- Ты бы другим не мешал.
Лес кончился, и тропинка опять вывела их на бетонку.
- Торопишься ты, Виктор, - сказал Мацуев. - Я вот тут с первого гвоздя, в палатке с женой и дочками жил. Да и другие, кого я знаю, не сразу к ним все приходило. А ты хочешь, чтоб сразу все. Нет уж, погоди, присмотрятся к тебе, соли пудика три съедят с тобою, а тогда уж и претендуй.
Дальше они шли молча. Федька, посвистывая толстыми губами, хлопал веткой по перилам мостка. Выхристюк сбегал вниз умыться и вернулся с примоченным чубиком и обрызганной грудью. И опять страдальчески сморщился.
Молча они поднялись на взгорок и пошли широкой, давно обжитой улицей, мимо огородов и палисадников, где росли подсолнухи, помидоры и розовые кусты.
У дома Мацуева они остановились. На улице пахло пылью, привядшей картофельной ботвой и гусиным пометом. Дом Мацуева стоял за реденьким голубым забором, в глубине палисадника, весь в зарослях граммофончиков и плюща. На красной крыше вертелся флюгер и высилась Т-образная антенна, по которой бродила парочка турманов.
- Эх, хлопцы, - сказал мечтательно Выхристюк, - жить бы нам всем на одной улице. Пришел домой - душа радуется. Часик порадовался - пошел, например, к Меняйло пешком через забор - козла забить. Или, скажем, к Федьке - магнитофончик послушать. Музыка самая модерн. И чтоб девочки были красивые.
Мацуев молча усмехнулся и стал протягивать всем толстую растопыренную ладонь.
- Так-то вот, - сказал он Пронякину, который засмотрелся на его дом.
- Ладно, бригадир, - нехотя протянул Федька. - Кончай нотацию. Витька все это учтет. Верно?
- Давно учел, - сдерживаясь, ответил Пронякин.
- Ну, а раз так, самое бы время сейчас в "зверинчик" сползать. И чтоб больше ни слова.
- В честь чего бы это? - спросил Мацуев.
- А в честь чего бы и не пойти? - спросил Федька.
На крыльцо вышла жена Мацуева, очень смуглая и дородная и, как многие здешние женщины, в платочке, низко надвинутом на лоб, хотя солнце уже зашло. Должно быть, она только что спала.
- Подышать, гляжу, вышли, Татьяна Никитишна? - спросил Федька, галантно приподнимая кепку. - Вечер добрый!
- Добрый, - сказала жена Мацуева. - Ты и сам-то, гляжу, не злой. Куда это уговариваешь идти?
- Заседаньице б надо провести. По обмену опытом.
- А! - сказала жена Мацуева. - А то у меня настоечка есть, на смороде. Зашли бы да обменялись в приличном помещении, чем в "зверинце" этом срамиться.
- Вот это женщина! - восхитился Федька. - Вас бы, Татьяна Никитишна, на руках бы носить.
Федька первый откинул калитку и двинулся, пританцовывая, по высокой бетонированной дорожке, между кустами черной смородины и крыжовника.
- Торопись, хлопцы, пока Татьяна Никитишна не передумала!
Вышло так, что Пронякина никто не пригласил. А он был новенький, он ни разу не был в этом доме, где все они побывали, наверное, не раз, и ему полагалось особое приглашение - это он знал твердо. К тому же они видели, как он помедлил за калиткой, и ни один не позвал его, не спросил: "А ты чего?"
С нелепой, приклеившейся к лицу улыбкой он повернулся и пошел дальше, к своему общежитию, по улице, странно опустевшей в этот час.
Он ждал, они спохватятся и позовут его, и приготовился долго отнекиваться. Но они не спохватились и не позвали.
"Так, - подумал он, - наступил, значит, на мозоль. Думали, его тащить надо, растить кадр, а он вон он, уже воспитанный, и всем носы готов поутирать. Перепугались!"
В глубине души он допускал, что это не совсем так, но обида была сильнее его, потому что он не знал толком, кого же, в сущности, винить. Кого винить, если слишком рано обнаруживается твое желание вырваться вперед, и при этом никто почему-то не подозревает за тобой высоких материй. Про других говорят: "Этот работяга что надо!", а про тебя: "Этот из кожи лезет за деньгой", хотя и ты, и другие делают, в сущности, одно и то же! На лице, что ли, у тебя это написано? Но чем твое лицо хуже, чем у Мацуева? У Меняйло? У Выхристюка? Какой секрет они знают, которого не дано знать тебе?
Весь вечер он слонялся, не зная, куда себя девать. Он поплелся было на "пятачок", но как-то не мог найти себе девицу по вкусу и вернулся в комнату, где проиграл подряд три партии торжествующему Антону и, спрятав костюм, рано улегся спать.
"Может быть, - медленно думал он и курил, - надо было б собраться вместе да сказать им: "Вот, хлопцы, тут у меня, чувствую, узкое место, да и у вac тоже, а ведь можно кое-что и сделать, баки другим бригадам забить". Да, можно и так, только им от меня почина не хочется. Вон они как взвились из-за двух-то лишних ходок… Не нравится, сами-то насилу до нормы дотягивают. А я-то при чем?" Он долго ворочался ночью, не в силах уснуть. Он слушал, как поет ветер и где-то далеко гремит гроза, и думал о том, что, если суждено его жизни измениться, пусть это будет быстрее и больнее, если так нужно.
