- Вот я к вам, - начала было родственница, приняв, кажется, эти расспросы ее за что-то искреннее и находя этот момент удобным, чтобы переговорить с ней о цели своего к ней приезда, - вот я к вам, Клавдия Васильевна, с покорнейшей просьбой приехала... так добры...
- Что такое? Я добрая? - вслушиваясь, с удивлением сказала тетя Клёдя. - Я - злющая и скупущая, а вы что такое? - добрая?
- Клавдия Васильевна... я приехала просить вас, умолять - отсрочьте нам на год еще! Муж мой продаст лес, и как только устроится это, сладится, мы вам внесем сполна...
- Да? Это ваш муж говорит? Да...
- Клавденька, - сказала матушка, - они действительно продают лес, и я знаю покупателя, но им надо справиться, надо подождать немного еще.
Тетя Клёдя смотрела с улыбкой на матушку, точно она хотела сейчас встать и расцеловать ее.
- Ты им отсрочь, ну хоть на полгода еще. Они отдадут тебе, я ручаюсь тебе в этом, - сказала матушка.
Но тетя Клёдя вдруг, как бы прислушиваясь к чему-то, насторожила уши, помолчала и, вставая и намереваясь выйти из комнаты, сказала:
- Сейчас.
Мы опять остались одни.
- Напрасно вы начали теперь. Надо было подождать, это надо было вечером уже об этом с ней поговорить.
- Ах, боже мой, вы не знаете моего положения, я с ума скоро сойду, - отвечала ей родственница, и опять глаза у нее наполнились слезами.
Матушка принялась ее утешать, говорила, что на все бог и надо надеяться, что она ее упросит, что она даст отсрочку.
Родственница крепко жала руки матери, смотрела на образ, потом опять на нее, утирала слезы и нервно всхлипывала. Послышались шаги возвращавшейся тети Клёди.
Она вошла улыбающаяся, даже радостная, сияющая, как нам показалось. Думая, вероятно, что это происходит оттого, что Андрюше лучше, что она была у него и убедилась в этом, матушка спросила ее:
- Ну что, Клавденька, лучше ему?
- Я не была у него. У него Агафья-ключница сидит, его нельзя тревожить, ему надо дать успокоиться... - Затем села опять в кресло и добавила: - Марфушку, эту подлую, наконец увезли сейчас в Ивановскую пустошь.
- Клавденька! Что ты делаешь? Ну, за что? Она же ведь тебя за отца просила! - воскликнула матушка.
Но тетя Клёдя, ничего не отвечая ей на это, переменила разговор и начала рассказывать, что дождик, ливший сегодня целый день, перестает к вечеру и погода хочет, кажется, разгуляться.
Чтобы не раздражать ее еще более, не перечить ей, все тоже начали говорить о погоде, жалуясь на дожди и наступающее холодное время
- У тебя, знаешь, Клавденька, и сыро здесь и холодно, - сказала ей матушка, - ты бы велела протопить...
Матушка сделала движение плечами от проникающего ее холода и сырости.
- Надо бы, ты находишь? Хорошо, я велю, только уж на ночь, погодя немного.
В доме, то есть в гостиной, где мы сидели, давно уже горели свечи. В угольную, смежную с гостиной, подали самовар, и там тоже зажгли две свечи. Мы все перешли туда. Когда мы там расположились вокруг чайного стола, к тетеньке из темного, неосвещенного зала, потом через гостиную, тихонько, ступая на цыпочках, пришел лакей и сказал, что в переднюю пришли староста с бурмистром и привели мужиков.
- Сейчас, - ответила ему тетя Клёдя, - я сейчас выйду к ним.
Тетя Клёдя налила нам чай, аккуратно прикрыла чайник сложенным вчетверо полотенцем, поставила его на самовар и, извиняясь, что должна оставить нас на минутку, вышла, направляясь в темный зал и потом, вероятно, в переднюю. Тем временем мы выпили налитый ею нам чай, - мы были голодны и, не желая раздражать ее, молчали, ожидая ужина, - матушка налила нам в ее отсутствие по другой чашке. Я встал и, так как матушка вела все тот же разговор с приехавшей с нами родственницей, обнадеживая и успокаивая ее, - разговор, который уж сколько раз я слышал, - то от скуки и в надежде, не увижу ли я кого и не узнаю ли чего об Андрюше, я пошел сперва в гостиную посмотрел висевшие там старинные портреты дяди и деда с бабушкой и еще чьи-то, потом вошел в неосвещенный темный зал. Я хотел пройти из зала дальше, по коридору, до Андрюшиной комнаты, но дверь из зала в освещенную переднюю была отворена, и я увидал там тетеньку, стоявшую ко мне спиной, а перед нею, у стенки, по одной стороне двух мещан: того которого мы уже видели, как приехали, и еще другого, нового, и четырех мужиков, из которых я знал только одного - это бурмистра, которого я видел когда он приезжал к нам, в то время когда тетенька гостила у нас, за приказаниями. Я не повернул в коридор, а остановился и слушал из зала, что они говорили... Этого разговора и этой сцены я никогда не забуду, - эти лица и теперь, через тридцать пять лет, у меня перед глазами, я вижу их, как будто бы это вчера только все было, и слышу их разговор...
