Подошли к переправе. Паром оказался на том берегу, да и лодки там же вытащены на песок. Толкнулись в сторожку, где жили паромщики, - ни души. Подали клич на ту сторону - никто не откликается: очевидно, и там никого нет, все разбежались. А следы меж тем сближаются как раз к месту причала, и притом совсем свежие, ясно и резко отпечатленные на сыроватой глинистой почве; видно, что переправа вот-вот только что окончена, быть может, не прошло еще и часу!
Чувство досады при виде полной неудачи своего поручения охватило Хвалынцева таким живым ощущением, что ему даже обидно сделалось - обидно на себя, на проводника, на случай, на судьбу, на весь свет, одним словом, он представлял себе как подъедет Ветохин, увидит всю суть и укоризненно скажет ему с досадливой горечью: "Эх, батюшка!"… Больше ничего не нужно, никакого другого слова, но это "батюшка" просто ужасно для самолюбия!.. Подавляемый тяжестью этого чувства, он решил себе, что надо по крайней мере исполнить хотя последнюю часть поручения - приготовить средства для переправы отряда. Как это сделать?
- Что, ребята, не возьмется ли кто переплыть на ту сторону? - обратился он к людям.
Те смерили на глаз расстояние и силу течения, которое около того берега было весьма-таки быстро.
- Мудрено, ваше благородие, - вполголоса заметил урядник, - кабы лодочку какую.
- Да где ж ее взять у черта! - досадливо выбранился Хвалынцев и кинул вокруг себя ищущий взгляд, не найдется ли около чего подходящего? Этот взгляд мимолетно скользнул по бревенчатому срубу сторожки.
"А ведь из бревен-то можно бы плот связать?" домекнулся он про себя и энергически обратился к солдатам;
- Разноси, ребята, сторожку!.. Живо… По бревнам! Шанцевый инструмент есть с собой?
- Два топора у наших прихвачено, - доложил урядник.
- Руби, живее связи… Давай плот мастерить!
- Да без лома вряд ли что поделаешь… Чем их выворачивать станем?
- Ничего, заместо лома колья пойдут - лесу вокруг довольно. А вязать будем чумбурами.
- И то, - согласился урядник, и работа закипела.
В это время к Константину подошел пленный повстанец и слезно стал просить, нельзя ли развязать ему руки, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить его страдания. Взглянув на затекшие, посинелые пальцы пленника и сознавая, что дальнейшая жестокость ни к чему не поведет, Хвалынцев приказал развязать его. Освобожденный повстанец кинулся сначала целовать полу его пальто, а потом очень усердно принялся помогать гусарам и казакам в их работе. Он сбросил с себя чамарку и остался в одной сорочке. Солдаты, видя такое усердие, не препятствовали ему подсоблять сколько душе угодно, и даже весьма благодушно стали подтрунивать. "Порадей, порадей-ка, братец, на мир, поработай на москалей!.. На мать-Рассей работать, значит!" Чрез несколько времени пленный, обтирая с лица обильный пот, подошел к Хвалынцеву и попросил позволения отойти несколько сажен к реке, чтобы утолить свою жажду. Константин, руководя работой и будучи весь поглощен этим занятием, не обратил на него особого внимания и потому мимоходом, рассеянно дал свое позволение. Людям тоже было не до повстанца. Вдруг, минут пять спустя, кто-то из солдатиков, указывая на Неман, возвестил товарищам:
- Гляди, гляди, ребята!.. Полячек-то наш!.. Утекает, шельма.
Все повернули головы по направлению его руки и увидели плывущего пленника, который усиленно греб руками и достигал уже середины реки.
- Убегить, проклятый!.. Стрелять бы надо, - замечали казаки. - Чернолобов, у тебя глаз меткий; бери-ка винтовку, догони его. Позвольте, ваше благородие?
- Погож, ребята, - рассудительно заметил урядник; - винтовки наши и на том берегу его дохватят, а наперед лучше давай поглядим: коли доплывет, значит и нам можно. Тогда и лодки, и паром живо сюда переправим. Это он нам, спасибо, пробу делает.
И урядник, вместе с Чернолобовым, взведя курки, взяли на изготовку свои винтовки и внимательно стали следить за плывущим повстанцем. Белая его сорочка, при каждом взмахе рук, ярко сверкала на солнце в серебристых брызгах, то показываясь над водою, то исчезая в ней.
- Доплывет, - замечали иные, наблюдая усилия беглеца.
- Ой, где уж!.. Гляди-ка, слабнуть стал, - отзывались некоторые.
- Ей-ей доплывает, шельмец!.. Чернолобов, ты, брат, гляди: как только на берег станет выходить, тут ты его и спущай обратно в воду.
