это ясно". - Ненси, моя крошка… - начала она нежно.
- Ах, бабушка, знаешь что?.. - перебила ее Ненси:- я часто думаю: отчего я не жила в средние века, когда были трубадуры и рыцари, когда бились на турнирах и умирали за своих дам! Как это было чудно!.. А этот дом, где мы живем теперь… знаешь, ведь он тринадцатого века; мне рассказывала Люси, - он был разрушен и его опять построили. Подумай: здесь жил какой-нибудь владетельный барон; он уезжал в походы, его жена стояла на верху башни и ждала его возвращения. А там, внизу, стоял влюбленный трубадур и пел ей о любви…
Марья Львовна сама увлеклась нарисованной девочкою картиной.
- Поверь мне, крошка, рыцари и дамы остались все теми же, какими они были в средние века - изменили только одежду; но пока мир живет - история любви одна и та же.
- Ах, нет, нет, нет! Теперь никто не бьется, не умирает, не похищает своих дам и никто не поет под балконами песен. А потом одежда… Если бы я была царица, я всем бы приказала одеваться опять рыцарями, а дам я всех одела бы в костюмы времен Людовика XV… А, знаешь, кем бы я хотела быть сама? Марией-Антуанеттой… Ах, как я ее люблю! Такая тоненькая, тоненькая, такая изящная…
- Ты будешь лучше, чем Мария-Антуанетта… Ненси, дитя, послушай, что я тебе скажу сейчас… Ты только молчи и слушай внимательно.
Ненси пытливо и с любопытством смотрела на видимо взволнованную бабушку.