Но вот, на третий или на четвертый день по отъезде отца с матушкой, за вечерним чаем я услыхал, что Мутовкина завтра куда-то уезжает и будет назад не ранее как дней через десять, и уезжает она по точно такому же тетенькиному делу - окончательно сторговаться и купить от ее имени две какие-то семьи мужиков или дворовых людей.
Тетенька делала ей наставление, Анна Ивановна слушала. Раз или два Мутовкина пыталась было ей возражать, но тетенька сейчас же ее осаживала.
- Ты уж слушай лучше, что я тебе говорю... Меня послушай, лучше будет.
- Ну, слушаю, слушаю, благодетельница, - сейчас же покорившись, говорила Мутовкина.
Мое внимание остановили, я помню, из этого их разговора только следующие слова тетеньки:
- Если за стариков и за больших будут ломить ту же цену - и не нужно тогда совсем... Бери одних детей. Эти мне еще сподручнее и лучше. Подождать каких-нибудь пять-шесть лет - и такие же работники будут, а цена совсем другая...
- Убыль бывает в детях-то, - заметила Мутовкина.
- Какая же убыль? Убыль бывает в грудных, а эти, ты говоришь, каких лет? Семи-восьми?
- Да, так, по виду годов по семи, по восьми.
- Ну так что ж. И отлично. Через шесть-семь лет - работники. Нынче ведь не как в старину. Нынче в пятнадцать-то лет он уж и пашет и косит...
- Да, это так.
- А в цене-то какая разница. За эту цену-то я пятерых детей могу купить.
- Как можно - разница огромная! - соглашалась Анна Ивановна.
- Ну, то-то и дело. А что на убыль смотреть, может, убыль будет, - так ведь это и большие умирают не равно. Это не узнаешь, кто дольше проживет, кто скорее умрет. Ведь вот Ларька-то федотовский какой казался здоровяк, что мы тогда за него триста рублей дали, а привезли в Саратов, заболел, и через неделю его не стало.
Тетенька при этом начала было даже фантазировать, как бы она, если бы это было можно, - да вот беда, не все соглашаются продавать, - накупила бы все одних малолетних, так, не меньше шести-семи лет, хлопот за ними много и, действительно, убыли больше, и как бы они у нее росли - совсем как молодые деревца, - а она бы на них смотрела... со временем все работники будут... заплатят за свой корм и за воспитание...
Она начала даже наставлять в этом Мутовкину, удивляться и выражать непонимание, почему это и как это все стесняются, не продают от отцов и матерей малолетних...
- Точно не все одно. Так же вырастут. При матерях-отцах только избалуются - больше ничего... Да вон у меня же в прошлом году одиннадцать сирот купленных - живехоньки все и гораздо лучше выйдут, я уверена, чем как при отцах-матерях растут! И в работу раньше пойдут. Им надеяться не на кого. На себя одних только и есть надежда...
Это я слышал в первый раз. До тех пор я не слышал, чтобы детей продавали... И потом, меня поразило лицо у тетеньки, когда она это все говорила. Лицо у нее было очень уж какое-то жесткое... глаза тоже узенькие-преузенькие сделались, а сама она улыбалась...
VIII
Это все произвело на меня тогда такое впечатление, что я никак не мог отделаться от него. А было оно не то чтобы гнетущее какое - самого факта, то есть картины продажи детей, я еще не видел покамест, - а я просто все носился, не мог расстаться с мыслью, увижу я этих проданных и купленных ею детей или нет, и как бы это их увидеть. Точно они, эти дети, должны были быть какие-нибудь особенные, не такие совсем, как обыкновенные, а какие-нибудь другие, - и вот в чем эта разница, как она на них отпечатлелась?..
Помню, я спрашивал об этом и у нянек и у гувернантки, но они на это отвечали не то чтобы неохотно или равнодушно, а как-то так, что, дескать, "ну, сам понимаешь - несчастные, что ж тут еще толковать об этом...". А когда я начинал настаивать и приставать с разными вопросами относительно подробностей, как это делают, и проч., они отвечали, уж как-то подозрительно переглядываясь: "а ну как если ты из этого сцену какую глупую сделаешь - бывали эти случаи-то уж не раз..."
С сестрой Соней мне еще меньше удалось выяснить это обстоятельство, то есть чем это все должно сопровождаться и какие такие должны быть эти дети.
- Крестьянские, - сказала она, не поняв хорошо того, что мне нужно.
- Конечно, крестьянские... Но они, должно быть, жалкие.
- Отчего? - удивилась даже она.
- Да как же... Ведь тетя их купит и увезет к себе в Саратов.
- Глупости какие.
- Нет, не глупости! Ты слышала, она вчера за обедом с Мутовкиной-то рассуждала. У нее в Саратове уж много их накуплено...
Сестра, вероятно не слушавшая вчера разговора тетушки с Мутовкиной об этом, внимательно смотрела на меня, точно что-то соображая.
- Ты что-нибудь не то слышал, - наконец сказала она.
