II. Статуя командора
Посетитель, которого капельдинер ввёл в "контору", был гладко выбритый, несколько подслеповатый старик, с какой-то растерянностью на морщинистом лице и суетливой предупредительностью движений.
Иван Фёдорович Колокольцев, антрепренёр театра, высокий, неуклюжий господин с растрёпанной шевелюрой и длинной дряблой шеей, посмотрел на него несколько подозрительно.
- Три раза был у вас, Иван Фёдорович, - заговорил старик, - и не мог добиться у вас аудиенции. Между тем, имею до вас дело безотлагательной надобности.
Ивана Фёдоровича эта "безотлагательная надобность" по-видимому интересовала очень мало. Он небрежным жестом предложил гостю сесть на старый клеёнчатый стул, и сам сел тут же, у чёрного обтёртого стола, заменявшего в конторе бюро.
- Я ведь очень занят, - возразил он, выдвигая из стола ящик с бумагами, и шаря что-то по углам. - Вы господин Курепин, если не ошибаюсь?
- Да-с.
- Вы не родственник актрисы Курепиной, что два года тому назад сгорела на сцене Бобыльского театра?
- Я отец…
Иван Фёдорович поднял на него глаза; руки его перестали шарить. Что-то похожее на сочувствие загорелось в этом взгляде. Но оно тотчас же сменилось прежним холодным блеском. "Чёрт возьми, не на бедность ли пришёл просить", - невольно мелькнуло у него в голове.
- Я знал вашу дочь, - заговорил он, отгоняя от себя неприятную мысль о вспомоществовании. - Прекрасная была актриса, да и женщина прекрасная…
- Ах, что это было за существо! - невольно вырвалось у старика. - Нету, Иван Фёдорович, нету теперь таких…
- Она служила у меня, - продолжал Колокольцев, всё шаря в ящике, - полтора сезона служила. Хорошая была актриса, чудесная. Не случись с ней этого несчастья, я всегда с удовольствием бы заключил с ней условие.
Он нашёл то, что по-видимому искал, какую-то бумажку, и помакнув ржавое перо в банку, заменявшую чернильницу, стал что-то царапать.
- Да, - говорил он, не открывая глаз от пера, - да, мы с нею друзья были, большие друзья. - У неё девочка была крохотная, - где же она теперь?
- Внучка со мною.
- А!.. И что же, скажите, оставила ваша дочь после себя что-нибудь?
- Пустяки-с. Деньгами рублей двести, - да вещами. Деньги ушли на внучку, а вещи я припрятал в надёжные руки - дал слово не трогать: вырастет внучка - тогда и получит.
- А-а, похвально, похвально…
Иван Фёдорович хвалил своего гостя полумашинально, потому что глаза всё-таки не открывались от клочка бумаги.
- Но вообще мы в ужасном положении, - продолжал Курепин. - И если вы действительно, как говорите, были другом покойной Нади…
"Так и есть, так и есть", - подумал Колокольцев, и брови его сморщились, а ржавое перо ещё скорее запрыгало по бумаге.
- Помогите, Иван Фёдорович. Господь вас не оставит. На картофель и яйца денег нет. Девочка только и питается что чаем. Ведь растёт она, ей пища нужна питательная… Я ведь не денег у вас прошу, - быстро прибавил он, - а местечко хоть какое-нибудь, хоть плохенькое…
- Вы актёр разве? - удивился Колокольцев, и даже глаза на этот раз поднял.
- Как же-с, игрывать доводилось, и много игрывать. Теперь уж я лет десять не выходил на сцену… А прежде я далеко небезызвестен был.
- Вы что же играли-то?
- Играл-то любовников, потом комиков… А теперь - что прикажете…
- Мест у меня в труппе нет.
Иван Фёдорович вынул конверт, вложил в него записку, и начал надписывать.
- Хоть какое-нибудь, - повторил Курепин.
- На какое-нибудь вы не пойдёте. Вон мне плотник нужен: ведь вы этого дела делать не станете? Ну то-то вот и есть. Василий! - громко крикнул он, не вставая и не поворачивая головы.
На зов его вошёл тот самый капельдинер, что ввёл Курепина в контору, черноглазый мальчик лет четырнадцати.
