Немало удивлялись они и немке пассажирке, вязавшей чулок, которая, как вошла в вагон, вынула начатый чулок, да так и не переставала его вязать в течение двух часов.
- Неужто дома-то у ней не хватает времени, чтобы связать чулки? - спросила жена.
- И хватает, может статься, да уж такая повадка, - отвечал муж. - Немки уж такой народ… Немка не только что в вагон, а и в гроб ляжет, так и то чулок вязать будет.
А поезд так и мчался. Супруги наелись булок с сыром и икрой. Жажда так и томила их после соленого, а напиться было нечего. Во время минутных остановок на станциях они не выходили из вагонов, чтобы сбегать в буфет, опасаясь, что поезд уйдет без них.
- Черт бы побрал эту немецкую езду с минутными остановками! Помилуйте, даже в буфет сбегать нельзя! - горячился Николай Иванович. - Поезд останавливается, пятьдесят человек выпускают, пятьдесят пассажиров принимают - и опять пошел. Ни предупредительных звонков - ничего. Один звонок - и катай-валяй. Говорят, это для цивилизации… Какая тут к черту цивилизация, ежели человеку во время остановки поезда даже кружки пива выпить нельзя?
- Да, должно быть, здесь такие порядки, что немцы с собой берут питье, - говорила Глафира Семеновна. - Они народ экономный.
- Да ведь не видать, чтобы пили в вагонах-то. Только сигарки курят да газеты читают. Вот уж сколько проехали, а хоть бы где-нибудь показалась бутылка. Бутерброды ели, а чтобы пить - никто не пил. Нет, у нас на этот счет куда лучше. У нас приедешь на станцию-то, так стоишь, стоишь, и конца остановки нет. Тут ты и попить, и поесть всласть можешь, даже напиться допьяна можешь. Первый звонок - ты и не торопишься, а идешь либо пряники вяземские себе покупать, а то так к торжковским туфлям приторговываешься; потом второй звонок, третий, а поезд все стоит. Когда-то еще кондуктор вздумает свистнуть в свистульку машинисту, чтобы тот давал передний ход. Нет, у нас куда лучше.
Новая остановка. Станция такая-то - кричит кондуктор и прибавляет: "Zvei minuten".
- Опять цвай минутен, черт их возьми! Когда же душу-то отпустят на покаяние и дадут такую остановку, чтобы попить можно! - восклицал Николай Иванович.
- Да дай кондуктору денег и попроси, чтобы он нам в вагон пива принес, - посоветовала ему жена. - За тару-то заплатим.
- Попроси… Легко сказать - попроси… А как тут попросишь, коли без языка? На тебя понадеялся, как на ученую, а ты ни в зуб толкнуть по-немецки…
- Комнатные слова я знаю, а тут хмельные слова. Это по твоей части. Сам же ты хвастался, что хмельные слова выучил, - ну вот и попроси у кондуктора, чтоб принес пива.
- А и то попросить.
Николай Иванович вынул из кармана серебряную монету и, показывая ее пробегавшему кондуктору, крикнул:
- Эй, хер!.. Хер кондуктор! Коммензи… Вот вам немецкая полтина… Дейч полтина… Бир тринкен можно? Брингензи бир… Боюсь выйти из вагона, чтобы он не уехал… Два бир… Цвай бир… Для меня и для мадам… Цвай бир, а остальное - немензи на чай…
Все это сопровождалось жестами. Кондуктор понял - и явилось пиво - кельнер принес его из буфета. Муж и жена жадно выпили по кружке.
Поезд опять помчался.
Кенигсберг
Выпитая кружка пива раздразнила еще больше жажду Николая Ивановича и Глафиры Семеновны.
- Господи! Хоть бы чайку где-нибудь напиться в охотку, - говорила Глафира Семеновна мужу. - Неужто поезд так все и будет мчаться до Берлина без остановки? Где же мы пообедаем? Где же мы поужинаем? Хоть бифштекс какой-нибудь съесть и супцу похлебать. Ведь нельзя же всю дорогу сыром и икрой питаться. Да и хлеба у меня мало. Всего только три маленькие булочки остались. Что это за житье, не пивши, не евши, помилуйте!
- Ага! Жалешься! - поддразнил ее муж. - А зачем просилась за границу? Сидела бы у себя дома на Лиговке.
- Я просилась на Эйфелеву башню, я просилась к французам на выставку.
- Да ведь и там не слаще. Погоди, на Эйфелевой-то башне, может быть, взвоешь.
- Николай Иваныч, да попроси же ты у кондуктора еще пива.
- Погоди, дай до станции-то доехать.
Но на станциях, как на грех, останавливались на одну минуту.
- Бир… Бир… Цвай бир! Кондуктор… Хер кондуктор!.. Вот дейч полтина. Валяй на всю… Можете и сами тринкен… Тринкензи!.. - кричал Николай Иванович, протягивая кондуктору марку, но кондуктор пожимал плечами, разводил руками и говорил:
- Nur eine Minute, mein Herr…
Обер-кондуктор свистел, локомотив отвечал на свисток и мчался.
- Помчалась цивилизация! - воскликнул Николай Иванович. - Ах, чтоб вам пусто было! Нет, наши порядки куда лучше.
- Нельзя? - спрашивала жена.
- Видишь, нельзя. Сую кондуктору полтину на чай - даже денег не берет.
