- Вот говорят: "Изысканно, неестественно, излишне", но если оставаться при том употреблении нашего тела, какое считается натуральным, то придется руками только раздирать и класть в рот сырое мясо и драться с врагами! ногами преследовать зайцев или убегать от волков и т. д. Это напоминает сказку из 1001 ночи, где девочка, мучимая идеею финальности, все спрашивала, для чего сотворено то или это. И когда она спросила про известную часть тела, то мать ее высекла, приговаривая: "Теперь ты видишь, для чего это сотворено". Конечно, эта мамаша наглядно доказала справедливость своего объяснения, но вряд ли этим исчерпывалась дееспособность данного места. И все моральные объяснения естественности поступков сводятся к тому, что нос сделан для того, чтобы быть выкрашенным в зеленую краску. Человек все способности духа и тела должен развить до последней возможности и изыскивать применимость своих возможностей, если не желает оставаться калибаном.
- Ну, вот гимназисты ходят на головах…
- "Что ж, это во всяком случае плюс и, может быть, это очень приятно", сказал бы Ларион Дмитриевич, - и дядя Костя с вызовом посмотрел на Ваню, не перестававшего читать. - При чем тут Ларион Дмитриевич? - заметила даже Анна Николаевна.
- Не думаешь же ты, что я излагал свои собственные взгляды?
- Пойду к Нате, - заявила, вставая, Анна Николаевна.
- А что, она здорова? Я ее совсем не вижу, - почему-то вспомнил Ваня.
- Еще бы, ты целыми днями пропадаешь.
- Где же я пропадаю?
- А уж это нужно у тебя спросить, - сказала тетка, выходя из комнаты. Дядя Костя допивал остывший кофе, и в комнате сильно пахло нафталином.
- Вы про Штрупа говорили, дядя Костя, когда я пришел? - решился спросить Ваня. - Про Штрупа? - право, не помню, - так что-то Анета мне говорила.
- А я думал, что про него.
- Нет, что же мне с ней-то об Штрупе говорить?
- А вы действительно полагаете, что Штруп таких убеждений, как вы высказывали?
- Его рассужденья таковы; поступки не знаю, и убежденья другого человека - вещь темная и тонкая.
- Разве вы думаете, что его поступки расходятся со словами?
- Не знаю; я не знаю его дел, и потом не всегда можно поступать сообразно желанию. Например, мы собирались давно уже быть на даче, а между тем…
- Знаете, дядя, меня этот старовер, Сорокин, зовет к ним на Волгу: "Приезжайте, - говорит, - тятенька ничего не заругает; посмотрите, как у нас существуют, если интересно". Так вдруг расположился ко мне, не знаю и отчего.
- Ну, что же, вот и отправляйся.
- Денег тетя не даст, да и вообще не стоит.
- Почему не стоит?
- Так все гадко, так все гадко!
- Да с чего же вдруг все гадко-то стало?
- Не знаю, право, - проговорил Ваня и закрыл лицо руками. Константин Васильевич посмотрел на склоненную голову Вани и тихонько вышел из комнаты. Швейцара не было, двери на лестницу были открыты, и в переднюю доносился из затворенного кабинета гневный голос, чередуясь с молчанием, когда смутно звучал чей-то тихий, казалось, женский голос. Ваня, не снимая пальто и фуражки, остановился в передней; дверная ручка в кабинет повернулась, и в полуотворившуюся сторону показалась державшая эту ручку чья-то рука до плеча в красном рукаве русской рубашки. Донеслись явственно слова Штрупа: "Я не позволю, чтобы кто-нибудь касался этого! Тем более женщина. Я запрещаю, слышите ли, запрещаю вам говорить об этом!" Дверь снова затворилась и голоса снова стали глуше; Ваня в тоске осматривал так хорошо знакомую переднюю: электричество перед зеркалом и над столом, платье на вешалках; на стол были брошены дамские перчатки, но шляпы и верхнего платья не было видно. Двери опять с треском распахнулись, и Штруп, не замечая Вани, с гневным побледневшим лицом прошел в коридор; - черезсекунду за ним последовал почти бегом Федор в красной шелковой рубашке, без пояса, с графином в руке. "Что вам угодно?" - обратился он к Ване, очевидно, не узнавая его. Лицо Федора было возбужденно-красное, как у выпившего или нарумянившегося человека, рубашка без пояса, волосы тщательно расчесаны и будто слегка завиты, и от него сильно пахло духами Штрупа.
- Что вам угодно? - повторил он смотревшему на него во все глаза Ване.
- Ларион Дмитриевич?
- Их нет-с.
- Как же я его сейчас видел?
- Извините, они очень заняты-с, никак не могут принять.
- Да вы доложите, подите.
- Нет уж, право, лучше в другой раз как-нибудь зайдите: теперь им никак невозможно принять вас. Не одни они, - понизил голос Федор.
