Поднявшись в обычный час, Харитонов приступил к утренней зарядке. Проделав несколько сложных упражнений, он растерся влажным полотенцем, выпил стакан крепкого чая и, решительно отогнав назойливые мысли, снова занялся с детьми, с минуты на минуту ожидая, что за ним пришлют. Но от командующего никто не появлялся. В нетерпеливом ожидании провел он весь следующий день-опять никто не явился. Дни проходили, а вызова все не было. Шпаго с утра куда-то исчезал, приказав Мише никуда не отлучаться от командующего. И Миша придумывал себе все новые и новые занятия по уходу за машиной.
Однажды Харитонов застал Мишу в расстроенных чувствах.
- Ты что? - участливо спросил Харитонов.
Миша долго колебался, прежде чем поведать генералу свою досаду. Оказывается, жена Миши прислала ему письмо, в котором она жаловалась на председателя колхоза и дружка Миши-Дениса. В детстве Денис упал с лошади, сломал ногу, в армию его не взяли, и он никуда не выезжал из родного села. Даша, жена Миши, поспорила с Денисом и в споре пустила самую, как ей казалось, острую, неотразимую стрелу: "Твоей Марине хорошо, когда у нее ты дома. А каково мне, когда мой на фронте кровь проливает?" Денис, нимало не смущаясь, срезал Дашу: "И без твоего мужика Красная Армия справится!"
Эти слова задели Мишу. Первым и самым понятным его чувством после прочтения письма было осадить Дениску. Даша именно за то- и предпочла Мишу другим ухажерам, что, будучи остра на язык, нередко терялась в споре, как выразился Миша, от недостатка образования. А он, Миша, умело отражал всех возражателей в любом споре.
Ответить на укол Дениса в первую минуту после прочтения письма представлялось Мише делом самым легким. Но каждая следующая минута ослабляла его задор.
Справится или не справится без него Красная Армия? "А вдруг и в самом деле справится?" - подумал он.
И чем больше думал, получалось не в его пользу.
"Но тогда что же такое я? Зачем меня оторвали от Даши? Зачем со мной разговаривают, как если бы я что-то значил? А медаль "За отвагу"? А то, что мне доверили жизнь генерала? Если бы не я, Харитонов мог попасть в лапы фашистов еще в Колларовке!
Кет, тут что-то не так!"
Он уже собрался было отписать Даше в таком духе. Но, поразмыслив, решил, что такое письмо нельзя посылать. Названия мест, где отличился в боях, писать нельзя-цензура не пропустит.
А так-кто же поверит! Бахвальство не к лицу сержанту и кандидату партии.
"Так как же написать?"
Долго думал он и решил написать так:
"А что касается, что без твоего мужика Красная Армия справится, ты Денису скажи, что, если б без твоего мужика Красная Армия справилась, его бы в армию не взяли, с тобой и малыми детьми не разлучили, так долго в армии не держали, и спал бы он с тобой на пуховой постели, как Денис с Мариной. А без него справляемся и просим об одном - чтоб наших жен не обижал, а помогал им давать фронту все необходимое для окончательной победы над врагом".
Харитонов с улыбкой слушал рассказ Миши. "Миша не только за себя ответил. Он за всех бойцов ответил. Если его призвали, - значит, без него не справятся. Не так ли и я должен решить этот вопрос? Я должен драться за свое место а строю!"
Другое чувство, вызванное в его душе рассказом Миши, относилось к жене.
Она писала, что вернулась в Москву, но встретились затруднения с постоянной пропиской. Она просила прислать адъютанта, чтобы уладить этот вопрос. Он ей ответил, что высылать адъютанта по такому делу считает неудобным, да и незаконным.
В следующем письме она написала слово "муж" в кавычках.
Он не понял, чему следовало приписать ее обиду.
"Благодарю за искренность, - писал он, - но для меня непонятно, почему ты слово "муж" написала в кавычках. Я считаю себя твоим мужем без кавычек. Как и-прежде, мои мысли только с тобой. Напиши, в чем дело. У меня дела идут не совсем гладко. Затерло на одной из очень важных операций. Потерял всякую человеческую норму сна и отдыха. Прилагаю все усилия, энергию и способности, но успеха желаемого пока не добился".^
Это он писал в конце марта, когда не ладилась операция под Славянском.
В следующем письме она сетовала на то, что он не отвечает на ее письма. Выражала опасение: получает ли он их? Жив ли он?
"Если ты занят, - писала она, - и не можешь отвечать сразу, поручи это адъютанту!"
Он снова должен был ей разъяснить:
"Письма и открытки получаю регулярно. Бессчетно благодарю, но отвечать на каждое не хватает времени. Ты на это не сердись.
Мой адъютант всегда со мной и временем располагает таким же.
Ему достается не меньше, чем мне, так что я не могу его утруждать. Решу задачу, высплюсь и отвечу так, как я привык писать тебе. Не односложно: "жив, здоров", а все, что накопилось в душе".
