ХХХVII
Утром составляли программу увеселений и осмотра города. Старый Ржонд и Петрик вошли в женское отделение веселые и оживленные. Валентина Петровна с гостиничным бойкой готовила чай.
- Все устроено, - торжественно, загибая пальцы, говорил Старый Ржонд. - Во-первых честь имею вас поздравить: - местный фудутун, - Старый Ржонд подал красную продолговатую полоску бумаги, испещренную китайскими иероглифами, - местный фудутун, правитель града сего Танг-Вен-Фу, свидетельствуя свое почтение шанго - капитану - это значит мне, и русским мадама, да благословит их богиня плодородия двумя десятками маленьких карапузов…
- Шутишь, папуля. Там этого не написано, - перебила Анеля.
- Смотри… Читай.
Старый Ржонд протянул Анеле ярлык.
- Что я тут разберу.
- Тогда и не спорь. - Да дарует им Будда сто лет жизни, а Конфуций мудрость черепахи, Танг-Вен-Фу празднует сегодня день своей шестидесятой весны и просит пожаловать к нему на обед и парадный спектакль-оперу. Хотите?
- Тэж пытане… Что за вопрос!.. Так это интересно… Папочка, скажи этому самому Танг-Вен-Фу - что jе suis fоu…
- Анелечка… Единица из французскаго! Jе suis fоllе…
- Все равно: скажи Танг-Вен-Фу, что Анеля Же-сью-фу с ума спятила от его приглашения. И, конечно, его принимает… Панно Валентина, прости меня, что я так, но это виноват папа.
Валентина Петровна отвернулась от подноса с чашками. Ее лицо было бледно.
- Я бы, пожалуй, осталась, - сказала сна. - И как быть с Настенькой?
- Этот вопрос улажен, - сказал Старый Ржонд. Для вашей амы это будет такой праздник побывать среди своих. И Настеньке там будет не плохо.
- У меня же и голова болит… Их опера… Воображаю!..
- Панно Валентина, такой спектакль!.. И как я одна?… Меня надо шаперонировать! Вдруг там Танг-Вен-Фу влюбится в Анелю Же-сью-фу, а какой нибудь Сам-хо-чу заревнует… И будет кому-то кантами… Целая драма, а не опера!..
Валентина Петровна не могла отказать - она должна пожертвовать собою ради веселой гостьи.
- Во-вторых, на завтра - продолжал торжественным голосом Старый Ржонд - прогулка по городу и осмотр кумирни Бога Ада…
- Прелесть, - захлопала в ладоши Анеля. - В гостях у бога ада… В гостях у бога - да еще и ада!.. Слово хонору - ты, папа, сама прелесть!..
ХХХVIII
Обед и опера - они совмещались, опера шла в то время, когда гости, их было человек шестьдесят городской знати и именитых купцов, сидели за маленькими столиками, - безконечно утомили Валентину Петровну.
Ее музыкальное ухо совсем не переносило оркестра, состоявшего из трещоток, звуком напоминавших кастаньеты, флейты, длинного кларнета и двух инструментов, похожих на скрипки. Но еще более раздражало пение китайца, изображавшего героиню пьесы. Высокий, тонкий, надрывный голос, плачущий, жалобный, все повторял одну и ту же мелодию, точно стучался в запертые наглухо двери. Он временами покрывал треск кастаньет и свист флейты, временами сливался с ними и все возвращался к прежней несложной, незатейливой теме.
Кругом певицы-китайца стояли актеры. Певица была без маски в ярком гриме, актеры в громадных уродливых масках с косматыми бородами.
И названия пьес были странные и длинные. Или это так длинно выходило по-русски?
"Смерть императора и воцарение его сына", и другая пьеса: - "Как сын защищает отца". Там была королева хунхузов. И она пела так же жалобно и тонко, как первая актриса, и от ее пения веяло диким простором азиатских степей и пустынных песчаных плоскогорий.
Кругом курили из маленьких трубочек. Терпкий табачный дым кружил голову. Было противно смотреть, как Анеля пробовала есть по-китайски палочками и пыталась подхватить темно-бурого, блестящего, в пупырышках червя…
- Едят же во Франции улиток, - смеясь, говорила она. - Чем это хуже?
Валентине Петровне казалось, что эта ужасная музыка, это душу выматывающее пение ее готовит к чему-то несказанно страшному. Она сказала Старому Ржонду. Милый Старый Ржонд - он подпил немного Смирновской вишневки, ею угощал его радушный, с масляным, потом лоснящимся лицом Танг-Вен-Фу - ответил ей анекдотом про Амилахвари… Когда на парадном обеде генерал Сухотин сказал соседке, грузинской княжне, - и так, что князь Амилахвари это услышал, - что ему надоела игра зурначей, что это слишком дико и долго, и пора бы перестать, генерал Амилахвари перегнулся через стол и сказал Сухотину: - "ваше превосходительство, я в Пэтэрбургэ из вэжливости два часа Рубинштейна слушал"…
Валентина Петровна поняла намек. Ей оставалось до самого вечера слушать "из вэжливости" пение китайских певиц.
