Вывел на улицу всех троих,
Стали, стоим у ворот моих.
И видим, как густо в снег повалён
Истребительный батальон.
Степан рассмеялся: – Стреляй, как ворон!
Эй, запечная рать!
Кой вас дурак учил воевать?
Подходи, не бось! – Не слушают.
Кричат: – Сдавайся! Бросай оружие!
– Сколько ж раз вам сдаваться, в бабушку и в мать?
Подъезжай с возом, кто будет оружие принимать!
Вышли какие-то мальчуганы,
Отдали им мои ребята наганы.
Подошёл из милиции чин,
С ним несколько мужчин.
– Не рано вылезли, вояки? Эх, жалко отдать!
Всю б войну вам, навозникам, не видать
Пистолета такого в районе. –
И протягива’т махонький, на ладони.
Отдал последний – со снегу хлынули,
На шею каждому петлю накинули,
За спину руки скрутили верёвкой,
Уткнули в спину по две винтовки,
На каждого подогнали сани,
Сели они сами,
И их увезли…Ветер креп. Над нашей головой
Раздавался шорох ветвяной.
– "И что слыхал я в ту ночь от ребят –
Никомушеньки-никому. Такой у нас расклад:
Бьют – и плакать не велят".
– "Дядь Кузьма, а за что ж ты сел?"
– "Хо-х, мил человек, молчи!
Рядил медведь корову поставлять харчи,
Да чтоб за неустойку самоё не съел?
Как же б эт’ я не сел?
Тому ли, что сел я, – дивиться?
Ты б спробовал годок прокрутиться!
Да’ ть, во всех райкомах я на колени ставлен,
Да’ ть всеми псами я травлен.
Как до войны – это б ещё шутём,
Вот пото-ом! –
Война началась! – вот где Кузьма пляши! –
Лошадей нет, мужиков ни души,
На коровах да на бабах паши,
Сена до ноября не докосишься,
Тракторов не допросишься,
Хлеб молотим зимой,
Каждая тащит в подоле домой,
Ржи на трудодень по сту грамм,
На работу не выгонишь, сидят по домам,
Бабы ноют,
Дети воют,
Работать семь дней на дядю, спать на себя,
Из района теребят:
Поставки, обозы,
Да почему поздно,
Планы, задания,
Прибыть на заседание!
Дня от ночи не знаешь,
В десять концов гоняешь, –
Поросёнка в Заготлес,
Самогону в МТС{97},
Секретарю райкома – бочку мёду,
Прокурору – яиц подводу,
В Нарсуд – кур, в Райфо – сала,
Да почему мало? –
Волком захохочешь!
Как не споткнуться! Чего ты хочешь!
Был на меня давно донос,
Но цел бы ходил – прокурора обнёс! –
Вспылил, не подмазал в какой-то безделке,
Вот и пришлось к разделке.
На суде прокурор же,
Что яиц перебрав, – и плакал всех горше:
"Народное имущество… Священная кроха…
Кулыбышев должён был…" – Довольно, кричу, брехать!
Были доложны, да долг заплатили! Пихайте в клетку!
Трепотня мне ваша за тридцать лет, как собаке редька".
– "А на что донос?.." – "Да вишь, середь этих я дел
Так затурился, да так очадел,
Меня кнутом, я кнутом,
А что к чему – разберёмся потом.
В своём-то зубу досадчива боль,
А за чужой щекой не болит нисколь.
Только раз возвращаюсь с одного такого заседаньица,
Зашёл за чем-то к Макаровой племяннице.
Помер муж у ней до войны, а и был-то пьяница.
Сидят – на полу. Изба топится чуть не по-чёрному.
И кабыть что меня на пороге дёрнуло,
Ну бы вот, торкнуло в лоб –
Сто-оп!
Сказать мне им что-то – а не могу.
Вышел на волю, стал на снегу.
Кузьма, Кузьма! Пёс ты, пёс!
Криво ж ты, старый дупляка, рос!
В голове это мелется, мелется…
Сам не пойму, что за думка шевелится.
Пробродил эт’ я так до темна как шальной –
Пришёл домой.
Дочка в городе. Жена за машиной – шьёт.
Духом мясным из печи несёт.
Два сундука. Довольно добра.
Не снеговая вода с серебра{98}.
Шкап зеркальный. И в шкапу – нажито.
Подхватилась жена – видит, что-то не то.
Так и так, мол, девка. Хочу идти на преступление.
Прошу твоего благословения.
Рассказывать нечего, всё тебе, умнице, ведомо.
Порвать хочу раздаточную ведомость,
Да людям по новой раздать за летошние трудодни{99}.
Ой, до весны не доживут они.
Знаю, злонаходчивы теперь люди живут.
Чо там на меня? На себя на самих донесут.
Но и глаза воротить мне дале невмочь.
Надо помочь.
Да… Затеребила она край платка,
Посмотрела на меня эдак изглубока…
А ведь знаю я её, вот как знаю!
Гляну в лицо – вижу, какой была молодая,
Встретясь, краснела маково…
Заплакала.
– Ладно, парень, похлебай-ка щей.
Утро вечера мудреней.
Лампу задула, зажгла лампаду перед Богородицей.
Молится.
Лежу – перебираю. Дочка-невеста в соку.
Что мне взбрело, дураку?
Сыновья глядят со стены.
Воротятся ль ещё с войны?
За мою семью, если придётся,
В тюрьму никто не пойдёт, небось.
Нет уж, пускай живётся
Как жилось.
Лампада горела-горела, погасла –
Кончилось масло.
