Думается, в том-то как раз и заключается разница между "старыми словесы", от которых отрекается автор "Слова", и пением "по былинамъ сего времени", которое он избирает для сочинения своей поэмы, что "старые словесы" - это в буквальном смысле - песни, уже д а в н о с у щ е с т в у ю щ и е, сочиненные много лет назад по какому-либо аналогичному поводу, ведь нельзя же, в самом деле, гоняться за "лебедями", которых нет на свете! Таким образом "петь по замышлению Бояню" - это значит быть п л а г и а т о р о м, использовать для выполнения с в о и х творческих (и политических тоже!) задач ч у ж и е сюжеты и образы. Уже в самом словосочетании "с т а р ы е словесы" ощущается какая-то усыпляющая тяжесть, близкая той, о которой автор поэмы о Каине сказал: "Т о с к а с т а р и н н а я по жилам / Змеей холодною ползет..."
Надо признать, что на сегодня образ Бояна стал олицетворением П о э т а с б о л ь ш о й б у к в ы, символом высочайшей П о э з и и, песенной, подлинно гениальной гармонии и тому подобных категорий поэтического искусства, а между тем, фольклорная парадигма этого имени несёт в себе совсем и другие, далеко не вызывающие в о с т о р г а (не случайно ведь ещё Пушкин с его гениальным чутьем к искренности, касаясь характеристики образа этого древнерусского стихотворца, отмечал, что ему ясно слышится, как сквозь адресованную Бояну пышную х в а л у пробивается отчетливая и р о н и я), значения: баять (рассказывать), байки (небылицы), украинское байдыкы (баклуши), баюкать (усыплять), балачки (россказни), балагур (шутник), краснобай (велеречивый), забавлять (развлекать), балалайка (заливистая), балаган (шутовской театр), балакать* (болтать) и другие.
[Как тут не вспомнить про знаменитого царского шута Балакирева! По-видимому, фамилия с корнем бал - или бай - в русском языке издревле означала принадлежность к профессии скоморохов. Так что и Боян (Баян) "Слова" - это скорее всего не более как шут при дворе Святослава Киевского.]
Особого же внимания в этом ряду заслуживает такой персонаж русских народных сказок как кот Б а ю н, как раз и занимающийся ничем иным как у с ы п л е н и е м путников своими сказками-байками с их последующим убиением.
"О Бояне, соловию стараго времени! Абы ты сиа плъкы ущекоталъ", замечает в адрес Бояна автор "Слова о полку Игореве", и глагол "ущекоталъ" следует здесь понимать скорее не в значении воспел, как это делают в своих переводах академик Д. С. Лихачев и его последователи, а в значении оболгал или, как ещё говорят, ущучил, так как он восходит не к основе щекотать, фиксируемой в русском языке только с ХVII века, а к понятию щелкотня, дающему такое производное от него слово как щелкопер (т.е. аналог современного "папарацци").
Поэтому и "ущекотать" в данном случае - это вовсе не воспеть, а скорее одурачить, щелкнуть по носу, нащебетать три короба лжи или лести. Неспроста же, говоря в финале "Слова" о Бояне и его напарнике Ходыне, автор поэмы применяет к ним такое определение как "Святъславля пестворца", из которого интерпретаторы "Слова" сделали понятных им "песнетворцев", тогда как рядом лежал вариант, нуждающийся в гораздо меньшей степени исправлений, то есть всего лишь с восстановлением буквы "л" на месте "п", что сразу же возвращает обоим певцам их настоящее, истинное звание - "Святъславля лестворца", то есть не просто даже придворные льстецы, но - льстетворцы, обольстители, творцы неправды.
И что же бы мы увидели в этой "усыпляющей" (а как заметил в послесловии к своему роману "Имя розы" писатель Умберто Эко: "Владеть снами вовсе не значит - у б а ю к и в а т ь людей. Может быть, наоборот: н а с ы л а т ь н а в а ж д е н и я"), в этой, одурачивающей и одурманивающей слушателей своими наваждениями, песне Бояна, которой бы он "ущекотал" поход Игоря?
