Странное чувство неловкости владело ею; стала смотреть в сад и положила руки на деревянную изгородь террасы. Цветы, которые пахли безмятежно, по-весеннему, возвратили ей спокойствие.
- С миру по нитке, - начал было Шестов. Но уже он так давно молчал, что у него на этот раз не вышло, - горло пересохло, звук оказался хриплым. Шестов сконфузился, закраснелся и не кончил пословицы.
- Самое главное, - сказал Ермолин, - надо для начала людей убежденных, чтоб они верили в дело и повлияли на других своею уверенностью.
- Люди найдутся, - сказал Хотин с уверенным видом и погладил бороду, как будто бы эти люди были у него в бороде.
- Было бы корыто… - начал опять Шестов и опять в смущении замолчал: он видел, что Анна улыбается.
- Заведем в складчину машины, - заговорил Логин, - работа будет производительнее, меньше будет утомлять. Приспособим электричество. Много есть под руками живых сил, которыми не пользуются люди. Заведем общие библиотеки. Будем обмениваться нашими знаниями, будем устраивать путешествия…
- На луну, - тихо сказал кто-то, Логин не расслышал кто.
Логин вздрогнул слегка и заметил, что мечтает вслух.
- Зачем на луну? - досадливо сказал он, - хоть бы по родине, а то мы и ее не знаем как следует.
- Еще один вопрос, - торопливо сказал Коноплев, - типография будет?
При этом его лицо приняло такое- выражение, точно это было самое важное и интересное для него дело, и черные глаза с ожиданием уставились на Логина.
- Что ж, если понадобится, отчего же, - ответил Логин, - в других городах есть, так отчего бы и у нас ей не быть!
- В нашем городе? Что у нас печатать? - спросила, улыбаясь, Анна. - Листок городских известий и сплетен?
- Непременно надо, оживленно заговорил Коноплев, - мало ли здесь учреждений разных, и частных, и казенных, - нужны бланки, книги торговые, объявления, мало ли что. Наконец, книги печатать.
- Какие? Приходно-расходные?
- Ну да вот я напечатаю свое сочинение, - почти готово.
- Для книги-то стоит, согласился Ермолин с едва заметною усмешкою.
- Эта типография, - сказала Анна, - будет как теплица, чтобы взращивать провинциальные книги.
Решили прочесть вслух и обсудить устав. Мальчики вернулись на террасу, и Анатолий выпросил, чтобы читать позволили ему.
После чтения каждого параграфа подымались споры, довольно-таки нелепые. Горячее всех спорили, причем часто не понимали друг друга, Коноплев и Хотин: Коноплев любил спорить, Хотин хотел показать свою практичность, и оба оказывались бестолковыми одинаково. Ермолин и Анна помогали им разобраться и с трудом успевали в этом. Шестов говорил мало, зато много волновался и краснел. Мальчики не ушли и слушали внимательно; Митя горел восторгом и сердился на непонимающих. Логин молчал и смотрел все так же, мечтательными, не замечающими предметов глазами. Но он видел, что ласковые глаза Анны иногда останавливались на нем, - и ему приятно было чувствовать на себе ее взгляд. Казалось ему иногда, что ее чистые глаза, доверчивые, были насмешливы. Да, от насмешливого отношения к себе, зачинателю, и к своему замыслу он никогда не мог совсем освободиться.
Когда чтение окончилось, спорили еще долго о названии общества: Коноплев предлагал назвать его дружиною, Хотин-компаниею. Шестов-братством, - и не пришли ни к чему.
- С этим обществом мы таких делов наделаем, что страсть! - воскликнул Хотин, внезапно воодушевляясь. - Мы им покажем, как жить по совести. Только бы удалось нам осуществить, а уж мы им нос утрем.
И он яростно погрозил кому-то кулаками.
Логин вдруг нахмурился; язвительная улыбка промелькнула на его губах.
"Ничего не выйдет", - подумал он, и тоскливо стало ему. Но вслух он сказал:
- Да, конечно, если приняться с толком, то должно осуществиться.
"Отец-такой же мечтатель, как и дочь, - думал он об Ермолиных. - Он верит в мой замысел больше, чем я сам, - поверил сразу, с двух слов. А я, после стольких дум, все-таки почти не верую в себя! А какой бодрый и славный Ермолин! Глаза горят совсем по-молодому, - позавидуешь невольно".
- Однако, - суетливо заговорил Коноплей, - я не стану тратить времени даром: сейчас же буду готовить книгу для типографии. Мне типография больше всего нужна. Это хорошо будет устроено. Вот я книгу написал. Напечатать-надо деньги. А своя типография, то даром, - выгода очевидная.
- Ну, не совсем даром, - сказал Логин, хмурясь и в то же время улыбаясь.
- Да, да, понимаю: бумага, краска типографская. Ну да это подробности, потом.
- У вас и так много работы, - сказал Шестов, - а вы еще находите время писать.
Он с большим уважением относился к тому, что Коноплев пишет.
- Что делать, надо писать, - с самодовольною скромностью отвечал Коноплев. - Никто другой не говорит в печати о том, что нужно, - приходится выступать нам.