Сна – ни в глазу. Как у чужих людей ночую.
Таракан во тьме усами поведёт – чую.
Вот уж заполночь с печи моя старуха
Тихо так говорит, вполслуха:
– Спишь, Кузьма? – Я прохватился, к ней:
– Не спю, не!
– Не жди, говорит, моего бабьего совету:
У нас, у баб, друг к другу жалости нету –
Ты да дети, всего у меня свету.
Помнишь, убили у нас в Ямуровке пристава?
Дядя Андрей не стрелял, – а взял на себя все выстрелы.
Пошёл на каторгу – три семьи высторонил,
Средь других и отца моего.
Как б эт’ и нам научиться таково,
Чтоб и жить легко и умирать легко?..""Умирать, конечно, не находка…"
"Умирать бы ладно. Оставлять детей…"
– Э-эй!
Эй-э-эй!
За во-одкой! –
Звонко прокатилось в тишине,
Отдаваясь гулкими ответами:
– Командиры отделений! к старшине!
За конфетами!
…С треском по лесу метнулись толпы теней,
Сотни промелькнули спин –
И смело людей, как будто их и не было.
И сгустилась темень.
И остался я один
У едва светящегося пепла.
"Вот!.. В золе забыли горсточку картофеля,
Бросились за горсточкой конфет…"
Вздрогнул я. Улыбку Мефистофеля
Вырывал из тьмы почти погасший свет.
"Презирая, – вслед им побреду я
С малярийной дрожью слабых ног, –
Ибо тоже жаден, тоже претендую
В свой иссохший кубок получить глоток.
Повторяется, бездарная. Убого. Примитивно.{100}
И каких ещё болванов удивит она?..
До чего, коллега, жить противно,
Когда всё написано и всё прочитано".
Зябко кутаясь, с колена встал он осторожно.
Встал и я. Мы выровнялись ростом.
Было мне с ним то ли слишком сложно,
То ли слишком просто.
Он приблизился ко мне дыханием в дыханье:
"Ну, признайтесь, вам не повезло?!
На заём подписываться. Перевыполнять заданья.
Ждать, что выбросят повидла лишнее кило.
Воротившись с бляшками с войны,
Краткий Курс зубрить до седины –
Кисло,
Сами видите!
Капитан! Ровесник! Позавидуйте!
В этой жизни ни к чему не годный,
И в неё не собираясь снова,
Я живу последний день сегодня
С полною свободой слова!
Вы – растроганы? Оставьте. Чепуха!
Ни меня, усталого еврея,
Ни мальчишки этого, ни Любки жениха
На гранитных набережных Шпрее
Не помянете в сверкании шеломов
Над Европой, подведённой как ягнёнок к алтарю.
Только будет ваш среди победных громов
Гимн: хрю-хрю".
– "Почему так плохо обо мне вы судите?"
– "Потому что – человек вы. Дерзко? Рассердитесь.
Ну, а если вы таким не будете –
Берегитесь!
Любопытство к смертникам у вас не наше,
Не советское, нейдёт к погонам и звездам.
Берегитесь, как бы этой чаши
Не испить и вам!
Не лишиться б гордого покоя,
Не узнать бы, что оно такое –
В шаг квадратный, весь из камня бокс.
Наслаждайтесь, если можете, желаю вам удачи.
Впрочем, все подохнем, так или иначе –
Omnes una atra manet nox!"{101}
"Пусть бьются строки…"
Пусть бьются строки – не шепни.
Пускай колотятся – а ты губой не шевельни.
Не вспыхни взглядом при другом.
И ни при ком, и ни при ком
Не проведи карандашом:
Из всех углов следит за мной тюрьма.
Не дай мне Бог сойти с ума!
Я резвых не писал стихов для развлеченья,
Ни – от избытка сил,
Не с озорства сквозь обыски в мозгу их проносил –
Купил я дорого стихов свободное теченье,
Права поэта я жестоко оплатил! –
Всю молодость свою мне отдавшей безплодно
Жены десятилетним одиночеством холодным,
Непрозвучавшим кликом неродившихся детей,
В труде голодном смертью матери моей,
Безумьем боксов следственных, полночными допросами,
Карьера глиняного рыжей жижей осени,
Безмолвной, скрытою, медлительной огранкой
Зимой на кладке каменной и летом у вагранки{102} –
Да если б это вся цена моих стихов!
Но тоже и за них платили жизнью те,
Кто в рёве моря заморён в молчаньи Соловков,
Безсудно в ночь полярную убит на Воркуте.
Любовь, и гнев, и жалобы расстрелянные их
В моей груди скрестились, чтобы высечь
Вот этой повести немстительной печальный стих,
Вот этих строк неёмких горстку тысяч.
Убогий труд мой! По плечу тебе цена?
Одной единой жизни – ты пойдёшь в уплату?
Который век уже моя страна
Счастливым смехом женщин так бедна,
Рыданьями поэтов так богата?..
Стихи, стихи! – за всё, утерянное нами,
Накап смолы душистой в срубленном лесу!..
Но ими жив сегодня я! Стихами, как крылами
Сквозь тюрьмы тело слабое несу.
Когда-нибудь в далёкой тёмной ссылке
Дождусь, освобожу измученную память –
Бумагою, берёстою, в засмоленной бутылке
Укрою повесть под хвою, под снега заметь.
Но если раньше хлеб отравленный дадут?{103}
Но если раньше разум мой задёрнет тьма?
Пусть – там умру, не дай погибнуть тут! –
Не дай мне Бог сойти с ума!!