Личный врач князя Гагарина и Витовта Путны поздоровался с Кристом холодно - ведь Крист был свидетелем душевной слабости, опасного какого-то часа его жизни, и - так чувствовал Миролюбов - ничем не помог Валерию Андреевичу в трудный, смертный момент.
Крист и Миролюбов пожали друг другу руки.
- Рад видеть вас живым, - сказал Крист. - Сколько?
- Пять лет. Вы издеваетесь надо мной. Ведь я не виноват ни в чем. А тут пять лет лагерей. Колыма.
- Положение у вас было очень опасное. Смертельно опасное. Счастье не изменило вам, - сказал Крист.
- Подите вы к черту с таким счастьем.
И Крист подумал: Миролюбов прав. Это слишком русское счастье - радоваться, что невинному дали пять лет. Ведь могли бы дать десять, даже вышака.
На Колыме Крист и Миролюбов не встречались. Колыма велика. Но из рассказов, из расспросов Крист узнал, что счастья доктора Миролюбива хватило на все пять лет его лагерного срока. Миролюбов был освобожден в войну, работал врачом на прииске, состарился и умер в 1965 году.
1965
Иван Федорович
Иван Федорович встречал Уоллеса в штатском костюме. Караульные вышки в ближайшем лагере были спилены, а арестанты получили благословенный выходной день. На полки поселкового магазина были выворочены все "заначки", и торговля велась так, как будто не было войны.
Уоллес принял участие в воскреснике по уборке картошки. На огороде Уоллесу дали американскую горбатую лопату, недавно полученную по лендлизу, и это было Уоллесу приятно. Сам Иван Федорович был вооружен такой же лопатой, только рукоятка была русской - длинной. Уоллес спросил что-то, показывая на лопату, стоявший рядом с Иваном Федоровичем человек в штатском что-то сказал, потом что-то сказал Иван Федорович, и переводчик любезно перевел его слова Уоллесу. Что в Америке - передовой технической стране - подумали даже о форме лопаты - и дотронулся до лопаты, которую держал в руках Уоллес. Лопата всем хороша, только ручка не для русских - очень коротка, не подбориста. Переводчик с трудом перевел слово "подбориста". Но что русские, которые подковали блоху (об этом и Уоллес кое-что читал, готовясь к поездке в Россию), внесли улучшение в американский инструмент: пересадили лопату на другую, длинную ручку. Наиболее удобная длина черенка и лопаты - от земли до переносицы работающего. Стоявший рядом с Иваном Федоровичем человек в штатском показал, как это делается. Пора было приступать к "ударнику" - к уборке картофеля, который не худо рос на Крайнем Севере.
Уоллесу все было интересно. Как здесь растут капуста, картошка? Как ее сажают? Рассадой? Как капусту? Удивительно. Какой урожай с гектара?
Уоллес по временам оглядывался на своих соседей. Вокруг начальников копали молодые люди - краснощекие, довольные. Копали весело, бойко. Уоллес, улучив минуту, пригляделся к их рукам, белым, не знавшим лопаты пальцам и усмехнулся, поняв, что это переодетая охрана. Уоллес видел все: и спиленные вышки, и вышки не спиленные, и гроздья арестантских бараков, окруженных проволокой. Он знал об этой стране не меньше Ивана Федоровича.
Копали весело. Иван Федорович скоро утомился - он был человек сырой, грузный, но не хотел отстать от вице-президента Америки. Уоллес был легкий, как мальчик, подвижной, хотя по годам и постарше Ивана Федоровича.
- Я привык у себя на ферме к такой работе, - весело говорил Уоллес.
Иван Федорович улыбался, все чаще отдыхал.
"Вот вернусь в лагерь, - думал Иван Федорович, - обязательно сделаю укол глюкозы". Иван Федорович очень любил глюкозу. Сердце глюкоза поддерживала отлично. Придется рискнуть - домашнего врача своего Иван Федорович не взял с собой в эту поездку.
"Ударник" кончился, и Иван Федорович приказал позвать начальника санчасти. Тот явился бледный, ожидая самого худшего. Доносы об этой проклятой рыбалке, где больные ловили рыбку для начальника санчасти? Но ведь это - освященная временем традиция.
Иван Федорович, увидя врача, постарался улыбнуться как можно милостивее.
- Мне нужно сделать укол глюкозы. Ампулы с глюкозой у меня есть. Свои.
- Вы? Глюкозу?
- А что это тебя так удивляет? - подозрительно посмотрев на развеселившегося начальника санчасти, сказал Никишев. - Вот, сделай мне укол!
- Я? Вам?
- Ты. Мне.
- Глюкозу?
- Глюкозу.
