Командира части я нашёл
В крохотной земляночке с накатом жердевым,
Строенной давно, не для него, не им.
Он сидел один, облокотясь о стол,
Из трофейных плошек выставил аллею,
По десятку справа, слева запалил,
Выстроил бутылки по четыре в батарею, –
Пил.
Кодекс фронтовой – нехитрая наука,
Знают все его, хоть нет его в уставах:
И – поднять когда я должен руку,
Не поднять когда имею право.
Если встречный старше на два чина
И не женщина, конечно, а мужчина, –
Подымай, приветствуй, не отвалится рука.
Если разница в чинах на единицу –
Козырять такому не годится –
Враз тебя сочтут за новичка.
Если же со всею строгостию службы
Я приветствую отменно ровняша,
Это – знак фронтовой безкорыстной дружбы
Или – озорничать просится душа.
"NNN-ской пушечной бригады… батареи звуковой…"
– "Командир штрафной…
Командир штрафной армейской роты…"{79}
– "Нержин!"
– "Уклеяшев".
– "Здравствуй!"
– "Ну, здоров".
– "Слушай, капитан, насчёт твоих костров.
Маскировка где ж" – "Да ну её в болото!"
– "Но ведь вы тут не одни!" – "Да в лоб вас всех задрать!
Я не лично про тебя… Ты – сядь…
Звуковой, сказал ты, батареи? Это что ж за зверь?
Если, скажем, пушка, так её ты
Чем же зарядишь теперь?
Ты меня не путай. Думаешь – пехота,
Не поймёт?
Нам, пехоте, тоже пальца в рот…
Звать тебя?.. Ну, попросту, Серёжа…
Слушай, парень, ты скажи, не врёшь, а?
Ты – не СМЕРШ?.. Я – драть их разлети!
Ползают и нюхают… Ну, ты меня прости.
Ты не обижайся, наливай, Володька.
Пей!.. Что кривишься?.. Хороший самогон.
Ну, конечно, он – не водка,
Но литруху трахнешь – разбирает он…
Вы там Бог Войны, а мы – Полей Царица,{80}
Ползали на брюхе, знаем…
Чистеньким оно красиво и годится,
А таким, как ты да я, – ведь мы-то понимаем.
Раз… два… три… четвёртую по счёту
Эту я штрафную отправляю на тот свет.
После госпиталя как хотел в пехоту –
В человечую, в простую,
В нештрафную! –
Нет!!!
Где служили? Кем?.. Ну, что бы
Мне соврать тогда?
Ляпнул… Как схватились: богатейший опыт! –
И – сюда…
…Да не тычь ты в нос мне "капитана"…
Что за капитан?
На погон ты не смотри! Ты в душу глянул?
Ванька я! Иван!
Видишь ты, к чему оно приводит –
Должность, чин…
Вот сижу в землянке я сегодня,
Пью а-адин…
Командир штрафной такая должность!
Я тебе скажу: свинья! палач!!
Ну, бутылок вон… ну, если есть возможность?..
Не могу людей позвать, хоть плачь:
Сам я чистый… ну, не чистый… белокожий…
А бойцы мои завроде негров…
А взводами командиры – полуцветки тоже…
Как их?.. полосатые такие… зебры!{81}
Вот сижу и жду: приедет старшина,
Привезёт солдатам водки и конфет –
Перед смертью им положено немного,
На дорогу, –
С ним и выпили б! Так провалился, сатана,
Нет и нет!
А тебя я и не ждал, Володька.
Ты да я – мы понимаем: перед боем скука!..
Парень ты – что надо. Режь селёдку…
Друг ты настоящий… Лук вон…
Только как ты пушки заряжаешь звуком?
Ох, пройдоха!..
Ну, давай по стопочке!.."
– "Ты не понял." – "П-понял я!" – "Так объяснил я плохо.
Видишь ли, Ванюша,
Нет у меня пушек,
Есть коробочки.
Мне когда понадобятся пушки,
Я стреляю из чужих.
А мои коробочки – они как ушки, –
Я подъеду тихо и расставлю их.
И когда ты хочешь – ночью ли, в тумане,
В дождь, в мятель, –
Только выстрелят у немцев, – веришь, Ваня –
Через пять минут на карте ставлю цель.
Мне звонят: какая? – Вот такая.
– Будем бить. – Давайте два снаряда.
Выстрелят – а я разрывы засекаю
И командую, насколько довернуть им надо.
И тотчас идём на пораженье,
Если очень цель кому докучит.
А бывает лучше:
Батарей этих немецких поднакопим,
Кому надо – разошлём,
И в артподготовку – скопом –
Бьём!"
– "Эх ты как!..
Ты скажи, какая техника!
И на завтра приготовлено?" – "Конечно".
– "И подавите?" – "Подавим". – "Оживут?.." – "Навряд".
– "То-то я заметил: что они, сердечные,
Иногда молчат?Что-то я… постой… да! – пулемёты
Давите?" – "Нет, пулемёты не берём…" – "Спасибо!
Техника, наука, а штрафную роту
Значит, это… рыбам?
Завтра мне какую? – раз… два… три… четвёртую! –
Пулемётами покосят.
Конечно, мёртвые
Ни с тебя и ни с меня не спросят.
Нет, ты про коробочки оставь.
Ты пойми манёвр: штрафную роту вплавь –
Здесь! А сила – там, направо, в том лесочке,
И артподготовка – справа, а не тут.
Мне-то что? С биноклем сяду на песочке,
А они на брёвнах поплывут.
Да и то, ты видишь – сколько факелов
На прощанье я себе зажёг?
