VII
Одна за другою догорают рождественские свечи на Мусиной елке. Звезда таинственно мерцает на верхушке дерева. Утомленный счастьем ребенок засыпает тихо, с улыбкой, не успевшей сбежать с бледных губок. Барон Нико Бругин и баронесса Зоя Владимировна сидят еще на полу, не смея встать из страха потревожить первый легкий сон ребенка. Они глядят друг на друга, и при трепетном свете рождественских огней впервые видят себя людьми, без прикрас, без обмана изящного костюма, без лжи, условных поз и улыбок. Они простые муж и жена, они жалкие отец и мать, так как ни титул их, ни богатство не могут избавить их ребенка от страдания и смерти. Восковой толстый херувим с голубоватыми крыльями и с золоченой трубой в правой руке, не перестающий колыхаться на резиновых нитях, теряет в их глазах, очищенных слезами страдания, свой сентиментально-комический вид и напоминает им тех ангелов, которые на день Рождества Христова возвестили земле "мир и в человецех благоволение". Тихонько, едва дыша, встает с пола баронесса, встает и барон, оба на цыпочках идут к двери, на пороге обертываясь еще раз, чтобы взглянуть на тихо спящую малютку. Инстинктивно, как бы ища опоры, баронесса протягивает руку мужу, барон обнимает ее, прижимает ее к своей груди, и оба, глядя на воскового херувима, шепчут: "Бог милостив – Муся поправится".
Нюта со своей доброй улыбкой прибирает тихонько nursery. Маленькой щеткой она подметает с пола осыпавшиеся иглы елки, разноцветные бумажки от "щелкушек" и с ними в одну кучу попадает и выпавший из перчатки баронессы адрес манежа: "Совместный курс езды на велосипедах для дам и мужчин".
Муся спит, и в окно с неба, как символ примирения и прощения, смотрит яркая рождественская звезда.
К.С. Баранцевич
Гусарская сабля
Mesdames, давайте гадать! – предложил полковник.
– Гадать? – воскликнули хором дамы, – вот забавно! С чего это вам вздумалось? Зачем?
– Чтобы узнать свою судьбу! Теперь самое подходящее время: святки! – спокойно отвечал полковник.
– К сожалению, все это устарело! – заметила молодая хозяйка дома.
– Да и кто теперь верит в гаданья! – воскликнула институтка.
– Карты, зеркало, олово – потеряли свою таинственную силу! – вздохнул молодой адъютант.
– Может быть, в них и есть какая-нибудь сила, – заметил один пожилой господин, – но нет у людей веры в эту силу; потому ничего и не выходит. Мне кажется, что в старину во всех этих гаданьях самогипноз играл немаловажную роль. Под влиянием самогипноза людям могли казаться удивительные вещи, и притом в самой реальной обстановке.
– Конечно! Например, жених! – воскликнула хозяйка.
– Это теперь, Полина Александровна, жених – вещь довольно удивительная и редкая, – мягко заметил пожилой господин, – в старину жених не представлял собой ничего необыкновенного.
– Ах, я хотела совсем не то… Может быть, я не так выразилась! – поправилась хозяйка. – Я хотела сказать, что прежде гадали больше молодые девушки в зеркало о женихе, конечно, и так как все ее мысли были заняты представлением о нем, то он и являлся.
– Совершенно верно! – поклонился пожилой господин.
– А иногда, – подхватил полковник, – все явившееся исполнялось, и девушка выходила замуж за суженого.
– Ну, это что-то невероятное, – заметила институтка.
– Да, фантастично, – подтвердил адъютант.
– А я знаю такой факт, случившийся с одним моим приятелем! – сказал полковник.
– Так вот и расскажите! Это будет лучше всяких гаданий. Расскажите, пожалуйста! – попросила хозяйка.
– Позвольте, – согласился полковник и концом кавказского мундштука провел по длинным усам. – Жаль только, что рассказчик-то я плохой, ну да уж как-нибудь… Было это, как вы изволите говорить, в старину, – наклонился он к пожилому господину, – лет сорок пять тому назад. Служил я тогда в гусарах и на Рождество уехал к себе в имение, в Н-скую губернию, предварительно взявши слово с закадычного приятеля Сергея Николаевича Донцова, что он приедет ко мне в гости на второй день праздника, утром. Выслал за ним лошадей, жду. По моему расчету, он должен приехать к одиннадцати утра, к завтраку. Однако вот уже двенадцать, час и два, а его нет. Экая досада! Позавтракал, пообедал один и лег отдохнуть. Проснулся – уже вечер! Спрашиваю лакея: "Приехал?" – "Нет"! – "А кучер?" – "Кучер только что вернулся". Ну, думаю, надул Сережка! Вероятно, запутался в Петербурге с визитами – завтра приедет. Приказал, чтобы Назар утром опять ехал на станцию и ждал барина целый день, а сам походил, походил, посмотрел из окна кабинета в поле – скучно, серо, снег идет, кругом пустыня – да от скуки, напившись чаю, лег спать чуть ли не в десять часов. Только ночью просыпаюсь от шума на дворе. Собаки лают, чьи-то голоса… Лошади фыркают. Зажег спичку, посмотрел на часы – два часа! Что же это, думаю: приехал, что ли, кто? Да кому же быть! А вьюга так и ломится в окна, даже стекла трещат. Вдруг входит мой Порфирий и докладывает: "Сергей Николаевич приехали". Как так? Накинул халат, выхожу в залу – вижу, сидит Донцов. Ну, конечно, первым долгом облобызались, потом пошли расспросы: отчего так поздно, как да что. Оказалось, что приехал он на вечернем поезде, когда Назара не было, взял какого-то ямщика, который хорошенько дороги не знал, а тут еще метель поднялась, ну и пропутались до ночи!