Поезд мчался с неимоверной быстротой. Мимо окон вагонов беспрерывно мелькали домики, поля, засеянные озимью, выровненные, скошенные луга, фабричные трубы или сады и огороды. Везде возделанная земля и строения.
- Да где же у них пустырь-то? Где же болота? - дивился Николай Иванович.
Поезд сгонял стаи птиц с полей. Птицы взвивались и летели… хвостами назад. Глафира Семеновна первая это заметила и указала мужу:
- И птицы-то здесь какие-то особенные. Смотри-ка, задом летят. Не вперед летят, а назад.
Николай Иванович взглянул и сам удивился, но тотчас же сообразил:
- Да нет же, нет. Это их поезд обгоняет, оттого так и кажется.
- Полно тебе морочить-то меня. Будто я не понимаю. Ну смотри, видишь, хвостами назад… Задом летят, задом… Это уж такие немецкие птицы. Я помню, что нас в пансионе про таких птиц даже учили, - стояла на своем жена.
В вагон пришел кондуктор ревизовать билеты.
- Бир тринкен… Где можно бир тринкен и поесть что-нибудь? - приставал к нему Николай Иванович.
- Эссен, эссен… - пояснила Глафира Семеновна и покраснела, что заговорила по-немецки. - Бир тринкен, тэ тринкен, кафе тринкен и эссен? - продолжала она.
Кондуктор понял, что у него спрашивают, и отвечал:
- Königsberg… Königsberg werden Sie zwölf Minuten stehen…
- Поняли, поняли. Зер гут. В Кенигсберге двенадцать минут. Ну вот это я понимаю! Это как следует. Это по-человечески! - обрадовался Николай Иванович.
- А когда? В котором часу? Ви филь ур? - спросила Глафира Семеновна и еще больше покраснела.
- Um sieben, - дал ответ кондуктор.
- Мерси… Данке… Ну, славу богу… В семь часов. Это, стало быть, через два часа. Два часа как-нибудь промаемся.
Муж взглянул на жену и одобрительно сказал:
- Ну, вот видишь… Говоришь же по-немецки, умеешь, а разговаривать не хочешь.
- Да комнатные и обыкновенные слова я очень чудесно умею, только мне стыдно.
- Стыд не дым, глаза не ест. Сади, да и делу конец.
Смеркалось. Супруги с нетерпением ждали Кенигсберга. При каждой остановке они высовывались из окна и кричали кондуктору:
- Кенигсберг? Кенигсберг!
- Nein, nein, Königsberg wird noch weiter.
- Фу-ты, пропасть! Все еще не Кенигсберг. А пить и есть хочу, как собака! - злился Николай Иванович.
Но вот поезд стал останавливаться. Показался большой вокзал, ярко освещенный.
- Königsberg! - возгласил кондуктор.
- Слава тебе господи! Наконец-то!
Пассажиры высыпали из вагонов. Выскочили и Николай Иванович с Глафирой Семеновной. У станции стояли сразу три поезда. Толпился народ. Одни входили в вагоны, другие выходили. Носильщики несли и везли сундуки и саквояжи. Шум, говор, свистки, звонки, постукивание молотков о колеса.
- Вот ад-то! - невольно вырвалось у Николая Ивановича. - Да тут живым манером растеряешься. Постой, Глаша, надо заметить, из которого поезда мы вышли, а то потом как бы не попасть в чужой поезд. Видишь, наш поезд посередине стоит, а на боковых рельсах - это чужие поезда. Ну, пойдем скорей в буфет.
- Нет, голубчик, я прежде в уборную… Мне поправиться надо. Ведь сколько времени мы, не выходя из вагона, сидели, а в здешних вагонах, ты сам знаешь, уборных нет, - отвечала жена. - Без уборной мне и еда не в еду.
- Какая тут поправка, коли надо торопиться пить и есть скорей. Ведь только двенадцать минут поезд стоит. Да и черт их знает, какие такие у них немецкие минуты! Может быть, ихние минуты наполовину меньше наших. Идем скорее.
- Нет, не могу, не могу. Уверяю тебя, что не могу… Да и тебя попрошу проводить меня до уборной и подождать у дверей, а то мы растеряться можем.
- Эх, бабье племя! - крякнул Николай Иванович и отправился вместе с женой отыскивать женскую уборную.
Уборная была найдена. Жена быстро скрылась в ней. Муж остался дожидаться у дверей. Прошло минут пять. Жена показывается в дверях. Ее держит за пальто какая-то женщина в белом чепце и что-то бормочет по-немецки.
- Николай Иваныч, дай, бога ради, сколько-нибудь немецких денег или рассчитайся за меня! - кричит жена. - Здесь, оказывается, даром нельзя… Здесь за деньги. Даю ей русский двугривенный, не берет.
- В уборную на станции да за деньги!.. Ну народ, ну немецкие порядки! - восклицает Николай Иванович, однако сует немке денег и говорит: - Скорей, Глаша, скорей, а то и поесть не успеем.
Они бегут, натыкаются на носильщиков. Вот и буфет. Расставлены столы. На столах в тарелках суп. "Табльдот по три марки с персоны", - читает Глафира Семеновна немецкую надпись над столом.
- Полный обед есть здесь за три марки. Занимай скорей места, - говорит она мужу.
Тот быстро отодвигает стулья от стола и хочет сесть, но лакей отстраняет его от стола и что-то бормочет по-немецки. Николай Иванович выпучивает на него глаза.
- Ви? Вас? Мы есть хотим… Эссен… митаг эссен, - говорит Глафира Семеновна.