- Ладно, не промахнусь, - со спокойной и уверенной насмешкой кивнул Чернолобов, не сводя с пловца внимательного взора.
Тот меж тем выплыл уже в полосу самого быстрого течения, которое заметно выделялось в массе спокойной воды резвой игрой солнечных блесток и особою рябью. Силы видимо изменяли ему, взмах руки становился все реже, тяжелее. Он напрягал последние усилия, но течение относило его от берега. Вот окунуло его… вот опять вынырнул… кружит… закрутило… Еще одно ужасное, невероятное усилие… Плывет, плывет… Нет, опять-таки окунуло… Вынырнет или нет?.. Если вынырнет, то пожалуй и доберется… Вынырнул.
- Гляди, Чернолобов, не зевай!
- Не галди под руку, знамо!
- Целься!
Но нет, несчастный мелькнул над поверхностью на одно лишь мгновенье и снова канул в воду… Прошла минута, две - все спокойно, тихо, и масса воды так плавно несется мимо и мимо, и золотые блестки над быстриной прыгают в глазах и змеистыми струйками обгоняют друг друга. - Тут ему и аминь! - опуская винтовку, нарушил, наконец, общее глубокое молчание казак Чернолобов, и работа закипела снова.
- Ваше благородие! - подошел к Хвалынцеву урядник. - Пущай, значит, плот будет плотом и аны за им работают, а ми тем часом авось-либо лодки сюда переправим.
- Да какими же судьбами? - недоумело спросил Хвалынцев.
- А очинно просто-с!.. Порохонщиков! Гуськов! тащи сюда эти два бревна да давай чумбуры! - приказал он двум ловким казакам.
Живо оба бревна плотно связаны чумбурами и спущены на воду. Еще живее разделись донага двое казаков и, взяв каждый по длинному шесту, смастеренному тут же из срубленных елок, сели верхом на пару связанных бревен и поплыли через реку, то опираясь шестами в дно, то работая ими как веслами, Течение относило пловцов в сторону, и на самой быстрине, где их стало крутить, была однако минута весьма критическая, но казацкое счастье, как видно, пришло на помощь русскому авось, - и хоть трудно было, очень трудно, но смельчаки благополучно выбрались на противный берег. Тут они сдвинули в воду обе лодки, привязав одну к другой все тем же чумбуром, захватили весла и вернулись к товарищам. Теперь уже не трудно было переправить потребное количество людей, дружные усилия которых помогли вскоре одолеть паром, спустить его на воду и, с помощью шестов, пригнать на свой берег. Все это было делом менее получаса. Команда переправилась вся сполна за один раз. Половина лошадей уместилась на пароме, а остальных пустили за ним да за лодками вплавь на поводах, - и все обошлось как нельзя лучше. Хвалынцев вернул на ту сторону и паром, и лодки с шестью казаками, которым были сданы на руки все чумбуры, топоры и приказано как можно скорее вязать плот, чтобы доставить отряду Ветохина лишнее средство для скорейшей переправы. Этим же казакам он вручил и записку к майору, наскоро написанную карандашом на клочке бумаги. В ней он кратко извещал его о всех главнейшие своих приключениях, мероприятиях и о намерении идти на поиск Робака в Гродненскую пущу, где свежая "сакма" будет служить ему верным указанием для открытия банды.
Но не успели еще люди заседлать лошадей, как у переправ вы показались казаки, гусары, а затем и пехотинцы на подводах. Хвалынцев ясно разглядел между всеми типичную фигуру Ветохина на его статном горячем жеребце, и видел, как один из оставленных казаков подал ему записку. Отделясь на своем коне несколько в сторону от команды, Константин подъехал к самой воде и старался напряженно, хотя и тщетно следить, какое впечатление делает на майора его донесение.
Тот прочел и бросил взгляд на противный берег.
- С Богом! Сейчас буду вслед за вами! - послышался с той стороны его голос.
Хвалынцева до этой самой минуты грызло беспокойное сомнение - не испортил ли он все дело тем, что не успел выполнить в точности данного ему поручения? Как молодой и неопытный офицер, которому впервые довелось действовать самостоятельно, он, естественно, хотел отличиться и в то же время был недоверчив к самому себе и полон сомнения: так ли он действует как следует? Это был щекотливый вопрос самолюбия, вопрос более важный для него самого, для его собственного сознания, чем для других: ему важно было получить уверенность в самом себе, в правильности своих распоряжений, и потому-то это с Богом! долетевшее с того берега, сразу ободрило, успокоило и даже развеселило его. "Слава Тебе, Господи! Значит, я пока ничего еще не испортил", подумалось ему при этом, и он бойко, весело и уверенно скомандовал движение вперед своим людям.