Командарм – пузатая скотина, что ему – оплакивать?
Я про лодки сунулся, дурак, ему, –
Говорю, что Ванька Уклеяшев жох –
Плыть, так чтоб доплыть, прыжок – так чтоб прыжок!
– Лишних лодок нет. Враги народа
Могут и без лодок…
Я – ты хочешь знать? – отчаянный вояка,
Потому меня в штрафной и держат.
Ладил я и мерил всяко:
Ни хрена не выбиться за стрежень.
Эх, душа! – за тот бы берег зацепиться!
Сесть там на плацдарме!..
Широка водица…
И не это нужно командарму.
Командарму нужно только отвлеченье.
Что же, отвлечём.
Так что, выпьем, Стёпа, ради развлеченья…
На войне мне жизнь без водки нипочём.
…Что уставился? Немало брата нашего
Говорит умно, а очень это нужно им?
Не жалеют и не слушают Ваньку Уклеяшева,
И тебя, Алёшка, тоже не послушают…"
И, в дымину пьяный, посреди бутылок,
Он по-новому предстал моим глазам –
Опалённый нос его в сети лиловых жилок
И на подбородке – рваный шрам.
Уклеяшев не пил и не говорил.
По бороздкам лба его катил
Пота трудного светящийся горошек,
Спутанные волосы клубились, – и чадил
Брызжущий огонь трофейных сальных плошек.
Множились и шевелились тени
На стене и на накате потолка –
И в прозрении привиделся мне гений
Неосуществлённого прыжка.
–
Не в бинокль поигрывал с пригорка –
Своровавши лодок, спрятав их в лесу,
Утром вырвался на взбешенной моторке
И пошёл за смертью, стоя на носу.
Глава седьмая. Семь пар нечистых
Пламя выпрыгнет под ветви низких елей.
Лапника подкинут – густо валит дым.
Ворохом – винтовки… Комьями – шинели…
Человек двенадцать. Подойти бы к ним.
Недоросток-мальчик тянет суховершье{82}
И, меня заметив, щурится в свету.
Мне – какое дело? Есть там где-то СМЕРШи.
Я их знать не знаю, тут я – подойду.
Гимнастёрки – наши. Наши и обмотки.
Только плечи без погонов… И без звёзд пилотки.
Навзничь. И ничком. Согнувшись. И вразвалку.
Мужичок портянки вывесил на палках…
Тот загрёб картошку в жаркую золу…
Там, едва не лёжа, ослонившись о-ствол,
Царственно закинув за плечи полу
Драненькой шинели, замер с превосходством
Юноша-еврей.
Замолкли. Оглянулись.
Мало что не встали – не пошевельнулись.
И, увидевши, что сбился край плаща,
Обнажая звёздочки, отполз за спину,
Я его повёрткой виноватою плеча
На погон надвинул.
"Здравствуйте, товарищи!" – Глядят нехорошо.
– "Здравствуйте…" – в два голоса. Молчат. Молчу.
Что – пришёл?
Чего – хочу?
Я и сам не из туристов. Мне не меньше тошно.
Почему ж звучит так унизительно, так пошло
Голос мой: "Соседей принимаете к костру?
Завтра огоньку вам поддадим…"
(Боже мой! Зачем я вру?
Дам – не я. А тот, кто даст, – не им.)
"Огоньку-у?.."
– "Чтой-т пушек не видали мы, как шли".
– "Говорит же человек…" – "А у моста везли…"
– "Если б их из пушек рубанули крепко…"
– "То и что? Народ!
Ехало не едет – "эх" не повезёт…
Репкина забыли?" – "Что это за Репкин?"
– "Был такой. Ну правда, что пловец неважный…"
– "Там какой бы не был… Может с кажным…"
– "И скажи – стреляли б, наступленье,
А то так – ни за хрен, на ученьи,
В полной выкладке, со всем бревном утоп.
Да и вот он нахлебался, Санька этот, клоп".
Взглядом выкаченных глаз в огне бесцельно странствуя,
Толстогубый юноша сказал в пространство:
"Думают их благородие –
Mauvais genre, гостить изволят у шпаны…
Мы – напротив, патриоты. И за маму-родину
Тут воюют даже пацаны".
– "Сколько ж, Саня, лет тебе?" – "Пятнадцать".
– "И… за что ты?"
– "По указу". – "По какому?" – "Опозданье. На работу".
– "Опозданье?" – "Два часа".
– "Судили?" – "Полкатушки"{83}.
– "Это как?" – "Что – как? Пятёрка. Счёт простой".
Счёт простой? Но я позорно мнусь перед мальчушкой:
"Я не понял, Саня. Пять – чего же пять?"
Усмехнулся, строгонький, худой.
"Лет, конечно, что тут не понять.
Заменили месяцем штрафной".Рыжебровый мужичок обулся.
Хворосту подкинул, подновил огня.
Как пришёл я, он не оглянулся,
Так сидел, словца не пророня.
Красноватое, истрескано его лицо.
Самоделку-трубку вытянул кургузую,
Натолкал табачной крошки в жерельцо,
Из костра достал угля рукою заскорузлою.
Смуглый невысокий парень рядом,
В землю весь уйдя, так сел перед огнём,
Обронил: "Кузьма Егорыч! Ряда!
Курнём?"
– "На уж, заверни, Игнатьичу оставлю".
– "За тобой, Павлуша!" – "На бумажку, Павлик!"
…Я меж пальцев комкал хвойки ветку липкую.
Любопытный барин – вот для них я кто…
Тот же всё еврей – презрительный, оливковый…
Мальчик на коленях… И в огне желто…