"192* года, августа 12 дня, мы, нижеподписавшиеся, капитан э/с "Свердруп", Алехин Павел Лукич и капитан и владелец парусного судна "Мезень", Поленов Марк Андреевич, в присутствии начальника Русской Полярной Экспедиции проф. Кремнева Николая Ивановича, составили настоящий Акт о нижеследующем: 11 авг. в 23 часа 30 мин. в 65°04 N и 39°58 0' W, идя компасным курсом N 39, общая поправка 10, э/с "Свердруп" наскочил на шедшее с грузом рыбы в Архангельск под полной парусностью при ветре NW силою в 1 балл, при видимости за темнотой ночи от 30 до 40 саженей п/с "Мезень", ударив его форштевнем в правый борт против форвант. При ударе получился пролом, от которого парусник начал наполняться водой и погружаться, ложась на левый борт. Команда "Мезени" перешла на "Свердрупа" в момент столкновения по бушприту, капитан же перешел на "Свердрупа" в тот момент, когда через несколько минут "Мезень" надрейфовала на нос "Свердрупа", при чем последовал легкий вторичный удар. После этого "Свердруп" отошел назад, была спущена шлюпка и послана команда со штурманом Медведевым для осмотра "Мезени" и выяснения способов спасения. По прибытии шлюпки было решено, по просьбе капитана "Мезени", подойти к ней и взять ее на буксир бортом; в это время "Мезень" постепенно ложилась на левый борт. При подходе, вследствие темноты и дрейфа, "Мезени" был нанесен "Свердрупом" третий удар, в корму, при чем "Мезень" уже лежала на левом борту. Видя, что взять бортом на буксир "Мезень" невозможно, "Свердруп" подошел к ней кормой и начал шлюпкой завозить на нее буксиры, которые были закреплены за правый становой якорь "Мезени". В 0 час. 40 мин. 12 авг. была закончена заводка буксиров и начали буксировать "Мезень" по направлению к пловучему маяку Северо-Двинский. В момент, следующий за столкновением, на п/с "Мезень" огней нигде, кроме окон кают-компании, не было видно, и этот огонь был виден, пока "Мезень" не погрузилась в воду. На "Свердрупе" никаких повреждений не оказалось. Настоящий Акт составлен в трех экземплярах и записан на страницу Вахтенного Журнала "Свердруп"
Так было. Экспедиционное судно "Свердруп" свинтилось, убралось, шло в море, чтобы месяцы не видеть ни людей, ни человеческой земли, маяк отгорел сзади, люди, после бестолочи Архангельска, расползлись по каютам и притихли. Художник Лачинов долго стоял у кормы, смотрел, как из-под винта выбрасывались светящиеся фосфорические медузы: от них эта черная ночь, ночной холод, беззвездное небо, ветер, тишина просторов и плеск воды за бортами были фантастичны, медузы возникали во мраке воды, всплывали вверх и вновь исчезали в мути, погасая. Потом Лачинов пошел в кают-компанию, многие уже ушли спать. Потому что судно было отрезано на месяцы от мира, было колбой, из которой никуда не уйдешь, Лачинову все время казалось, что все они здесь на судне - как в зиме в страшной провинции, где никто никуда ни от кого не уйдет и поэтому надо стремиться быть дружественным со всеми и за всех, и забыть все, что не здесь. В кают-компании перед вахтой и в полночь сидел второй штурман Медведев, остряк, играл на гитаре и пел о Шнеерзоне, о свадьбе его сына в Одессе, облетевшей весь мир. Кино-оператор, точно такой, какими судьба судила быть кинооператорам, разглагольствовал о разных системах киноаппаратов. Механик мотал очумевшей головой, ничего не понимая. - И тогда все услыхали отчаянный человеческий крик, и толчок, и треск, и то, как осел "Свердруп", и как он дернулся с полного хода вперед на полный назад. Кто-то пробежал мимо в одном белье. Лачинов и все, бывшие в кают-компании, побежали на бак. Ночь была темна и холодна, беззвездна, и ветер шел порывами. Во мраке перед носом "Свердрупа" стоял корабль, повисли над "Свердрупом" белые паруса, уже обессилившие. И из мрака, из-за борта "Свердрупа" на бушприте появились человечьи головы, людей, молодых и стариков, обезумевших людей, которые плакали и кричали, - орали все вместе, одно и то же, безумно:
- Что вы делаете, ааая?! что вы делаете?!..
