Писать ей большое письмо он еще не в состоянии. Завтра обещался у него быть Лебедянцев; он, с своей стороны, поспособствует…
И приятель, казавшийся ему таким угловатым и раздражающим, и чтица, вместе со стариком Левонтием, доктором, мальчиком Митей и даже дворником Капитоном составляли одно целое, несомненно свое. На него и надо опереться, иначе не разорвешь с прошедшим.
На женской половине все еще спали на другой день, когда явился Лебедянцев, за которым рано утром посылали дворника.
Вадиму Петровичу не стоило никакого усилия говорить с приятелем в тоне исповеди.
- Ты и Вера Ивановна, - сказал он ему, - должны мне помочь. Одному мне не справиться вот с этим нашествием.
И он указал рукою по направлению к двери.
Он начал просить Лебедянцева передать Федюковой, до какой степени он до сих пор возмущен выходкой Леонтины и какое одолжение она ему оказала бы, если б согласилась опять приходить к нему. А для этого надо переселить Леонтину в отель, и без всякого промедления.
- И ты возлагаешь это на меня? - спросил Лебедянцев, глядя на него пристально.
- Да, на тебя, и не одно это, а вообще ликвидацию моего прошедшего с Леонтиной.
- Вот оно что!
Возглас Лебедянцева не смутил Стягина.
- Никогда не поздно покончить вовремя! - заговорил Стягин, охваченный желанием показать Лебедянцеву, что он не делает никакой гадости, а просто защищает себя и считает такую защиту законной.
- Да ты ей обещевался? - спросил Лебедянцев, впадая в свой шутливый тон.
- Ты хочешь сказать: обещал ли я ей брак? Нет, не обещал, но она сама добивается его, и там, в Париже, мне от него бы не уйти.
- Чудак! отчего же раньше было не разорвать?
- Отчего! Привычка старого холостяка, и там мы не жили никогда в одной квартире. Я только теперь, здесь, в какие-нибудь три дня, распознал, до какой степени мне эта женщина чужда после десятилетнего сожительства. И она меня не любит, а сюда прилетела, испугавшись, что я умру, похлопотать о завещании или обвенчаться со мной "devant un pope russe"!
- Ха-ха-ха!.. - тихо рассмеялся Лебедянцев. - Известное дело…
- И я убежден, что она уже тебя настраивала, когда вы ездили по магазинам и осматривали Кремль. Ну, скажи, ведь делала подходы?
- Делала.
- И, конечно, жаловалась?
- Больше насчет благородных чувств прохаживалась, говорила мне, что я, как порядочный человек, должен способствовать устройству ее судьбы… Да разве это тебя возмущает? И всякая другая на ее месте, француженка ли, русская ли, стремилась бы к тому же самому. Ты на что же теперь идешь? Добром она отсюда не уедет. Тут нужно отступное…
Об "отступном", они и стали говорить вполголоса, и когда Лебедянцев собрался уходить, Стягин громко вздохнул и сказал ему:
- Смотри, Дмитрий Семенович, я тебе дал carte blanche; если ты пойдешь на попятный двор, я сам рвану и покончу так или иначе.
XII
- Ушел француз, - выговорил Левонтий Наумыч и вдохнул в себя воздух вместе с глотком горячего чая.
Он сидел с дворником Капитоном в своей каморке. Барин сегодня проснулся рано, мог перейти с кровати в кресло и после чая читает газету. Доктор будет около полудня. В доме стоит опять тишина, со вчерашнего дня, когда француженок перевезли в гостиницу.
- Ушел, - повторил Капитон, дуя на блюдечко, и глазки его весело подмигивали.
- Кабы не Дмитрий Семенович, - продолжал старик полушепотом, - да не доктор, барин бы с ними не сладил.
- Доктор, значит, пожелал?
- Доктор… Они бы его совсем уморили.
И в третий раз Левонтий стал рассказывать дворнику, - совсем уже шепотом, - как он прибежал ночью к барину, и что застал, и как "французенки" раскудахтались.
- И сдается мне, Капитон Иваныч, - говорил Левонтий, широко улыбаясь, - что барин, хоть и силы у него в руках еще не было, как следует стукнул ее.
Это предположение обоим очень понравилось.
- Доктор, - продолжал Левонтий все так же тихо, - живою рукой скрутил. Потому как же возможно больному быть рядом с такими оглашенными?
- А упиралась главная-то мадам?
- Известное дело, побурлила… Без этого как же возможно… Она, небось, чует, что ее царству конец подошел.
Оба засмеялись и переглянулись. Капитон расстегнул пиджак и обтер лоб бумажным платком.
- Значит, она с подходцем приехала… Пожалуй, поди… насчет законного брака?
- А то как же… Еще слава богу, что все это здесь приключилось. Да и барину-то полегчало… Захвати она его здесь, - чего боже сохрани, - в полном расстройстве… пугать бы начала и добилась бы своего…
- Именье бы все записал…
- И очень.