- Федор! - позвал Штруп из глубины коридора, и тот бросился бежать бесшумной походкой. Постояв несколько минут, Ваня вышел на лестницу, притворив дверь, за которой снова раздались заглушенные, но громкие и гневные голоса. В швейцарской, лицом к зеркалу, стояла, поправляя вуалетку, невысокая дама в серо-зеленом платье и черной кофточке. Проходя за ее спиной, Ваня отчетливо разглядел в зеркале, что это была Ната. Поправив вуаль, она не спеша стала подниматься по лестнице и позвонилась у квартиры Штрупа, меж тем как подоспевший швейцар выпускал Ваню на улицу. - Что такое? - остановился Алексей Васильевич, читавший утреннюю газету; "Загадочное самоубийство. Вчера, 21 мая, по Фурштадтской улице, д. N, в квартире английского подданного Л. Д. Штрупа покончила счеты с жизнью молодая, полная надежд и сил девушка Ида Гольберг. Юная самоубийца просит в своей предсмертной записке никого не винить в этой смерти, но обстановка, в которой произошло это печальное событие, заставляет предполагать романическую подкладку. По словам хозяина квартиры, покойная во время горячего объяснения, написав что-то на клочке бумаги, быстро схватила приготовленный для путешествия его, Штрупа, револьвер и, раньше чем присутствовавшие успели что-нибудь предпринять, выпустила весь заряд себе в правый висок. Решение этой загадки усложняется тем, что слуга г-на Штрупа, Федор Васильев Соловьев, кр. Орловской губ., в тот же день бесследно пропал, и что осталась не выясненной как личность дамы, приходившей на квартиру Штрупа за полчаса до рокового события, так и степень ее влияния на трагическую развязку. Производится следствие". Все молчали за чайным столом, и в комнате, напитанной запахом нафталина, было слышно только тиканье часов.
- Что ж это было? Ната? Ната? ты же знаешь это? - каким-то не своим голосом сказал, наконец, Ваня, но Нате продолжала чертить вилкой по пустой тарелке, не отвечая ни слова.
Часть вторая
- Подумай, Ваня, как чудно, что вот - чужой человек совсем чужой, и ноги у него другие, и кожа, и глаза, - и весь он твой, весь, весь, всего ты его можешь смотреть целовать, трогать; и каждое пятнышко на его теле, где бы оно ни было, и золотые волоски, что растут по рукам, и каждую борозднику, впадинку кожи, через меру любившей И все-то ты знаешь, как он ходит, ест, спит, как разбегаются морщинки по его лицу при улыбке, как он думает, как пахнет его тело. И тогда ты станешь как сам не свой, будто ты и он -- одно и то же: плотью, кожей прилепишься и при любви нет на земле, Ваня, большего счастья, а от любви непереносно, непереносно! И что я скажу, Ваня: легче любя не иметь, чем иметь, не любя. Брак, брак; не то тайне что поп благословит, да дети пойдут: - кошка, вон, и по четыре раза в год таскает, - а что загорится душа отдать себя другому и взять его совсем, хоть на день, и если обоих душа пылает, то и значит, что Бог соединил их. Грех с сердцем холодным или по расчету любовь творить, а кого коснется перст огненный, - что тот ни делай, чист останется перед Господом. Что бы ни делал, кого дух любви коснется все простится ему, потому что не свой уж он, в духе, восторге… И Марья Дмитриевна, вставши в волненьи, прошлась от яблони до яблони и снова опустилась рядом с Ваней и скамью, откуда было видно пол-Волги, нескончаемые леса на другом берегу и далеко направо белая церковь села за Волгой.
- А страшно, Ваня, когда любовь тебя коснется; радостно, а страшно; будто летаешь и все падаешь, или умираешь, как во сне бывает; и все тогда одно везде и видится что в лице любимом пронзило тебя; глаза ли, волосы ли походка ль. И чудно, право: ведь вот - лицо… Нос посередине, рот, два глаза. Что же тебя так волнует пленяет в нем? И ведь много лиц и красивых видишь полюбуешься ими, как цветком или парчой какой, а другое и не красивое, а всю душу перевернет, и не у всех, а у тебя одного, и одно это лицо: с чего это? И еще, - с запинкой добавила говорившая, - что вот мужчины женщин любя женщины - мужчин; бывает, говорят, что и женщина женщину любит, а мужчину - мужчина; бывает, говорят, да я и сама в житиях читала: Евгении преподобной, Нифонта, Пафнутия Боровского; опять о царе Иване Васильевиче. Да и поверить не трудно, разве Богу невозможно вложить и эту занозу в сердце человечье? А трудно, Ваня, против вложенного идти, да и грешно, может быть. Солнце почти село за дальним зубчатым бором, и видные в тех поворотах плеса Волги зажелтели розовым золотом. Марья Дмитриевна молча смотрела на темные леса на том берегу и все бледневший багрянец вечернего неба; молчал и Ваня, будто продолжавший слушать свою собеседницу, полуоткрывши рот, всем существом, потом вдруг не то печально, не то осуждающе заметил:
- А бывает, что и так люди грешат: из любопытства, или гордости, из корысти.