Матушка с неловкими, но очень приветливыми поклонами, захлопотала около поданной закуски, причем все кругленькое лицо ее озарилось такой несходящей с него мягкой и доброй улыбкой, что масленые глазки ее совсем ушли в маленькие щелочки и глядели оттуда с таким выражением, что все лицо ее, вся фигура ее высказывали одно бесконечное стремление чем ни на есть, но только побольше, порадушнее, от всей души угодить гостю.
- Прошен' пана! - залепетала она по-польски своим мягким голосом, подвигая к Константину и варенье, и наливку, и грибки, и колбасу домашнего копченья.
При звуках польского языка, Хвалынцев почти невольно кинул на нее мимолетный взгляд, в котором сказался оттенок удивления.
Отец Сильвестр, казалось, заметил это.
- Господин Хвалынцев - русские, - с некоторым смущением, но внушительно предупредил он свою матушку.
- А, пан з Россiи! - еще приветливее и радушнее залепетала она. - То для мне бардзо припемне!.. Прошен' пана закоштоваць…
- Они по-польски не говорят! - с пущею вразумительностью, но с улыбкой еще большего смущения, обратился к ней отец Конотович.
Матушка поняла, наконец, в чем дело и смутилась сама чуть не более своего мужа.
- Звыните!.. мы так… привыкли… тут усе по-польску, - заговорила она, видимо затрудняясь в приискании слов и выражений.
- Ах, сделайте одолжение!.. Я… розумлю… - поспешил предупредить Константин, почему-то вдруг начав коверкать русскую речь, из желания подделаться в лад матушке, словно его язык стал бы понятнее для нее от этого коверканья на будто бы польскую стать.
- Нет, уж вы, матушка, лучше по-простому, по-хлопскому! - добродушно посоветовал жене отец Конотович. - Все же понятнее будет, и для вас оно за привычку.
Матушка только улыбалась да слегка покланивалась с каким-то извиняющимся видом.
- Вы лучше подите да насчет чайку нам распорядитесь, - указывая ей значительным взглядом на внутреннюю дверь, сказал отец Сильвестр - и жена его сейчас же удалилась, все с той же бесконечно доброй улыбкой и с тем же несколько оторопелым, извиняющимся видом.
Хвалынцеву сделалось даже неловко и совестно как-то при мысли, что он стал причиной такого смущения и стольких хлопот для этих простых и добрых людей.
Минутку спустя по уходе матушки, после небольшого молчания, слегка покашливая да покряхтывая и все еще не оправясь от некоторого затруднительного смущения, отец Сильвестр обратился к Хвалынцеву.
- Вы извините… для вас, конечно, показалось очень странным, - начал он в оправдательно-объяснительном тоне, что вдруг это… матушка православного священника, и вдруг по-польски… но, - прибавил он со вздохом, - что делать!.. Отчасти, это, конечно, наша собственная вина, собственное небрежение, но это здесь - общее… это все он так у нас.
- Да что ж тут?.. Почему ж и не говорить, - пробормотал было Хвалынцев, чтобы как-нибудь сгладить неловкое смущение хозяина.
- Э, нет, не смотрите так! - серьезно перебил его отец Сильвестр. - Мы вот только теперь начинаем чувствовать плоды наших небрежений вообще!.. Оно, казалось бы, пустяки, но из подобных обыденных пустяков ведь и вся жизнь человеческая слагается и свои результаты приносит. Положение-то наше горькое такое в этом крае!.. Вы представьте себе, что у нас не только во всей епархии, но во всем Северо-Западном крае нет ни одной школы, ни одного училища для девиц духовного звания.
- Неужели? - удивленно и как будто с некоторым недоверием воскликнул Хвалынцев.
- Да-с! и нет, и не было, да Бог весть и будет ли еще когда! - с горечью подтвердил отец Конотович. - Ну, а дочерям-то все-таки хочется дать какое ни на есть воспитание; уж это как будто и совесть, и долг родительский обязывают! А где его дашь! Иное дело, конечно, сам призаймешься, научишь, чего сам еще не забыл с семинарской скамейки, да ведь не всякий к этому даже возможности имеет, так что благо и то, когда лишь писать, читать да считать дочку свою обучишь - и то благодарение Господу!.. Потому-то вот многие из нас поневоле дочерей в польские пансионы сдают; русских учительниц нет вовсе, да если б и завелась какая, то господа поляки сразу выкурят каким ни на есть способом! Ну, а ведь наши нынешние матушки - это ведь все еще дочери наших отцов, так сказать, старое поколение; эти-то и совсем на Польше выросли и воспитались! Дома-то между собой говорим конечно все больше по-простому, по-белорусски, а в обществе не принято как-то… совестятся! да и заговори-ка, так каждый шляхтич, каждая шляхтянка засмеют! Положение грустное и дай Бог только силы кое-как бороться с ним!
- Да; здесь, кажись, сколько я замечаю, что-то странное творится, - промолвил Хвалынцев, желая как-нибудь навести разговор на существенно интересовавшие его темы.