Люди толпились раздетые; горели прожекторы, в клочья разрывая мрак, отчего мрак был только сильнее, - и нельзя было понять, кто приполз из-за борта, от смерти, кто - раздетый - прибежал с жилой палубы. Кто-то скомандовал полный назад, стоп, полный вперед, - во мраке под парусами гибнущего парусника, в свете прожекторов, бегал, как бегают кошки на крыше горящего здания, человек, махал руками, орал так, что достигало только одно слово - "под либорт! под либорт!" - ныл радио-аппарат, - и тогда ударил вновь "Свердруп" в борт парусника, и с ловкостью кошки возник из-за борта в свете прожекторов новый человек, бородатый старик, и из разинутой пасти летели слова: - "черти! черти! черти! голубчики! под либорт, под либорт! берите! берите!"…
А во мраке гибла белая шхуна, повисли бессильно паруса, клонились к воде. Ни одного огня не было на шхуне и только мирно, по-зимнему горела семилинейная лампенка на корме в кают-компании. Вскоре узналось, что старик, влезший на "Свердрупа" последним - капитан парусника, что он сорок семь лет ходит по морям, четырежды гибнул - и четыре громадных креста стоят на Мурмане, около сотен других, поставленных в память спасения от смерти в море; - и что судовую икону - Николу-угодника, - которой благословил отец сына сорок семь лет назад, - Николу успел взять с собой капитан [это обстоятельство настоятельно просил капитан Поленов внести в Акт, и поклялся при всех, что пятый поставит крест он у себя в Терибейке, на Мурмане]; - что "Мезень" выдержала пятидневный шторм, "держали бурю", и тут, переутомленные, в затишьи заснули, проспали вахту, - а "Свердруп" был пьян: тысячи верст просторов, сотни верст направо и налево, и вокруг, - и надо же было двум суднам найти такую точку в этих просторах, чтобы одному из них погибнуть; - одно утешение - теория вероятности - не "Мезень" - "Свердрупа", а "Свердруп" - "Мезень"! - Гудело радио, нехорошо, сиротливо. Белые паруса "Мезени" легли на воду, - и до последней минуты горела, горела сиротливым огнем в кают-компании на "Мезени" керосиновая семилинейная лампенка.
Лачинов чувствовал себя весело и покойно, но руки чуть-чуть дрожали. И самым страшным ему был огонек в кают-компании на паруснике, этот домашний, мирный огонек, точно по осени в лесной избушке, - этот огонек бередил своей неуместностью. Лачинов думал, что, если бы он прочел в книге об этой страшной ночи, когда в ветре и мраке никто не спал, а старики-поморы, которые появились из-за борта, плачут от лютого страха смерти, - об этом паруснике, который на глазах, вот с лампенкой в каюте, затонул и повалился на борт, - вот о той лодке, которую "Свердруп" спускал на воду и которая пошла к тонущему судну, а ей кричали, чтоб осторожней, чтобы не затянуло в воронку, если корабль пойдет ко дну, - если бы Лачинов прочел это в книге, ему было бы холодновато и хорошо читать. И он думал о том, что любит читать книгу Жизни - не на бумаге. Лачинов стоял у борта, в воде возникали и меркли фосфорические медузы, начинало чуть-чуть светать, "Свердруп" шел к берегу. К Лачинову подошел Саговский, сказал:
- А у меня новый друг появился. Смотрите, какой котишка славный. Его штурман Медведев привез с "Мезени", - в руках у него был котенок. - Перепугались?
- Нет, - не очень, - ответил Лачинов. - Смотрите, какая медузья красота, - но, - вот тот огонек у кормы у меня все время смешивается со скверненьким маленьким человеческим страшком!
- А мы можем послать еще по письму, мы идем к берегу, - сказал Саговский. - Я уже написал.
- Нет, я никому ничего не буду писать, - ответил Лачинов.
- --
…А потом было море, в труде и штормах. Шторм бил семнадцать дней.
Еще в горле Белого моря встретил шторм. "Свердруп" по 41-му меридиану шел на север, к Земле Франца-Иосифа, с тем, чтобы сделать высадку на Кап-Флоре, в этой Мекке полярных стран, где дважды повторилось одно и то же, когда гибнущий Нансен, покинувший свой "Фрам", встретил на Кап-Флоре англичанина Джексона, - и когда гибнущий русский штурман Альбанов, покинувший далеко к северу от Земли Франца-Иосифа гибнущую, затертую льдами "Анну" Брусилова, два месяца шедший по плывущему льду на юг к Земле Франца-Иосифа, ушедший с "Анны" с десятью товарищами и дошедший до мыса Флоры только с одним матросом Кондратом [ибо остальные погибли во льдах], - встретил на Кап-Флоре остатки экспедиции старшего лейтенанта Седова - уже после того, как Седов, в цынге, в сумасшествии, с револьвером в руках против людей, на собаках отправился к полюсу и погиб во льдах.
Начальника экспедиции профессора Кремнева - одного из первых свалило море ("море бьет"), но он выползал на каждой станции из своей каюты, серый, бритый, с обесцвеченными губами, - лез на спардек, стоял там молча и, если говорил, то говорил только одну фразу:
- Мы делаем такую работу, которую до нас не делало здесь человечество, - мы идем там, где до нас не было больше десятка кораблей! -