- А не будет нескромностью полюбопытствовать, о чем ваша книга? - спросил Логин.
- Против Льва Толстого и атеизма вообще. Полнейшее опровержение, в пух и прах. Были и раньше, но не такие основательные. У меня все собрано. Сокрушу вдребезги, как Данилевский Дарвина. И против науки. - Против науки! - с ужасом воскликнул Шестов.
- Наука-ерунда, не надо ее в школах, - говорил Коноплев в азарте. - Все в ней ложь, даже арифметика врет. Сказано: отдай все, - и возвратится тебе сторицею. А арифметика чему учит? Отнять, так меньше останется! Чепуха! Против Евангелия. К черту ее!
- Со школами вместе? - спросил Ермолин.
- Школы не для арифметики!
- А для чего?
- Для добрых нравов.
- В воззрениях на науку, - сказал Логин, - вы идете гораздо дальше Толстого.
- Вашего Толстого послушать, так выходит, что до него все дураки были, ничего не понимали, а он всех научил, открыл истину. Он соблазняет слабых! Его повесить надо!
- Однако, вы его недолюбливаете.
- Книги его сжечь! На площади, - через палача!
- Ас читателями его что делать? - спросила Анна с веселою улыбкою.
- Кто его читает, всех кнутом, на торговой площади! Анна взглянула на Логина, словно перебросила ему Коноплева.
- Виноват, - сказал Логин, - а вы читали?
- Я? Я читал с целью, для опровержения. Я зрелый человек. Я сам все это прошел, атеистом был, нигилистом был, бунтовать собирался. А все-таки прозрел, - Бог просветил; послал тяжкую болезнь, - она заставила меня подумать и раскаяться.
- Просто вы это потому, что теперь мода такая, - сказал Шестов; он от слов Коноплева пришел в сильнейшее негодование.
Коноплев презрительно посмотрел на него.
- Мода? Скажите пожалуйста! - сердито сказал он.
Широкие губы его нервно подергивались.
- Ну да, - продолжал Шестов, волнуясь и краснея, - было прежде поветрие такое- вольное, и вы тянулись за всеми, а теперь другой ветер подул, так и вы…
- Нет, извините, я не тянулся, я искренно все это пережил.
- И Толстой-искренно.
- Толстой? На старости лет честной народ мутит.
- Ваша книга его и обличит окончательно, - сказала Анна примирительным тоном,
- Мало того! На кол его, и кнутом!
- Меры, вами предлагаемые, не современны, к сожалению, - сказал Шестов.
Он старался придать своим словам насмешливое выражение, но это ему не удалось: он весь раскраснелся, и голос его звенел и дрожал, - очень уж обидно ему было за Толстого, и он теперь от всей души ненавидел Коноплева.
- Не современны! - насмешливо протянул Коноплев. - То-то нынче все и ползет во все стороны, и семья, и все. Разврат один: разводы, амурные шашни! А по Домострою, так крепче было бы.
- Так, по Домострою, - сказал Ермолин, - то есть непокорную жену…
- Камшить плетью!
- Хорошо, кто с плетью, худо, кто под плетью, - сказал Логин, - всяк ищет хорошего для себя, а худое оставляет другим. Так и жена.
- Нет, совсем не так. Жена-сосуд скудельный, она слабее, и поэтому ее обязанность-повиноваться мужу.
- Вот вы говорите, что жена слабее, - сказала Анна. - А если случится так, что жена сильнее мужа?
- Не бывает! - решительно сказал Коноплев.
- Однако!
- Если телом и сильнее, так умом или характером уступит. Муж-глава семьи. Вот Дубицкий-примерный семьянин, он в повиновении держит…
- Изверг! - воскликнул Шестов.
- А взять хоть нашего городского голову, - да он прямой колпак. Я б его жену а бараний рог согнул.
- Это вам не удалось бы, - возразил Хотин, - посмеиваясь.
- Не беспокойтесь! Или еще исправничиха, - разве хорошо? Муж долги делает, а она наряжается. Не молоденькая, пора бы остепениться!
Глава десятая
Логин и Шестов с Митею втроем возвращались от Ермолиных. Они отказались от экипажа, который им предлагали, а Коноплев и Хотин предпочли ехать.
Митя устал за день. Ему хотелось спать. Иногда он встрепенется, пробежит по дороге и опять шагает лениво, понурив голову.
Тихо было на большой дороге. Уже солнце касалось мглистой полосы у горизонта. Откуда-то из-за дали доносились заунывные звуки песни, тягучие и манящие. По окраинам дороги, на высоких и пустых стеблях покачивались большие желтые цветы одуванчика. На лугу кой-где ярко желтели крупные калужницы. В перелеске коротко и скучно загоготал одинокий леший и смолк.
Шестов так бодро шагал по дороге, словно уже совершал некоторый подвиг. Логин с усмешкою слушал его восторженные восклицания. Вспомнилось, как при прощанье Анатолий крепко сжал его руку. Он смотрел тогда на Логика разгоревшимися глазами, и щеки его раскраснелись. Восторг мальчика понравился Логину и позабавил его.