- Ъзжу я по всякой дорогѣ и погодѣ… Другой разъ и дождь ливнемъ захватить, промочитъ, и вожу я хозяйскія деньги, иногда и очень болынія, квитанціи, коносаменты, накладныя… Въ бумажникѣ и потерять легко и промокнуть могутъ зря…
- Вѣрно, Абрамъ… Эти мнѣ ваши блузы, да портфелики, куда какъ не важная придумка.
- Вотъ я, дѣдушка, и надумалъ, что, если бы носить это въ поясѣ подъ блузой?
Селиверстъ Селиверстовичъ одобрительно посмотрѣлъ на Мантыка.
- A вѣдь есть… Есть! - сказалъ онъ.
- Что - есть, дѣдушка?
- Да туркестанская въ тебѣ жилка. Это въ старину, въ степи, въ пустынѣ деньги такъ возили на поясѣ. Надежнѣе нельзя. У магометанъ, а особенно у горцевъ Кавказа выйти безъ пояса нельзя, неприлично считается. Это тутъ только всѣ распоясками ходятъ, а въ Азіи, братъ, обычай строгій. Онъ горецъ-то, скажемъ, Кавказскій, оборванецъ, бешметишка на немъ - однѣ заплаты - а поясомъ подпояшется - любо дорого…
Значить: вотъ онъ - всегда при тебѣ поясъ. И какіе пояса дѣлывали! Ты его въ воде мочи хоть недѣлю, а онъ во внутрь себя воды не пропустить никакъ.
- Дѣдушка, а ты такой поясъ сдѣлать сумѣешь? - ласково спроси ль Мантыкъ.
- Не знаю, найду ли тутъ кожи подходящей.
- А если попросить у Безхлѣбнова въ его казачьей мастерской?!
- Славный человѣкъ Безхлѣбновъ. Душевный парень. Развѣ у него и сдѣлать тебѣ?
- Сдѣлай милость, дѣдушка, - еще умильнѣе сказалъ Мантыкъ.
- A сдѣлаю! - вдругъ оживился Селиверстъ Селиверстовичъ. - Ей Богу, сдѣлаю.
- А когда?
Мантыкъ былъ весь ласка и мольба. - Ну, когда?… Еще и подумать надо.
- Завтра.
- Завтра? Ишь ты какой прыткій. Можно и погодить.
- Самъ же ты, дѣдушка, училъ меня: - не откладывай до завтра того, что можешь сдѣлать сегодня. Годить-то и не приходится.
Селиверстъ Селиверстовичъ внимательно и зорко посмотрѣлъ въ глаза Мантыку. Точно хотѣлъ всѣ его мысли затаенныя прочитать. А мысли Мантыка уже унеслись далеко. Онъ переплывалъ въ нихъ какія-то широкія африканскія рѣки въ дѣдушкиномъ поясѣ. Крокодилы гнались за нимъ, но любовно сдѣланный дѣдушкой поясъ спасалъ его.
- Как-кой ты сегодня у меня, - сказалъ медленно Селиверстъ Селиверстовичъ, отводя глаза отъ Мантыка.
- Какой?! - тревожно спросилъ Мантыкъ.
- Нѣтъ ли лихорадки у тебя? Бѣда тутъ, если лихорадка. Пропадешь съ этими французами.
- Я, дѣдушка, совсѣмъ здоровъ.
Но Селиверстъ Селиверстовичъ уже думалъ о другомъ.
- Я его какъ сдѣлаю: на двухъ прочныхъ пряжечкахъ. Сошью изъ самой крѣпкой кожи и не очень широкій, такъ въ палецъ, и желтый, подъ тѣло. А съ двухъ сторонъ непромокаемые кармашики, значитъ, - одинъ для денегъ, другой для бумагъ.
- Дѣдушка, завтра сдѣлай.
- Да уже сказалъ: - сдѣлаю. Если у Безхлѣбнова кожу подобную найду. Придешь - на моей на подушкѣ найдешь, если уйду уже на службу.
Селиверстъ Селиверстовичъ опять строго испытующе посмотрѣлъ на Мантыка и сказалъ сердечнымъ голосомъ. Тепло отъ этого голоса стало на сердцѣ Мантыка.