И оно подготовило ее к тому страшному, что ее ожидало на завтра: - посещению кумирни бога ада…
ХХХIХ
Когда, обогнув стенку "от злого духа", Валентина Петровна и с нею Анеля, а за ними Старый Ржонд и Петрик, вошли во двор кумирни, Валентина Петровна ощутила странное волнение. Анеля смеялась, предвкушая зрелище и удовольствие. Валентина Петровна чувствовала, что здесь ей будет откровение, ответ на неосознанную мысль, что давно в ней была, что приходила и уходила и первый раз пришла в тот день, когда нагнулась она перед маленьким изображением страшного бога полей. Точно здесь она отходила от Единого Истинного Бога, Бога милостивого, проповеданного Иисусом Христом и с детства ею обожаемого, точно сознательно шла она здесь к страшным духам тьмы, к незнаемому богу ада - Чен-ши-мяо.
День был морозный. Серый туман закрыл голубизну неба и было так тихо, как бывает тихо только в глубокой Азии. Просторный песчаный двор был местами занесен полосами снега. Снег смешался с песком. Китайцы, в синих куртках и юбках, еще по-старому с длинными косами, серые манзы и старые китаянки ходили по двору. Одни шли из кумирни, другие направлялись к ней.
Темно-малиновые, точно кровавые, затейливо вырезанные деревянные мачты с золотыми шарами стояли в глубине двора по сторонам высокой серой кумирни. В просторные двери тускло мерцали огоньки затепленных, в горках пепла тлеющих ароматных свечей. Металлический звон гонга, редкий и размеренный, несся оттуда.
В нем не было благости русского колокольного звона, но слышалось что-то резкое и повелительное. Он раздражал Валентину Петровну.
Уже издали доносился терпкий, ладанный запах жертвенных свечей.
Старый бонза с седой, гладко обритой круглой головой, с желто-шафранным лицом в мелкой паутинке морщин, в широких и длинных желтых одеждах, странно напомнивший Валентине Петровне католического патера, медленно и важно подошел к почетным гостям. Он предложил им взять свечи. Анеля, смеясь, - "нельзя же их, милых китаезов обижать", - Валентина Петровна с серьезным суеверным страхом купили тонкие, точно из коричневой бумаги свернутые свечи и вошли в сумрак высокой башни-кумирни.
В ней стоял стылый зимний мороз. И первое, что увидала в полумраке Валентина Петровна, был громадный, сажени четыре вышиною, идол. Он стоял в глубине, и проход к нему был обставлен другими громадными идолами, стоявшими шпалерами по обеим сторонам прохода. Но их сначала Валентина Петровна и не заметила. Все внимание ее было сосредоточено на главном идоле.
У него было серебряное лицо, искаженное в страшную, отвратительную гримасу.
Большие, вывороченные из орбит глаза смотрели сверху вниз. Руки были сжаты в кулаки, ноги широко растопырены. Складки широкой одежды как бы развевались от быстрого движения. Валентина Петровна не видела, что это было грубое изображение, кукла, плохо сделанная из соломы и папье-маше. Она не заметила, что местами штукатурка осыпалась, и серая солома сквозила в дыры. Она не видела, что пестрые краски поблекли и покрылись многолетнею пылью. Она видела страшное, точно живое лицо, жестокие глаза и ей казалось, что за ними сквозит другое лицо. То, что мелькнуло ей третьего дня, когда проезжали они через город. В этом идоле была ее судьба. Дух тьмы?… Но именно таким омерзительно страшным, равнодушным к людским страданьям и должен был быть дух тьмы.
У ног идола лежали жертвенные хлебцы и бумажные цветы - розаны, лилии и лотосы.
Между ними в горках пепла и песку были вставлены свечки.
Анеля, лукаво улыбаясь, - "ей Богу, папочка, ксендзу покаюсь" - шептала она, - ставила свои свечки.
Валентина Петровна воскурила свои со страхом, с сильно бьющимся сердцем. Она молила бога ада: - "помилуй меня!.." И долго, в каком-то оцепенении стояла Валентина Петровна, точно не смея оторвать глаз от серебряной страшной головы. Она очнулась от смеха Анели. Этот веселый, непринужденный смех показался ей неуместным, почти дерзновенным.
Старый Ржонд, переводивший объяснения бонзы сказал:
- "Это ен-ваны - короли бога ада, исполнители его повелений". Анеля подхватила:
- "как, папочка, Иваны?… Вот они русские-то Иваны откуда взялись".
Валентина Петровна отошла от идола Чен-ши-мяо и посмотрела на "ен-ванов".
Неутешительно было то, что она увидала. На высоких кубических постаментах стояли громадные, пестро-раскрашенные, человекоподобные страшилища с мечами, кнутами и копьями. И первое, что бросилось в глаза Валентине Петровне, были ноги - ступня в аршин - обутые в грубые сандалии. Под подошвами "ен-ванов" корчились попираемые ими маленькие человечки-куклы, вершков по шести величиною. Манза, в синей, полинялой и пыльной курме безпомощно раскинул руки. Черная коса упала на землю. С почтенного мандарина скатилась его круглая шляпа с золотым шариком. С болью в сердце смотрела Валентина Петровна, как короли бога ада ногами топтали людей.
Рядом с нею беззаботно смеялась Анеля.
- Слово хонору - удивительно сделано! Папа, у него даже страдание на лице, - кричала она. - А этот, смотри: зонтик потерял… Как-же он там?.. в аду-то… без зонтика!.. Или там дождя не бывает?..