- Ну, так вот я вам говорю и объявляю, говорила тетенька, обращаясь к стоявшим перед нею мужикам, - тебя, Степан, и тебя, Захар, продала я в вольные и свободные охотники козловским мещанам Клюеву и Младенцеву - вот этим, - она посмотрела на одного и на другого мещанина, которые при этом переступили с ноги на ногу и поправились, покрутили шеями, - и если вы будете повиноваться, как вам подобает, и все будет сделано, как следует, вы получите по двадцати пяти рублей в награду от меня, а там, как война кончится, и совсем станете вольными... А если же будут глупости какие, если вы будете сопротивляться, я вас все равно без зачета отдам в ратники, и тогда вы и после войны будете моими же... как с войны придете...
Два средних мужика, стоявших между бурмистром и старостой, поклонились ей молча с насупленными лицами.
- А они, - продолжала тетушка, обратившись к одному сперва мещанину, а потом к другому, - а они от себя вам награждения дадут еще и угостят вас, как следует.
Мещане что-то сказали, что-то вроде: "да уж это так, как следует, это уж известно..."
- Послужите... Послужите царю... Что ж? Вы еще не старые, не бог весть какие старики, - можете. Вон у меня у самой родственники мои, и те служат: выбрало их дворянство, и идут, пойдут служить, - говорила им в наставление тетушка.
Мужики молчали.
- А это, что на войне убить-то могут, - продолжала она, - так от воли божией никуда не уйдешь, это если кому назначено.
- Это уж точно, от судьбы своей и если уж назначено, - сказал один мещанин, встряхнул головой и вздохнул от глубины души.
- Вот здесь и неприятеля никакого нет, стоим мы, а час наш придет - и все будет кончено, - опять заговорила тетенька и тоже вздохнула, как бы вспомнив о душе и об этом часе. - А тут, по крайней мере, и царю послужите и за веру отцов и за свою, православную, постоите.
- Это так, - согласился и другой мещанин и поднял голову, вытягивая шею.
Наступила минута молчания.
- Так-так, - сказала тетенька, обращаясь к лысому бурмистру, - сегодня я тебе дам их вольные отпускные, ты их отдашь стряпчему, как намедни, - они уж знают, как это надо сделать, а сам пойдешь с ними в рекрутское присутствие там уж будут знать, стряпчий уж знает, что toe и как там надо будет делать, и если они, - она указала головой на двух средних мужиков, внимательно слушавших ее распоряжения об их судьбе, - и если они будут всё делать, как следует, то как сдадут их, выдай им из денег, которые получишь от них вот, - она указала головой на обоих мещан, - каждому по двадцати пяти рублей от меня и потом их вольные - стряпчий потом передаст их тебе уж засвидетельствованные... Ну, и все, - сказала тетенька, обращаясь к мещанам, - все, теперь задаток выдавайте.
Один мещанин начал было что-то говорить, но тетенька и слушать его не захотела, замахала ручкой и замотала отрицательно головой. Мещане полезли в карманы и вытащили оттуда толстые пачки приготовленных денег и один вслед за другим передали их ей. Тетенька начала их внимательно считать, пересчитала, положила их в карман своего платья, потрогала его потом рукой, не обложилась ли, и сказала мещанам:
- Вы не беспокойтесь, если что, деньги ваши будут целы, не пропадут. Эти не сойдут - других найдем стариков.
Один мещанин вздохнул и взял одного из мужиков, обреченных уже в ратники, за руку, поднял ее и сказал:
- Вот, маленько не владеет он ею.
- Знаю, это ничего, это левая, - успокоительно сказала тетенька..
- Обегают этаких-то.
- Ничего, бог даст, сойдет. Ведь это не рекруты.
- Тогда, уж если что, - другого уж вы.
- И другого, я же тебе говорю, найдем.
- Нет, чтобы уж без сумления... Потому уж, ведь и у других помещиков тоже есть, которых они продают.
- Да ведь я уже сказала... Будь покоен.
Мещанин ничего не возразил. Наступило опять молчание.
- Ну, берите их, ведите с богом, - опять, прерывая молчание, сказала тетенька.
- Сейчас, на ночь, заковать их прикажете? - спросил лысый бурмистр.
- Заковать, заковать непременно, - заговорила тетенька. - Все лучше заковать вели, и им самим покойнее, в голову ничего дурного не придет, да и мне тоже... Пальцы смотри чтобы не порубили они себе на руках.
Бурмистр с одним мещанином стали возле одного мужике, другой мещанин и староста - возле другого, дверь в сени отворилась, и они начали выходить.
- Как закуешь, ужо, после ужина, приди ко мне, - вслед уходящему бурмистру сказала тетенька. - Тебе еще вольные им написать надо. Я не успела, у меня тут приехали гости...
Я посторонился и встал в тени, увидав, что тетенька уходит из передней. Она прошла мимо меня в двух шагах, не заметив меня и на ходу все ощупывая у себя карман, в котором были у нее деньги...