Автор "Слова" дает нам пример такого возможного "ущекотания" - это полнейшее искажение истины, которое рисует картину какого-то всеобщего оцепенения и бездействия: "Не буря соколы занесе чрезъ поля широкая", говорится в этой песне, словно над Русью не висит никакой половецкой угрозы, никакой "бури", и русичам можно спокойно почивать на печках. "Комони ржуть за Сулою - звенить слава въ Кыеве; трубы трубять въ Новеграде - стоять стязи въ Путивле!" - живописует он мир, в котором половцы мирно бродят у себя за Сулою, не посягая на славу Киева. При этом в Новгороде преспокойно звенят себе трубы (вспомним-ка: медные трубы - это ведь символ с в а д е б), в Путивле тоже всё спокойно (стяги-то стоят на месте!..).
И это - тогда, когда н а с а м о м д е л е Игорь "възре на светлое солнце и виде отъ него тьмою вся своя воя прикрыты"? Когда он мучительно решал, глядя на солнечное затмение, что ему делать, как быть? "О прокляни же луч перловый (то еесть - жемчужный. - Н.П.) на черном пасмурном челе!" дает рекомендацию Каин из поэмы Клюева. Но Игорь избирает иное решение: "Луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти", - говорит он своим дружинникам, имея в виду под словом "полон" вечный страх и вечную зависимость перед приметами и суевериями. Так что начало похода - это вызов не столько половцам, сколько силам тьмы вообще, олицетворенным в поэме в образе солнечного затмения. И тот же самый мотив борьбы света с "неодолимым мраком" пронизывает собой и всю поэму Клюева о Каине, так что не случайно, наверное, имя этого посланца мрака словно бы витает и над событиями "Слова о полку Игореве": "Каяла", "кають", "Канина"... Но тьма, как известно, одержать окончательную победу над светом все же не в состоянии, и в финале обеих поэм мы видим торжество воссияния победившего света.
В "Слове":
С о л н ц е с в е т и т с я на небесе,
Игорь князь въ Руской земли...
В "Каине":
Сегодня праздник не стрибожий.
Явился с о л н е ч н о пригожий
К гагарным заводям Христос...
Таким образом и в "Слове", над которым "ветры - Стрибожии внуци" веяли стрелами на храбрые Игоревы полки, и в "Каине", где никто не приходит на "стрибожий" праздник, можно отчетливо проследить идейный сюжет, рисующий нам путь духовного развития Руси от, скажем так, праславянской "стрибожести" (т.е. язычества) - к "христовости" (что в обеих поэмах показано через д в и ж е н и е к христианским символам). Поэтому и в символическом плане обе поэмы завершаются практически одинаково:
Игорь е д е т ъ по Боричеву
къ с в я т е й Б о г о р о д и ц е Пирогощей...
А герои поэмы Клюева:
...С и я н и е м к р е с т а ведомы,
И д у т к родимой черемисе...
При этом - так же, как утонувшему в Стугне "уноше князю Ростиславлю" не суждено участвовать в празднике возвращения Игоря из плена, так и утонувшему с намеком на самоубийство клюевскому другу детства Але, не дано слиться в шествии к свету с теми, кто восстали "от мертвой сыти", "чтоб на пиру вино живое, Руси Крещение второе испить <...> из единой чары". Не дано же ему этого потому, что "с а м о у б и й с т в е н н о влюбленным / Кладбище не откроет врат", ибо самоубийц и утопленников на Руси никогда не отпевали и хоронили, как правило, з а к л а д б и щ е н с к о й о г р а д о й.
Зато тех, кто погиб "побарая за христьяны на поганыя плъкы", ждет радостная встреча с п р е с в е т л ы м Богом богов. Именно вера в это и дает возможность обе эти, глубоко т р а г е д и й н ы е по своей сути, поэмы завершить одним и тем же торжествующим аккордом.
"Каин":
...Поэма покрывается пением венчального Ирмоса: "Святии мученицы, иже добре кровями церковь украсившии!"
"Слово о полку Игореве":
Слава княземъ а дружине!
Аминь.