- Я прикажу Петру Петровичу, хирургу нашему. Он лучше меня сделает.
- А ты что - не умеешь, что ли? - сказал Иван Федорович.
- Умею, товарищ начальник. Но Петр Петрович умеет еще лучше. А шприц я дам свой, личный.
- У меня есть и шприц свой.
Послали за хирургом.
- Слушаю, товарищ начальник. Хирург больницы Красницкий.
- Ты - хирург?
- Да, товарищ начальник.
- Бывший зэка?
- Да, товарищ начальник.
- Можешь сделать мне укол?
- Нет, товарищ начальник. Я не умею.
- Уколов не умеешь делать?
- Мы, гражданин начальник, - вмешался начальник санчасти, - фельдшера вам сейчас пришлем. Из зэка. Тот делает - не услышите. Давайте ваш шприц сюда. Я его в вашем присутствии вскипячу. Мы с Петром Петровичем последим, чтобы не оказал вредительства какого-нибудь, терроризма. Мы жгут подержим. Рукав вам засучим.
Пришел фельдшер из зэка, вымыл руки, обтер их спиртом, сделал укол.
- Можно идти, гражданин начальник?
- Иди, - сказал Иван Федорович. - Дайте ему пачку папирос из портфеля.
- Не стоит, гражданин начальник.
Вот как сложно оказалось с глюкозой в пути. Ивану Федоровичу долго казалось, что у него жар, голова кружится, что он отравлен этим фельдшером из зэка, но в конце концов Иван Федорович успокоился.
На следующий день Иван Федорович проводил Уоллеса в Иркутск и от радости перекрестился и приказал поставить караульные вышки обратно, а товары из магазина - убрать.
С недавнего времени Иван Федорович чувствовал себя особенным другом Америки, разумеется, в дипломатических границах дружбы. Всего несколько месяцев назад на опытном заводе в сорока семи километрах от Магадана было налажено производство электролампочек. Только колымчанин может оценить такое. За пропажу лампочек судили; на приисках потеря лампочки приводила к тысячам потерянных рабочих часов. Привозных лампочек не напасешься. А тут вдруг такое счастье. Создали свое! Освободились от "иностранной зависимости"!
Москва оценила достижения Ивана Федоровича - он был награжден орденом. Орденами поменьше награждены директор завода, начальник цеха, где производились эти лампочки, лаборанты. Все, кроме того человека, который это производство создал. Это был харьковский физик-атомщик, инженер Георгий Георгиевич Демидов - литерник с пятилетним сроком - не то "аса", не то что-то в этом роде. Демидов думал, что его хоть на досрочное представят, да и директор завода на это намекал, но Иван Федорович счел такое ходатайство политической ошибкой. Фашист, и вдруг - досрочное освобождение! Что скажет Москва. Нет, пусть радуется, что работает не на "общих", в тепле - это лучше всякого досрочного. И орден он, Демидов, получить, конечно, не может. Орденами награждаются верные слуги государства, а не фашисты.
- Вот премию рублей двадцать пять подбросить - это можно. Махорочки там, сахару…
- Демидов не курит, - почтительно сказал директор завода.
- Не курит, не курит… На хлеб променяет или еще на что… а не надо махорки, так надо ему новую одежу - не лагерную, а, понимаешь… Те гарнитуры американские в коробках, что мы вам начали давать в премию. Я и забыл. Костюм там, рубашка, галстук. В коробке такой белой. Вот так и премируйте.
На торжественном заседании в присутствии самого Ивана Федоровича каждому герою вручалась коробка с американским подарком. Все кланялись и благодарили. Но когда дошла очередь до Демидова, он вышел к столу президиума, положил коробку на стол и сказал:
- Я американских обносков носить не буду, - повернулся и ушел.
Иван Федорович оценил это прежде всего с политической точки зрения, как выпад фашиста против советско-американского блока свободолюбивых стран, и позвонил тем же вечером в райотдел. Демидова судили, дали "довеска" восемь лет, сняли с работы, послали на штрафной прииск, на "общие".
Сейчас, после визита Уоллеса, Иван Федорович вспомнил случай с Демидовым с явным удовольствием. Политическая прозорливость всегда была достоинством Ивана Федоровича.
Иван Федорович особенно заботился о своем сердце после недавней женитьбы на двадцатилетней комсомолке Рыдасовой. Иван Федорович сделал ее своей женой, начальницей большого лагерного отделения - хозяйкой жизни и смерти многих тысяч людей. Романтическая комсомолка быстро превратилась в зверя. Она ссылала, давала дела, сроки, "довески" и стала в центре всяческих интриг, по-лагерному подлых.
Театр доставлял мадам Рыдасовой очень много забот.