Таможня
Николай Иванович и Глафира Семеновна, запыхавшиеся и раскрасневшиеся, сидели уже в прусском вагоне. Перед ними стоял немец носильщик и ждал подачки за принесенные в вагон мешки и подушки. Николай Иванович держал на ладони горсть прусских серебряных монет, перебирал их другой рукой и решительно недоумевал, какую монету дать носильщику за услугу.
- Разбери, что это за деньги! - бормотал он. - Одни будто бы полтинники, а другие, которые побольше, так тоже до нашего рубля не хватают! Потом мелочь!.. На одних монетах помечено, что десять, на других стоит цифирь пятьдесят, а обе монетки одной величины.
- Да дай ему вот вроде полтины-то! - сказала Глафира Семеновна.
- Сшутила! Давать по полтине, так тоже раздаешься. Эдак и требухи не хватит.
- Ну дай маленьких монет штучки три.
- В том-то и дело, что они разные. Одни в десять, другие в пятьдесят, а величина одна. Да и чего тут десять, чего пятьдесят? Беда с чужими деньгами!
Он взял три монетки по десяти пфеннигов и подал носильщику. Тот скривил лицо и подбросил монетки на ладони.
- Неужто мало? Ведь я три гривенника даю! - воскликнул Николай Иванович и дал еще десять пфеннигов.
Носильщик плюнул, отвернулся и, не приподняв шапки, отошел от вагона.
- Вот так немецкая морда! Сорок ихних копеек даю, а он и этим недоволен. Да у нас-то за сорок копеек носильщики в пояс кланяются! - продолжал Николай Иванович, обращаясь к жене.
- А почем ты знаешь, может быть, ихние копейки-то меньше? - сказала та и прибавила: - Ну, да что об этом толковать! Хорошо, что уж в вагоны-то уселись. Только в те ли мы вагоны сели? Не уехать бы куда в другое место вместо Берлина-то?
- Пес их знает! Каждому встречному и поперечному только и твердил, что Берлин, Берлин и Берлин. Все тыкали перстами в этот вагон.
Николай Иванович высунулся из окна вагона и крикнул:
- Эй! Хер кондуктор! Берлин здесь?
- О, ja, mein Herr, Berlin.
- Слышишь? Около русской границы и то по-немецки. Хоть бы одна каналья сказала какое-нибудь слово по-русски, кроме еврея менялы.
- Ну вот с евреями и будем разговаривать. Ведь уж евреи-то, наверное, везде есть.
- Да неужто ты, Глашенька, окромя комнатных слов, никакого разговора не знаешь?
- Про еду знаю.
- Ну, слава богу, хоть про еду-то. По крайней мере, с голоду не помрем. Ты про еду, я про хмельное и всякое питейное. Ты, по крайней мере, поняла ли, что немец в таможне при допросе-то спрашивал?
- Да он только про чай да про табак с папиросами и спрашивал. Тээ, табак, папирос…
- Ну, это-то и я понял. А он еще что-то спрашивал?
- Ничего не спрашивал. Спрашивал про чай и про папиросы, а я молчу и вся дрожу, - продолжала жена. - Думала, ну как полезет в платье щупать.
- А где у тебя чай с папиросами?
- В турнюре. Два фунта чаю и пятьсот штук папирос для тебя.
- Вот за это спасибо. Теперь, по крайности, мы и с чаем и с папиросами. А то Федор Кириллыч вернулся из-за границы, так сказывал, что папиросы ихние на манер как бы из капустного листа, а чай так брандахлыст какой-то. Вот пиво здесь - уму помраченье. Я сейчас пару кружек опрокинул - прелесть. Бутерброды с колбасой тоже должны быть хороши. Страна колбасная.
- Колбасная-то колбасная, да кто их знает, из чего они свои колбасы делают. Может быть, из кошек да из собак. Нет, я их бутербродов есть не стану. Я своих булок захватила, и у меня сыр есть, икра.
- Нельзя же, душечка, совсем не есть.
- Колбасу? Ни за что на свете! Да и вообще не стану есть ничего, кроме бифштекса. У них, говорят, суп из рыбьей чешуи, из яичной скорлупы и из сельдяных голов варится.
- Ну?!
- Я от многих слышала. Даже в газетах читала. А наш жилец - немец настройщик, что в папенькином доме живет… Образованный немец, а что он ест вместо супа? Разболтает в пиве корки черного хлеба, положит туда яйцо, сварит, вот и суп. Нам ихняя кухарка рассказывала, они, говорит, за обе щеки едят, а мне в глотку не идет. Я, говорит, кофейными переварками с ситным в те дни питаюсь. Я и рыбу у них в Неметчине есть не буду.
- Рыбу-то отчего? Ведь уж рыба все рыба.
- Боюсь, как бы вместо рыбы змеи не подали. Они и змей едят, и лягушек.
- Это французы.
- И французы, и немцы. Немцы еще хуже. Я сама видела, как настройщицкая немка в корзинке угря на обед с рынка тащила.
- Так угря же, а не змею.
- Та же змея, только водяная. Нет, я у них ни рыбы, ни колбасы, ни супу - ни за что на свете… Бифштекс да булки. Пироги буду есть, и то только с капустой. Яйца буду есть. Тут уж, по крайней мере, видишь, что ешь настоящее.
