- Но это бредни! - ответил сын. - Твоя мания величия не знает меры.
Пётр Иванович усмехнулся.
- Да? Ты думаешь?
- Но ведь князь всю жизнь был предводителем и умрёт им.
- А если я его смещу? - тихо спросил Пётр Иванович, и в его изогнутой позе, в блестящих глазах Александру почудилась близость безумия.
- Это ты-то? - с оттенком презрения вырвалось у него.
- А! И ты тоже говоришь: ты-то? Да, я! Я! Я! Сын шута и скомороха! Я смещу князя Баратынцева и посажу предводителем тебя, моего сына. Я!..
Он смеялся и колотил рукой в грудь.
- Не кричи, - попросил Александр. - Говори просто и толком: какие у тебя данные?
Гарушин притих, но продолжал смеяться.
- Всё это просто и понятно даже для ребёнка: ненаглядный сыночек, князь Андрей, приехал из полка в отпуск и привёз гостинец - долги! Уплатить - состояние князя не выдержит; не уплатить - князенка выгонят из полка с позором!
- И ты заплатишь долг?
- Старый князь был у меня вот здесь. Просил, умолял…
- Заплатишь? - повторил свой вопрос Александр.
- Да! - сказал Пётр Иванович и сел.
Александр спрятал в карман свой несессер и нахмурил лоб.
- Конечно, ты всё обдумал и в проигрыше не будешь ни в каком случае?
- В проигрыше не буду, - подтвердил отец.
- Но для предводительства нужны большие средства, - немного погодя сказал Александр.
- Разве их нет?
- У тебя, они есть, но не у меня.
Лукавая улыбка мелькнула в глазах Петра Ивановича.
- Новое имение я покупаю на твоё имя, - сказал он.
- Ну, это что за состояние в земле! - небрежно заметил сын.
- Как? Что? - воскликнул Гарушин. - Это не состояние?.. Если ты женишься на княжне, - высказал он разом свою заветную мысль, - я тебе отдам половину того, что имею сам. При таких деньгах, да связи… Недурно для Гарушина! Как? Что?
Александр зевнул.
- Удивляюсь тебе, - сказал он. - Ты волнуешься, как мальчик. Кому, как не тебе, знать силу денег. У тебя деньги - у тебя все. Пора успокоиться.
- Успокоиться! - с горькой усмешкой повторил Пётр Иванович. - Нет, это не по мне… Не с моим характером. Быть может, позже… когда ты заменишь князя, - прибавил он с улыбкой.
- Княжна, кажется, не первой молодости? - спросил Александр.
- Ты увидишь её, - сказал Пётр Иванович. - На днях мы будем у них. Ну, что же? Действовать? - с громким смехом спросил он через минуту и дружески хлопнул сына по коленке.
Александр поморщился.
- Мне всё равно, - сказал он, - и если ты обещаешь… Пора и мне не глядеть из чужих рук.
III
Солнце садилось в конце аллеи, и его яркий красноватый диск блестел сквозь подвижную сетку листьев и ветвей. Вдоль аллеи уже легла тень, но жара первых июньских дней ещё не успела замениться вечерней прохладой. В круглой беседке, обвитой плющом, шёл оживлённый спор.
- Господа! - говорил человек средних лет, полный, с обрюзгшим и помятым лицом. - Господа! Чем больше теорий, чем больше программы, тем меньше искренности. Помилуйте, к чему нам эти ходульные герои, у которых самопоклонение всегда на первом плане? К чему нам эти крикливые проповедники общественной доблести и морали, у которых в каждом слове звучит фальшь? Наша молодёжь увлекается, она даже легкомысленна, быть может, но я с удовольствием беру на себя её защиту: она не лицемерит, она пользуется жизнью и всеми благами её, она знает, что за молодостью близко идёт старость, и что тогда хватит ещё времени и на мораль, и на проповеди разных возвышенных идей.
Оратор быстро оглянул присутствующих, стараясь уловить впечатление, произведённое его маленькой речью, особенно на княжну.
Он остался доволен. Вера Ильинишна слегка вспыхнула. Небольшая ростом, очень худенькая, она производила впечатление ещё недоразвившейся девочки, но в чертах лица, в линии подбородка и крепко сложенных губ сквозили энергия и упорство. Она была некрасива, и только одни глаза, голубые, широко открытые, были хороши и придавали лицу оживление и выразительность.
- Это неправда! - крикнула она. - Та часть молодёжи, которую я знаю, и о которой мы говорим, та молодёжь, которая только смеётся над всеми мыслями, над всеми благородными попытками… Где её взгляды?.. Два года назад они носили усы стрункой, теперь носят щёткой…
Она вдруг остановилась, как бы спохватившись. Её собеседник глядел на неё снисходительно-насмешливым взглядом.
- Когда вы сердитесь, я прихожу в восторг! - смеясь сказал сосед княжны по скамье, ещё молодой человек с подстриженной клином бородкой, ласковыми карими глазами и яркими губами, складывающимися при улыбке сердечком.
- Юрий Дмитриевич! - воскликнул Маров. - В лице молодёжи княжна обвиняет и вас.