Священник многозначительно усмехнулся.
- Хм… странное, говорите вы, - сказал он. - Не странное, а гнусное!.. Да вот, даст Бог, скоро все станет ясно!.. Авось либо тогда прозрят наши слепорожденные!
Заложив руки в карманы подрясника, он с некоторым оттенком досадливого волнения прошелся по комнате и вдруг остановился пред Хвалынцевым.
- Обман на обмане сидит и обманом погоняет, как говорится! - веско промолвил он. - Везде и повсюду один великий и бесконечный обман! Вот что такое этот край несчастный! И все это для доказательства, что тут исконная Польша!
Хвалынцев посмотрел на него вопросительно, взглядом, безмолвно вызывающим на дальнейшее объяснение.
- Да так! - продолжал священник. - Теперь хоть положение народа возьмите. Дали свободу. Хорошо-с. Казалось бы, какая первая при этом забота дворянства? Разъяснить ему самую суть Положения, да честно разверстаться? А здесь нет! Здесь как бы затемнить поболее. Мужик царю благодарен, а нам это хуже острого ножа; надо убить в нем это чувство, надо заставить его думать, что не царь, а паны с Чарторыйским дали волю, что они вместе с Наполеоном после Крыма заставили дать ее; а сами меж тем и вкривь, и вкось, как кому вздумается, в своих личных видах толкуют Положение. Ну, хлоп ведь темен, безграмотен, забит, на него прикрикни - он и верит. А в это время мы его и обмериваем, и переселяем, и совсем обезземеливаем, а чуть кто вступится за свои человеческие права, мы сейчас "бунт! разбой! коммунизм!" сейчас бумаги, донесения пишем, присылки войск требуем. Ну, конечно, войска являются с поспешностью! сейчас экзекуция и прочее. Хлопы, конечно, взвоют, а им тут под рукой: "а цо, добродзеи, от як вам каже, ваш царь жалуе! От яка его милосць, яка, каже, воля его!"
- Но отчего же вы, например, священники православные, отчего вы не разъясните народу? - воскликнул Хвалынцев.
Отец Конотович усмехнулся.
- Русским священникам, - сказал он, - со стороны администрации крепко-накрепко запрещено вмешиваться в эти дела.
Хвалынцев только плечами пожал.
- Но все ж-таки отступления от закона бывают столь возмутительны и обман столь велик, - продолжал отец Сильвестр, - что наш брат, несмотря на все свое унижение, решается порою взяться за роль разъяснителя и даже заступника; но только Боже ты мой - что ж из этого и происходит!
- А что? - отозвался Хвалынцев.
- Известно что? Сейчас это от помещиков, от посредников, от становых жалобы, что поп народ смущает. Затем начнут тебя тягать на следствия, отрешать от прихода и мало ли что!.. Да впрочем, мы уже с вами еще вчера, во время полеванья, насчет этого предмета разговор имели. Но замечательно, - прибавил он, - что против ксендзов не поступило еще ни единой жалобы! Администрация наша, изволите видеть, почитает их самым верным оплотом порядка и власти, а мы, попы сиволапые, мы - бунтовщики, смутьяны; за нами строгий глаз да и глаз нужен! Вот как!
- Но ведь есть же между помещиками и хорошие люди, с гуманными воззрениями? - сказал Хвалынцев.
- Надо полагать, что свет не без добрых людей, - отозвался отец Сильвестр. - Вот наш посредник, пан Селява-Жабчинский, конечно, изволите знать его?
- Знаю, а что?
- Большим либералом ныне показует себя! А между тем у этого либерала чуть что не до 19-го февраля шлея с хомутом была в повседневном употреблении.
- То есть что это значит? - недоумевая, спросил Константин.
- А, это, изволите видеть, в здешнем крае был изобретен и даже распространен весьма много особый прибор, который в барщинные дни надевался на некоторых хлопов. Он так и называется хомут со шлеей. Как наденут, так хлоп поневоле целый день ни голову опустить, ни присесть не может, а все стоит да работает, потому что присесть или голову опустить - сейчас на острые гвозди наткнешься, острия-то и дадут себя знать! Вот какой прибор остроумный!
Хвалынцев просто глаза выпучил от изумления.
- Да-с, - продолжал Конотович. - А вот вы, поди-ка, у себя-то в великой России и не слыхали про такие тонкости? Ну, а у нас это, говорю вам, в большом обыкновении было!.. Но хомут со шлеей не мешает либерализму, и пан Селява-Жабчинский большой даже либерал, хоть и собаками людей травит, - прибавил он с улыбкой. Да впрочем ведь и это либерально: ведь попа травил!
- Да, кстати, - с живостью спохватился Хвалынцев, - неужели этому негодяю так безнаказанно сойдет с рук его вчерашняя мерзость?
Священник только усмехнулся ввиду очевидной наивности подобного вопроса.
- А что же вы хотите? - сказал он.
- Но ведь есть же какой-нибудь закон и управа?