- У них и яйца поддельные есть.
- Да что ты! Как же это так яйца подделать?
- В искусственной алебастровой скорлупе, а внутри всякая химическая дрянь. Я недавно еще читал, что подделывают.
- Тьфу, тьфу! Кофей буду пить с булками.
- И кофей поддельный. Тут и жареный горох, и рожь, и цикорий.
- Ну, это все-таки не поганое.
- А масла у них настоящего и нет. Все маргарин. Ведь мы с них пример-то взяли. Да еще из чего маргарин-то…
- Не рассказывай, не рассказывай!.. - замахала руками жена. - А то я ничего жареного есть не стану.
Поезд тихо тронулся.
- По немецкой земле едем. В царство пива и колбасы нас везут, - сказал Николай Иванович.
На Берлин
Поезд стрелой мчался от Эйдкунена по направлению к Берлину, минуя не только полустанки, но даже и незначительные станции, останавливаясь только на одну или две минуты перед главными станциями. За окнами вагонов мелькали, как в калейдоскопе, деревеньки с фруктовыми садами около каменных домиков, гладкие, как языком вылизанные, скошенные луга и поля, вычищенные и даже выметенные рощицы с подсаженными рядами молодыми деревцами, утрамбованные проселочные дорожки, пересекающие под мостами железнодорожное полотно. На одной из таких дорог Николай Иванович и Глафира Семеновна увидали повозку, которую везли две собаки, и даже воскликнули от удивления.
- Смотри-ка, Глаша, на собаках бочку везут. Вот народ-то!
- Вижу, вижу. Бедные псы! Даже языки высунули, до того им тяжело. А мужчина идет сзади, руки в карманы и трубку курит. Стало быть, здесь нет общества скотского покровительства?
- Стало быть, нет, а то бы уж член общества сейчас этой самой трубке награждение по затылку сделал: какое ты имеешь собственное право скота мучить?! Ну, народ! Собаку и вдруг в тележку запрячь! Поди-ка выдумай кто другой, кроме немца! У нас это происшествие только в цирке как фокус показывается, а здесь, извольте видеть, на работе… Правду говорят, что немец хитер, обезьяну выдумал.
- Да, может быть, и это какой-нибудь акробат с учеными собаками по дворам шляющийся.
- Нет. Тогда с какой же стати у него бочка на тележке и корзина с капустой? Просто это от бедности. Лошадь кормить нечем - ну и ухищряются на собаках… Вон и еще на собаках… Солому везут. Как их на котах не угораздит возить!
- Погоди. Может быть, и запряженных котов увидим.
И опять чистенькие деревеньки с черепичными крышами на домах, с маленькими огородиками между домов, обнесенными живой изгородью, аккуратно подстриженной, а в этих огородах женщины в соломенных шляпках с лентами, копающиеся в грядах.
- Смотри-ка, смотри-ка: в шляпках и на огородах работают! - удивлялась Глафира Семеновна. - Да неужели это немецкие деревенские бабы?
- Должно быть, что бабы. Карл Адамыч сказывал, что у них деревенские бабы в деревнях даже на фортепианах играют, а по праздникам себе мороженое стряпают, - отвечал Николай Иванович.
- Мороженое? Да что ты! А как же у нас рассказывают, что немцы и немки с голоду к нам в Россию едут? Ведь уж ежели мороженое…
- Положим, что от мороженого в брюхе еще больше заурчит, ежели его одного нажраться. Да нет, не может быть, чтобы с голоду… Какой тут голод, ежели в деревнях - вот уже сколько времени едем - ни одной развалившейся избы не видать. Даже соломенных крыш не видать. Просто-напросто немец к нам едет на легкую работу. Здесь он гряды копает, а у нас приедет - сейчас ему место управляющего в имении… Здесь бандурист какой-нибудь по трактирам за пятаки да за гривенники играет, а к нам приедет - настройщик; и сейчас ему по полтора рубля за настройку фортепиан платят.
И опять немки в шляпках и с граблями. На этот раз они стояли около пожелтевшего дуба. Одна немка сбивала граблями с ветвей дуба желтый лист, а другая сгребала этот лист в кучки.
- И на что им этот желтый лист понадобился? Вишь, как стараются! - удивлялась Глафира Семеновна.
- Немец хитер… Почем ты знаешь: может быть, этот лист в какую-нибудь еду идет, - отвечал Николай Иванович. - Может быть, для собак-то вот этих, что телеги возят, еду из листа и приготовляют.
- Станет тебе собака дубовый лист есть!
- С голодухи станет, особливо ежели с овсяной крупой перемешать да сварить.
- Нет, должно быть, это просто для соления огурцов. В соленые огурцы и черносмородинный, и дубовый лист идет.
- Так ведь не желтый же!
- А у них, может быть, желтый полагается.
- Да чем догадываться-то, понатужься да спроси как-нибудь по-немецки вон у этой дамы, что против тебя сидит и чулок вяжет, - кивнул Николай Иванович на пассажирку, прилежно перебиравшую спицы с серой шерстью. - Неужто ты не знаешь, как и желтый лист по-немецки называется?
- Я же ведь сказала тебе, что нас только комнатным словам учили.
- Ну, пансион! А ведь, поди, за науку по пяти рублей в месяц драли!
- Даже по десяти.