Они помолчали.
- А теперь, - спросил Капитон, принимаясь за новую чашку, - нешто она так удалится?.. Все, небось, сдерет?
- Сдерет, - повторил Левонтий. - Однако, Дмитрий Семеныч за это дело взялся… Он человек бывалый и к барину большую привязку имеет…
- И теперича, Левонтий Наумыч, - начал дворник, - ежели ее спустят обратно, откуда она пожаловала, особливо коли куш она сдерет, из чего же Вадиму Петровичу туда ехать?
- Известное дело, не из чего, - подтвердил старик.
Он уже замечал с некоторых пор, что барин совсем не то говорит, не сердится, походя, на Москву, на свое, русское, расспрашивает его про разные разности и не произносит слово "ликвидация", которое Левонтий хорошо выучил. Заметил он, что Вера Ивановна ему по душе пришлась и что он об ней скучает.
Но об ней он первый не заговорил с Капитоном. В этих делах он был очень деликатный человек.
- И барышню французенка же выкурила? - спросил Капитон.
Левонтий не сразу ответил.
- С этого и началось… Приревновала. Вера Ивановна девушка умнейшая… и виду не подала, а ходить перестала. И взять теперь, как она ухаживала за барином, когда он ночи напролет мучился, и какое от этих, с позволения сказать, халд успокоение вышло.
Внизу, с парадного крыльца, раздался звонок.
- Это наверняка доктор, - заметил Капитон.
- Доктор… А Митька-то там ли?
- Должен быть там.
Они разом встали, и Капитон поблагодарил старика за "чай-сахар".
Им обоим стало на душе светлее от всего того, о чем они переговорили. Барину гораздо лучше, дома продавать зря не будет, быть может, и зазимует здесь; а главное, протурили "французенок".
По лестнице, действительно, поднимался доктор; ступеньки поскрипывали под его легкими шагами. Полное, добродушное лицо его с мороза зарумянилось, он смотрел по-праздничному, как практикант, заранее довольный тем, что он найдет у больного.
В дверях он остановился, увидав Стягина в кресле, с газетой в руках, и крикнул:
- Вот мы как! Превосходно! Сами газету читаем! Поздравляю, Вадим Петрович! Теперь мы не по дням, а по часам будем поправляться!
Стягин сидел в кресле еще с укутанными ногами, но уже одетый, в накрахмаленной рубашке; глаза смотрели ласково и вопросительно на доктора.
- Павел Степанович! - откликнулся он, протягивая обе руки доктору. - Вы не только исцелитель моего тела, но и души… Вам я обязан тем, что могу теперь спокойно ждать выздоровления.
- Это мой прямой долг, Вадим Петрович.
Доктору он был действительно обязан освобождением своего дома от "француза", как выражался Левонтий. Вчера Леонтина со своей Марьетой была перевезена в "Славянский базар" по настоянию добрейшего Павла Степановича. Он напустил даже на себя небывалую строгость, когда говорил Леонтине о том, что не может ручаться за исход болезни, если больного будет тревожить соседство двух женщин, не привыкших к тишине.
Леонтина объявила ему в ответ, что она сама не желает оставаться "dans cette sale boite".
Вадим Петрович чувствовал себя так, точно будто его избавили от какогонибудь большого горя, хотя он знал, что переезд Леонтины в гостиницу ничего еще не разрешает, что она может пожаловать сюда, что начнутся объяснения и счеты, каких еще не бывало и в Париже.
Там он не набрался бы такой смелости, как здесь. Да и не было у него там таких помощников, как доктор и Лебедянцев, трогательно преданный ему.
На доктора Стягин продолжал глядеть доверчивыми глазами. В его взглядах было выражение благодарности и еще чего-то… Они понимали друг друга, как участники в одном и том же трудном деле.
- Поджидаете Дмитрия Семеновича? - спросил доктор после того, как ощупал ноги Стягина, измерил температуру и посмотрел язык.
Он знал, что Лебедянцев должен сегодня привезти какой-нибудь "ультиматум" из "Славянского базара". Стягин так же откровенно говорил с ним накануне, как и со своим университетским товарищем. Доктор настаивал на том, чтобы до полного выздоровления Вадима Петровича ни под каким видом не пускать к нему Леонтины. И он, и Лебедянцев, точно по уговору, действовали так энергично, что Стягину оставалось только ждать и не волноваться по-пустому.
Доктору подали кофе. Левонтий пришел с подносом, улыбающийся, как он улыбался только в Светлый праздник, елейный, с низкими поклонами и особенно ласковыми приветствиями.
Когда он удалился, Стягин сказал доктору совершенно приятельским тоном:
- Вы меня не осуждаете, доктор?
- За что же?
- Да, быть может, мое поведение не совсем… как бы это сказать… безупречно, что ли?