- Абрамъ! Ты тово… Колѣ-то не завидуй. Самый большой грѣхъ есть зависть. Нѣтъ того грѣха злѣе, какъ зависть Отъ зависти и Россія погибаетъ.
- Я, дѣдушка, ничуть не завидую.
- Ну-ну! Ничего намъ, Абрамъ, неизвѣстно, ничего невѣдомо кому, что и какъ Богъ опредѣлитъ и положитъ. Можетъ, ты его еще во сто разъ счастливѣе будешь… Тоже слугою то идти, куда какъ не сладко. Еще какой баринъ ему попадется. Жить въ чужой землѣ, никого близкого не видя, это, Абрамъ Петровичъ, - планида не яркая… Такъ ты и не думай… Не завидуй ему никакъ….
Селиверстъ Селиверстовичъ еще разъ съ любовью посмотрѣлъ на Мантыка и сталъ собираться на свою ночную службу.
Какъ было не сказать всего такому славному, милому дѣдушкѣ! Но Мантыкъ удержался. Едва только затихли шаги и кашель дѣдушки на лѣстницѣ, Мантыкъ положилъ на умывальникъ папку, на папку поставилъ пузырекъ съ чернилами, досталъ бумагу и конверты и сталъ писать письмо дѣдушкѣ.
Онъ описалъ все, что случилось съ нимъ на радіостанціи, какъ Богъ его спасъ и какъ Богъ по молитвѣ его послалъ ему цѣлое состояніе.
Тутъ Мантыкъ пріостановился.
"Да", - подумалъ онъ. - "Писать легче… Словами этого не скажешь. Стыдно станетъ".
Снова писалъ. Писалъ свои планы, писалъ свои мечты - стать охотникомъ на львовъ, такимъ, какимъ былъ его прадѣдъ, уральскій казакъ Мантыкъ на тигровъ.
…"Не сердись, родной мой дѣдушка, что уѣзжаю такъ, не простившись, Знаю! благословишь меня заочно. Помолишься за меня Богородицѣ. Такъ намъ обоимъ будетъ легче. Дальнія проводы - лишнія слезы. Прощай, милый, родной дѣдушка!"
Тутъ какая - то лишняя прозрачная капля упала на листъ бумаги. Шумно высморкался Мантыкъ.
…"Оставляю при семъ, дѣдушка, двѣсти франокъ. Это на первый оборотъ жизни. Дальше буду посылать изъ Африки по разсмотрѣніи тамъ всѣхъ обстоятельствъ. Сколько набью тамъ львовъ и почемъ на нихъ тамъ цѣна - не знаю. Тебя, милый дѣдушка, не забуду и пошлю, не замедливъ, посильную помочь почтою"….
Мантыкъ покрутилъ головою и добавилъ:
"Или черезъ банкъ - чекомъ".
Вышло очень кругло, значительно и важно.
Мантыкъ положилъ въ письмо деньги и заклеилъ конвертъ.
Это письмо онъ положитъ завтра на подушку дѣдушки, когда возьметъ съ нея поясъ.
Было уже поздно. Затихалъ внизу Парижъ. Мантыкъ справился съ часами на браслеткѣ. Шелъ второй часъ ночи…
Мантыкъ бросился спать.
Конечно - не спалъ. Ни утомленіе рабочаго дня, ни пережитая опасность не могли прогнать волненія, вдругъ охватившаго его, не могли разсѣять заботныхъ счастливыхъ думъ.
Счастье гнало кровь по его тѣлу. Въ комнатѣ было свѣжо, а у Мантыка лобъ намокалъ каплями пота.
Завтра! Дождаться этого чуднаго завтра, когда снова выявятся за окномъ сѣрыя мокрыя крыши Парижа и застучитъ, загремитъ, заторгуетъ громадный городъ.