- Эту записку снесёшь по адресу, - сказал Колокольцев, - да позови ко мне Евстафия Игнатьича, живо!
Мальчик хлопнул дверью. и за нею послышались его быстро удалявшиеся шаги.
- Так как же-с, Иван Фёдорович?
- Да так же-с. Что же я вам могу сделать, коли мест нет? Пришли бы месяцем раньше, когда я труппу набирал, ну, другое дело. А теперь у меня всё полно-с.
Курепин вздохнул, съёжился, и голова его так и ушла в вытертый воротник старого сюртука.
* * *
Пискливая дверь конторы опять отворилась и через порог перекатился маленький Евстафий Игнатьевич - режиссёр господина Колокольцева.
- Ну, что? - спросил его Колокольцев.
- Да что же, - отрезвится к вечеру. До спектакля-то ещё четыре часа - очувствуется до тех пор.
- Я его штрафовать буду, - решительно заявил Иван Фёдорович. - Что это в самом деле, - ни одного дня покойного нет, - нельзя ни за один спектакль поручиться. Вы знаете Сморчкова? - обратился он к Курепину.
Тот встрепенулся, и сразу даже не понял, что его спрашивают.
- Как же, как же, - служили вместе. Он тоже вторым комиком был-с; не знаю как теперь, а прежде очень был не прыток.
- Теперь хуже: пьян ежедневно.
- Да и тогда было тоже-с… Мы с ним на одних ролях были,
Вдруг Колоколъцев поднялся с места: очевидно, его осенила какая-то мысль. Он взял Евстафия Игнатьевича за пуговицу, и повёл его в угол.
- Слушайте, - сказал он, - вот этот (он кивнул на сидевшего у окна Курепина) просится на сцену. Сморчков человек нужный, но запивает. Если взять этого для острастки, может и Сморчков остепенится.
- Что ж, может быть, - согласился Евстафий Игнатьич.
- Ведь это приём известный. Не ест собака молока, - стоит подозвать кошку, - так она сейчас из жадности всё сожрёт, чтоб другим не досталось. Если на этот случай сего кавалера взять?
- Для устрашения?
- Именно для устрашения. Вы как на этот счёт?
- Можно. Приём достаточно хитрый.
- А вы сколько бы желали жалованья? - спросил Иван Фёдорович, подходя к посетителю.
Тот встал, сгорбленный такой, жалкий.
- Да что положите, Иван Фёдорович.
Колокольцев ещё раз на него посмотрел. В глазах старика было что-то знакомое ему, - то самое, что некогда светилось в чудесных глазах дочери. Антрепренёру как-то жутко стало: "сгорела, сгорела на сцене, совсем, - брр…" Он повёл плечами.
- Мне некогда, - проговорил он, взяв с окна цилиндр, и придавая лицу ту значительность, которую он никогда не мог себе придать. - Вот Евстафий Игнатьич переговорит с вами. Если ваши требовании благоразумны, то вы придёте к соглашению. А теперь мне надо к полицеймейстеру на обед…
- Бог, Бог вас вознаградит, - захлёбывался старик, потрясая его руку…
Колокольцев не любил ничего такого чувствительного. Всю жизнь вращаясь в театре, он так разуверился во всех проявлениях аффектов. что когда кто пред ним плакал, он говорил:
- А нет - вы посмотрите, как моя примадонна плачет, - роскошь, удивление!
Но тут, сегодня, ему показалось, что может быть и искренно всхлипнул этот старик.
"Впрочем - коли жрать нечего, поневоле будешь всхлипывать, - решил он, - всегда натурально выйдет".
Даже сознание какого-то исполненного долга, чувство какого-то удовлетворения наполнило его, когда он, сходя с крыльца театра, стал натягивать перчатки.
- Да и этого скота, Сморчкова, надо проучить, - бормотал он, шагая по тротуару. - Он знает, что нужен - и потому неглижирует обязанностями. Посмотрю, как он запоёт, когда увидит дублёра. - Двух зайцев значит разом: с одной стороны - скота подтянешь, с другой - христианскую добродетель совершишь… Мило!