В следующем письме она объясняла, что значит "муж" в кавычках. Но это письмо пришло в день отстранения его от должности, и он на него до сих пор не ответил. Он был теперь в таком же положении, как Миша. Обыкновенной почтой невозможно было сообщить Наде о том, что произошло. К тому же он чувствовал себя не вправе огорчать ее таким известием. Но теперь, после беседы с'Мишей, Харитонов засел за письмо.
"Надюша! Ты пишешь, что для некоторых твоих соседок мужья в лепешку разбиваются. А я якобы слишком скромен, а скромность иногда бывает неуместна. Скромность никогда не мешает.
Для тебя я рад все сделать. Но больше того, что в моих силах, я не могу. Сейчас у меня дела далеко не веселые. Враг решил мстить за Ростов. Зезать нельзя. Прозевал-вывалишься из тележки с треском. Думаю, что меня еще хватит для того, чтобы покончить с фашизмом, если какая-нибудь случайная пуля или бомба не оборвет мое желание. Совсем недавно я чудом остался жив после одной из бомбардировок. Почему остался жив, когда несколько любимых друзей, бывших со мной, тяжело ранены, - и сам не знаю. Чудом вырвался из-под обломков и пламени разрушенного дома. Но это ничего. На то война. Здесь не у тещи на блинах!"
Харитонов снова вспомнил обе бомбежки узла связи. И мысли о тяжело раненных друзьях овладели им с новой силой.
Он вспомнил ординарца. Вспомнил, как Айдаров по-своему понимал геройство. Однажды Айдаров, находясь в кавалерийском взводе охраны штаба, заарканил и увел немецкого мотоциклиста.
Харитонов похвалил его за геройство. "Это не геройство, товарищ генерал, - возразил Айдаров, - арканить лошадей меня отец в горах выучил. Геройство, если я сам сообразил. Был у меня такой случай. В бою выбыла из строя моя рота, я присоединился к другой. Кончили бой ночью, подходим к полевой кухне с котелками.
Повар всем наливает, а мне не дает. "Ты не нашей роты. На тебя нет продуктов!" - "'Но я же воевал, кушать хочу, дай!" Повар свое:
"Я своих бойцов знаю, кто как воюет, а ты, может, в кустах прятался и к ужину поспел!" Вот тут и нужно было мне проявить геройство, сообразить, товарищ генерал! Пошел, принес повару воды, нарубил сухих веток. Он меня за это накормил. Я не лег спать голодный. Этому уже меня никто не учил. Сам догадался!"
"Где он теперь? - подумал Харитонов. - В каком госпитале?
Где Краевич, Зина?"
Послышался легкий стук в дверь и голос адъютанта:
- Можно, товарищ генерал?
- Войди! - ответил Харитонов.
- Товарищ генерал, - начал Шпаго, - мы с Мишей обедаем.
А вы что, святым духом жить хотите?
- Не святым духом, а сухим пайком!
- Как хотите, товарищ генерал, сегодня жэ пойдете в генеральскую столовую, - решительно произнес Шпаго,
- Ладно! - не желая ссоры, согласился Харитонов.
Генеральская столовая помещалась в красивом одноэтажном доме под черепицей. Высокое крыльцо вело в коридор. Дверь направо-в зал, другая. раскрыта настежь, во двор. Там была кухня.
В большой светлой комнате стояло несколько овальных столиков, покрытых свеженакрахмаленныдли скатертями. Ветер надувал палевые занавески у раскрытых окон. Харитонов выбрил самый крайний столик слева от входной двери и сел спиной к окнам, чтобы люди, входя в зал, не сразу обратили на него внимание. Он заказал окрошку и с аппетитом, впервые за эти несколько дней, принялся за еду. В коридоре послышались шаги и недовольный голос Казанского.
"Надо полагать, пройдет в конец зала и займет стол ближе к окну, чтобы никто не ходил мммо", - подумал Харитонов. Но он ошибся. Шаги Казанского направились в его сторону, послышался шум отодвигаемого стула. Харитонов опустил глаза в тарелку.
- Вы почему не показыв-эетесь? - спросил Казанский.
- Жду вызова! - глухо ответил Харитонов.
- К кому?
- К командующему.
- Вы полагаете, что он вправе отменить приказ Главкома?..
С расследованием вашего дела, пожалуй, лучше повременить, пока Ставка как следует разберется в обстановке!
- Тем более я нигде появляться не буду. Всякий разговор мой по этому вопросу может быть истолкован как попытка повлиять на разбор дела…
- Это, пожалуй, верно! - согласился Казанский. - В таком деле советую не торопиться… Вы что брали на первое?
- Окрошку.
- Ну как она сегодня?
- Хороша!
Казанский быстрым движением руки вскинул очки на переносицу и пробежал глазами меню.
"Нет, больше не пойду в эту столовую!" - выговаривал себе Харитонов, возвращаясь домой, стараясь не думать о совете Казанского. Всякое бездействие, оттяжка, неизвестность органически претили ему.
Ночью он не мог уснуть. Снова болело сердце. Когда боль сделалась невыносимой, он не спеша оделся и вышел в сад. Светил полный месяц. Тени от деревьев падали на траву, неровные, причудливые. Со стороны дома выступила человеческая фигура.
Харитонов узнал адъютанта.