Рассказывает мне все то Донцов, а у самого вид какой-то странный – не то смущенный, не то сконфуженный. Подали нам чаю с ромом, конечно…
– А вы любите с ромом? – перебила хозяйка рассказчика.
– Любил! – многозначительно подчеркнул полковник, – и не чай с ромом, а ром с чаем! Так вот, пьем чай, разговариваем. Я-то уж выспался – могу хоть до утра, да и Донцов мой согрелся, оживился немного, а тень все-таки с лица у него не сходит. Что за притча, думаю, что-нибудь с ним да случилось! И начинаю его этак немного выводить: где они с ямщиком плутали, не заезжали ли куда? "Нет, – отвечает, – никуда; на постоялом, впрочем, каком-то были – водки выпили". Да вдруг и вспомнил: "Не знаю, – говорит, – где я саблю потерял!" – "Как потерял?" – спрашиваю. "Да так, – говорит, – в дороге где-то потерял: отстегнул, должно быть, да из саней выпала!" Ну, думаю, тут что-нибудь не то! Тут что-нибудь этакое… Подлил ему ромцу порядочную дозу, да еще, да еще; вижу, мой Донцов совсем отошел, хоть смеяться впору, я и давай его пытать, давай выспрашивать. "Ну, – говорит, – коли хочешь знать правду, так со мною случился пренеприятнейший анекдот! Приехал, – говорит, – я вечером, нанял какого-то ямщика, он меня и повез. Поднялась метель. Я откинулся в кибитку, воротник шинели поднял до бровей и, должно быть, задремал, потому что долго ли ямщик меня возил и где именно, решительно не помню и не знаю; только вижу, остановился он у крыльца какого-то помещичьего дома. Весь дом освещен, в окнах силуэты людей – много людей, – и слышны звуки музыки. Ясное дело – заплутались и попали не туда! Я к ямщику. "Ошибся, – говорит, – ваше благородие!" Что делать? Велел ямщику отъехать к сторонке и ждать, а сам, думаю, зайду, извинюсь за вторжение и попрошу дать кого-нибудь из слуг; отворяю дверь – никого, поднимаюсь по лестнице – тоже никого, – заняты все, что ли, или глазеют на танцы. Ну, думаю, в залу мне идти не следует, неловко при гостях объясняться, а я пойду по коридорчику и в какой-нибудь там комнате найду кого-либо из домашних. Иду и нарочно стараюсь, чтобы шпоры не привлекали чьего-нибудь внимания. Открыл дверь в одну комнату – пусто, в другую – тоже нет никого. Наконец вижу в конце еще дверь, открыл и, представь, – говорит, – у стола, спиною ко мне, сидит перед зеркалом девушка. Я, – говорит, – не успел и разглядеть хорошенько – причесывалась ли она или гадала, только девушка как увидела меня в зеркале, вскрикнула и без чувств на пол. Я бросился к ней – сабля меня по ногам, стал поднимать девушку – сабля эфесом ее по руке, отстегнул я саблю, чтобы не мешала, бросил на постель, а сам не знаю, что делать. Ищу воды – нигде не могу найти, кричать о помощи нельзя – такое мое положение! Схватил я ее обе руки, начал тормошить, хлопать по ладоням да как взглянул ей в лицо – так и обмер. Покойница, совсем покойница! Зубы крепко стиснуты, по лицу синева, не дышит, и пульса не слышно! Умерла! Разрыв сердца – так и стукнуло мне в голову. Тут уж на меня какой-то панический ужас напал. Не помню, – говорит, – как я очнулся в коридоре, на лестнице, в кибитке, помню только, что дорогою все спрашивал ямщика, не говорил ли с кем, и, оказывается, что никто его там не видел и ни с кем он не говорил".
Выслушав признание Донцова, – продолжал полковник, – я успокоил его относительно девушки и посоветовал утром съездить вместе со мной и объясниться – соседей моих я тоже почти не знал. Но Донцов уперся. Едва-едва мне удалось уговорить его подождать с отъездом до прибытия одного человека, которого я подослал к соседям с утра вызнать, нет ли у них покойника, и вообще, что у них там. Оказалось, конечно, что все вздор и пустяки! У барышни был просто обморок, а моего Донцова все сочли за фантома. Фантом окончательно успокоился. Мы с ним премило провели весь день, а на следующее утро вместе уехали в Петербург.
– Ваш рассказ кончен? – спросила хозяйка.
– Нет еще! – спокойно отвечал полковник. – Прикажете продолжать?
– Пожалуйста! Я думала, что этим все кончилось, и мне было досадно.