"Пусть думают, что хотят. Я им не нанялся в подмастерьях ходить, в учениках. Я в армии на вездеходах ездил, на Ай-Петри экскурсантов возил, а там не такие дороги, и то с ветерком, бывало… Мне заработать нужно, жизнь обстроить, обставить, как у людей. Тогда пожалуйста, тогда я тебе и десять норм бесплатно отработаю. А то вот ты понервничал - это относилось и к Мацуеву, и к Федьке, и, вероятно, ко всей бригаде целиком, - а потом домой пришел, жена тебя встречает, не жена, а сдоба калорийная, и дом у тебя гастроном с универмагом, и мотоцикл, наверное, в сарайчике стоит. А мне почему валяться по чужим углам, слушать чужую храпотню?.. Не-ет, я себе жилы вытяну и на кулак намотаю, а выбьюсь. А потом я тоже добренький буду, не хуже тебя. Понял?"
Последнее слово вырвалось вслух, невольно для него. На соседней койке приподнялась лохматая голова Антона, и хриплый сырой голос спросил:
- Ты что, партию, что ли, переигрываешь? Ферзей ходи, не ошибешься.
- Спи давай.
- Чокнулся человек, - сказала голова замирающим голосом и опустилась на подушку. - Доигрался…
Пронякин, стиснув зубы, повернулся к стене. И решил сразу и бесповоротно: "По-своему жить буду. Так-то лучше. Наряд закроют, тогда посчитаемся, кто кого лучше".
С тем он и заснул, со злорадной усмешкой на жестком, обтянутом смуглой кожей лице.
6
Небо нависло над гаражами, плоское и беспросветно серое. Задранные кузова машин, казалось, на метр не достают до него. На стенках кабин, на ручках и оловянных медведях, потерявших свой блеск, выпала бисерная роса.
Пронякин, с ватником на одном плече, прошел к своей машине. Он сбросил ватник на сиденье и запустил двигатель. Затем вышел и, открыв капот, протянул ладони над двигателем. Ему было приятно стоять на сыром холоде и греть руки и знать, что в кабине тепло. Рядом, сумрачный и, должно быть, не проспавшийся после вчерашнего, возился Федька.
- Утро доброе, - сказал Пронякин. - Ну как, хмельно было вчера?
Федька ухмыльнулся полусонно и посмотрел на него, точно впервые увидел.
- А ты чего удрал-то?
- А что, заметно было? - спросил Пронякин и пожал плечом. Ему хотелось показать, что он ничуть не обижен и что они все же обидели его.
- Чудак ты, - сказал Федька.
- Честное слово?
Федька помолчал и спросил:
- Фигурную отвертку дашь?
- Чего спрашиваешь? Бери.
- Хотя не надо, - сказал Федька. - Простая возьмет… А ты все-таки чудак.
Гена Выхристюк, почесывая за ухом, прислушивался к двигателю. Цилиндры работали с неравномерным металлическим стуком, и выхлоп был густой и черный, как бывает, когда засоряются отверстия в распылителях форсунок. Гена страдальчески морщил лоб. Косичкин с блуждающей на лице тревогой, тоже вслушивался в его двигатель. Меняйло суровым и неподвижным взором уставился на медведя, отирая руки промасленными концами. Мацуев искоса поглядел на Пронякина и сунул голову под задранный капот.
От гаража Пронякин ехал последним. Он мог обойти их перед карьером, но не хотел пока что мозолить им глаза. Все равно он возьмет свое с первой же ходки. "И черта с два меня тогда прижмешь, - подумал он спокойно и беззлобно. - Руки будут коротки. Главное-то было прилепиться, а уж не отлепиться я как-нибудь сумею".
Он сделал три ходки и стал делать четвертую, когда вдруг начало моросить. Он увидел дрожащие извилистые потеки на запотевшем стекле, и у него упало сердце. "Теперь все, - сказал он себе. - Теперь они тебя на трехосных обдерут запросто". Но, подъехав к карьеру, он с удивлением разглядел всех своих на пустыре у выездной траншеи. Они как будто и не собирались возвращаться в карьер. Самосвалы выстраивались в шеренгу, сминая траву облепленными глиной скатами.
Пронякин остановился и высунулся под мелкий дождь.
- Неужто опять взрывать собрались?
- Дождик, не видишь? - сказал Федька. Он вытащил из-под кабины лопату и стал соскребывать рыжую глину с покрышек.
- Ну и что - дождик?
Мацуев, не глядя на него, вытянул руку вперед и пошевелил толстыми пальцами.
- А то, что не потянет машина по мокрому. Вылазь, загорать будем.
- И долго?
- Про это в небесной канцелярии спроси.
- Ну, а посыпать чем-нибудь нельзя? Гравием, щебнем. Пес его знает чем, хоть солью.
- Посыпали. Не помогает. Сам же глины с нижних горизонтов навезешь.
- Так, - сказал Пронякин. - Так. Значит, актировать будем день? Как бы вроде по бюллетеню?
- Значит, актировать, - сказал Мацуев. - Пятьдесят процентов гарантированных - твои.
- Выходит, двадцать один рублик…
- Выходит, так.