- Нет! - ответила Вера. - Причём тут Листович? Маров защищает известный тип молодёжи, а я его ненавижу! И когда я замечаю, как ещё мальчуганы, дети по возрасту, подготовляют из себя манекенов для приличного ношения мундира…
- Пора пить чай, - спокойно заметил Дима, 14-ти-летний мальчик в форменной фуражке привилегированного учебного заведения.
Он встал, отвёл на середину аллеи, прислонённый к дереву, велосипед и медленно поехал по песчаной дорожке, заслоняя солнце и словно брызгая лучами из-под никелированных спиц колеса.
- Жизнью пользуйся живущий! - с сладкой улыбкой продекламировал Маров. - Я пожил, и немало пожил и всё ещё жить хочется, да так, чтобы сразу шире забрать, захватить… Если бы дали мне полную свободу распорядиться своей судьбой, я сказал бы: дайте мне узнать счастье… блаженство, которого я не мог бы пережить, и я приму смерть с благодарностью. Так, Юрий Дмитриевич?
- Ну, что ж, - шутя сказала Вера. - Примите порядочную дозу гашиша или вспрысните себе побольше морфия. Цель будет достигнута. Умрёте именно так, как хотите.
- Все умрём! - с напускной грустью, покачивая головой, подхватил Маров. - И останется от нас горсть праха, но я умру воспользовавшись всеми дарами жизни, а вы из вашей борьбы с ветряными мельницами вынесете одно утомление и разочарование.
- Я не умею бороться! - грустно сказала Вера. - Я сержусь, никому ничего не доказываю. Я хотела бы быть правой, потому что…
- Потому что вы нетерпимы! - сказал Маров.
- Не знаю, - ответила Вера.
- Пожалуй! - вдруг сказала она. - Да, вы правы, я нетерпима. Я возмущаюсь… Я чувствую, всей душой своей чувствую, что относиться к жизни так, как относится к ней большинство, недостойно! Если бы я сама была выше, умней, добрей, мне легко было бы стать снисходительной. Но я чувствую себя неправой и негодую, что другие, кругом меня, не видят своей неправоты. Я не выношу их непоколебимой уверенности в себе и своих силах.
- Правы сильные. Это всегда было и всегда будет так, - сказал Маров. - Перед таким порядком надо смириться.
- Сильные! - крикнула Вера. - Но если бы эти "сильные" были действительно сильны, они не боялись бы ни борьбы, ни света… Ну, идёмте пить чай, - спокойно прибавила она и пошла вперёд лёгкой, нервной походкой.
Она была не совсем довольна собой: она то сдерживалась, то прорывалась, чувствуя, что с Маровым не следовало говорить об этих вещах и таким тоном…
Но она не могла удержаться.
IV
- Какой восторг! - говорил Маров, поднимаясь по ступеням большой стеклянной галереи, сплошь заставленной растениями. - Какой восторг! Природа, воздух, простор… После городского шума, пыли, духоты… - Он замолчал и остановился при виде двух незнакомых лиц.
- Вы незнакомы? - протяжно заговорила высокая, полная дама и медленно протянула руку по направлению к Марову.
- Нет, княгиня! Не имею чести.
- Вадим Петрович Маров. Артист, музыкант, поэт. Приехал к нам погостить из столицы. Юрий Дмитриевич Листович, наш добрый сосед. Вероятно, встречались? Пётр Иванович, Александр Петрович Гарушины.
- Я говорю: какой здесь восторг, Софья Дмитриевна! - повторил Маров и с умилением прижал обе руки к груди.
- Да? Вам у нас нравится? - спросила княгиня, и её лицо увядшей красавицы приняло благосклонное выражение. - Прошу к столу. Аня, налейте чаю.
Молодая, хорошенькая девушка в простеньком ситцевом платье, притаившаяся за самоваром, встрепенулась и потянулась за стаканами.
- Как чувствует себя князь Илья Борисович? - заботливо осведомился Маров.
- Отдыхает ещё, - с лёгкой снисходительностью в голосе ответила Софья Дмитриевна.
- Не утомила ли его наша партия после обеда?
- Может быть… немножко. Он любит игру в шахматы, - ласково заметила княгиня и улыбнулась. Когда она улыбалась, около глаз её собирались морщинки, и это шло к ней и старило её в одно и то же время.
Юрий Дмитриевич сел рядом с Верой.
- Разве они бывают у вас? - шёпотом спросил он её, указывая на Гарушиных.
- Всего второй раз. У отца с… этим дело, - также шёпотом ответила девушка.
- Ваш стакан, Юрий Дмитриевич! - громко сказала княгиня. Листович быстро поднял голову: Аня, вся заливаясь румянцем, протягивала ему стакан, а когда глаза её встретились с его глазами, она вспыхнула ещё больше, и рука её слегка задрожала.
- Мальчик! - позвал Александр Петрович прислуживающего грума. - В передней висит моё пальто. Принеси сюда. Вы позволите, княгиня?
- Но неужели вам холодно? - с сдержанной улыбкой удивилась Софья Дмитриевна.
- В нашем климате нет вечера, - раздражённо заметил Александр, - есть только сырость.
- Вы провели эту зиму заграницей? - спросила княгиня.
- К сожалению, только два месяца.
- Где именно?
- Я кочевал… Частью в Париже, частью в Ницце.
- Ах, Ницца! Какая это прелесть! - вздохнула княгиня и томно прищурила глаза.