- Нет, уж это верно. Я знаю даже, сколько их у нее там, в Саратове, накуплено: их всех у нее одиннадцать...
Она промолчала на это, ничего мне не ответила...
Вечером однажды, в один из этих дней, вдруг совершенно неожиданно явился к нам муж Анны Ивановны Мутовкиной.
- Алексей Макарыч приехали, - доложил лакей, когда мы все, то есть тетенька, гувернантка наша и мы, сидели на террасе за чайным столом.
Если бы это случилось при отце, когда он был дома, Мутовкина, наверное, позвали бы в кабинет, куда к нему вышел бы отец один, там переговорили бы с ним, о чем ему нужно, и тот уехал бы, не показавшись к нам. Но как будет теперь? Меня, я помню, ужасно это занимало, - благорасположение и деловые отношения тетеньки к его жене повлияют ли на его прием, то есть как тетенька велит его принять: позовет сюда или выйдет одна к нему?
- Проси же, - с удивлением и даже с оттенком некоторого раздражения на лакея за его непонятливость сказала тетенька.-
- Сюда? - переспросил Никифор, не понимая, куда его просить.
- Ну, конечно!.. - И когда Никифор ушел, добавила: - Фу, какой дурак...
- Это он потому удивился, - ласково и вежливо, но с оттенком ядовитости, заметила тетеньке гувернантка, - что Мутовкина никогда сюда не принимают. Он обыкновенно туда, в кабинет, проходит...
- А я вот сюда его прошу... Это я уж за это буду отвечать, - так же вежливо и ласково ответила ей тетенька и, по обыкновению, с улыбкой посмотрела на нее.
Вошел Мутовкин, неловко раскланялся и потом поспешил прямо к тетеньке, к ручке.
- От Анны Ивановны, что ли? По делу? - спросила его тетенька.
- От нее, благодетельница.
- Опять напутала что-нибудь? - раздраженно проговорила тетенька.
- Что вы, благодетельница, избави господи!.. Видел ее в городе, купчую она совершает, а я сюда ехал: доезжай, говорит, поскорей, узнай у благодетельницы, не купит ли заодно, дешево тут семья одна продается... Муж с женой, четверо детей...
- Чьи? Кто продает-то?
- Не спросил. Вспомнил потом - далеко уж отъехал...
- И цены тоже не знаешь?
- Нет, цену знаю. За всех шестерых...
Я не помню теперь, какую он цифру сказал, но тетенька как-то сухо приняла это известие. Не показалась эта цена ей выгодной, что ли, или по другому по чему, но только Мутовкин, видимо, не такой ожидал встречи привезенному им предложению.
- Тех-то она купила по крайней мере, за которыми я ее послала? - спросила его тетенька.
- Купила, купила, благодетельница. Как же не купила. Говорю, в городе уж, купчую совершают. Велела еще она сказать, что сама к вам сюда их всех привезет. Боится оставить их там, как бы не наделали чего над собою... да и за детей тоже... Двух-то детей ведь от отцов-матерей берут, - ну так боится, как бы они над ними не сделали чего...
Тетенька выслушала и это все с неудовольствием и только заметила:
- Она бы, дура, хоть заковать-то велела больших.
- Закованы они у нее, закованы, - успокаивающе заговорил Мутовкин. - Как же, закованы. Она и это, благодетельница, мне говорила. Она со всеми с ними у Семенихина на постоялом дворе стоит. Они все с нею, потому, благодетельница, говорит: "Боюсь одних их оставить..." Закованы... Как же - закованы...
Тетенька начала потом говорить с Мутовкиным как будто немного спокойнее и не таким недовольным тоном. Она даже вернулась к обсуждению привезенного им предложения его жены купить еще каких-то людей с четырьмя их детьми.
- Мне народу много надо купить, - говорила тетенька, - в Саратове у меня пять тысяч десятин, а душ там и полусотни не наберется. Мне много надо...
- Благодетельница, да она, моя дура-то, для вас готова стараться. Вы только про нее не думайте, чтобы она насчет чего другого и прочего, - ни боже мой. Она, благодетельница, вот как для вас старается...
- Ее же выгода, - отвечала тетенька.
- Жизни своей она для вас, благодетельница, не жалеет...
- Ну, вздор... - сказала тетенька.
- Нет, не вздор это, благодетельница, а, доложу вам, сущая правда. Зол на нее здешний народ, ох, как зол... И за эти все дела. Названия-имени ей нет другого, как ворона. "Вон она летит, ворона! Опять, видно, цыплячьего мяса захотела!.."
- Перестань, глупости говоришь. И слушать тебя не хочу, - передернув плечами, проговорила тетенька и оглянулась на нас.
А он, точно не заметил этого, что тетенька-то вот раздражалась от этих его рассказов, продолжал:
- Не глупость, благодетельница, говорю, а сущую правду, и вот как перед богом не вру, знаю, от верных людей слышал, убить хотят ее!.. Как, говорят, полетит ворона опять по уезду, так ей и конец, довольно ей цыплят от матерей из гнезд таскать...
- Перестань, я тебе говорю! - почти вскричала тетенька.