У него будетъ ружье. Настоящее, тяжелое ружье для охоты на крупнаго звѣря…. Штуцеръ…. Нарѣзной штуцеръ!.. Само слово "штуцеръ" казалось ему значительнымъ и точно приподнимало его. Не легкія жидкія Монтекристо, изъ которыхъ онъ стрѣлялъ на ярмаркахъ въ балаганахъ, a настоящій англійскій штуцеръ. Это у него, у Мантыка, шоффера съ легкой каміонетки, у котораго ничего не было, у него будетъ билетъ до Марсели… Какъ у Коли…. Билетъ, на которомъ будетъ написано: "Парижъ - Марсель, черезъ Ліонъ"… У него будетъ еще тысяча франковъ, а главное - готовый планъ, какъ все сдѣлать, какъ быть при Колѣ и при томъ такъ, чтобы Коля его не видалъ…
Тысяча франковъ казалась ему неисчерпаемымъ богатствомъ. Съ нею проникалъ онъ на прекрасный "Лаосъ", съ нею покорялъ онъ сердца туземцевъ и находилъ въ нихъ себѣ помощниковъ и пособниковъ.
Лишь подъ утро Мантыкъ забылся на нѣсколько часовъ сномъ и вскочилъ въ седьмомъ часу утра, до прихода дѣдушки и сталъ готовить ему чай.
Мантыкъ вышелъ рано. Еще только отпирали магазины и лавки.
Пахло свѣжестью ночи. Автомобильная гарь улеглась за ночь. Кое-гдѣ гремѣли желѣзными ящиками съ отбросами. Запахъ прълаго листа на бульварахъ и подлѣ садовъ смѣшивался съ запахомъ помоевъ.
Сквозь туманъ желтое просвѣчивало солнце. Играло вспышками на мелкой волнѣ Сены. Мосты казались воздушными, дали прекрасными и влекущими.
Мантыхъ шелъ свободный по городу и городъ казался ему совсѣмъ инымъ, чѣмъ всегда. Когда онъ спѣшилъ въ свой гаражъ, когда ѣхалъ на каміонѣ по приказу хозяина, - онъ не видалъ города. Онъ видѣлъ ажановъ въ синихъ накидкахъ, съ бѣлыми палками въ рукахъ, видѣлъ большіе красные круги съ бѣлыми надписями - "одно направленіе", да толчею черныхъ такси, зеленыхъ автобусовъ, громадныхъ темносинихъ автокаровъ и вагоновъ трамвая. Было не до улицъ. "Е" - этотъ пойдетъ прямо, "М" - сейчасъ повернетъ налѣво… Успѣю или не успѣю его обогнать". Какъ въ туманѣ ненужною декораціей былъ городъ, и Мантыкъ его не видѣлъ.
Сейчасъ онъ разглядѣлъ его весь, и онъ показался ему прекраснымъ.
У самой воды росли деревья. Они сбрасывали желтую листву еъ волны. На песчаномъ берегу, подъ каменной набережной стояли удильщики рыбы. Мантыкъ никогда ихъ раньше не замѣчалъ.
Какъ ни хотѣлось ему все скорѣе сдѣлать - торопиться было не къ чему. Большіе магазины еще были заперты.
Мантыкъ поѣхалъ на трамваѣ.
Все было новымъ для него въ этомъ городѣ, по которому онъ проѣздилъ цѣлыхъ два года. Все было не такимъ, какъ видѣлъ онъ, когда по воскресеньямъ гулялъ по городу съ Колей. Все было окрашено сознаньемъ свободы, улыбалось ему улыбкою его собственнаго счастья. Въ ружейномъ магазинѣ онъ долго выбиралъ ружье. Онъ пробовалъ его "прикладистость" и внушилъ уваженіе продавцу, замѣтивъ мелкій недочетъ въ сверловкѣ ствола. Онъ остановился на прекрасномъ англійскомъ штуцерѣ "Экспрессъ-микстъ" о трехъ стволахъ - на дробь, картечь и пулю. Недешево обошелся ему штуцеръ - тысячу четыреста франковъ онъ отдалъ за него - но вѣдь это было главное.
Мантыкъ приказалъ сейчасъ же отправить ружье, патроны, порохъ, пули и всю принадлежность въ Марсель, а оттуда на пароходѣ "Лаосъ" въ Джибути. Мантыку обѣщали въ шесть часовъ вечера передать накладную, по которой онъ можетъ получить все купленное въ Джибути въ складахъ пароходнаго общества.
- На ваше имя прикажете писать накладную? - спросилъ приказчикъ.
- Пишите на имя Сеида-Магомета-Оглы, - сказалъ Мантыкъ.