- Говорю, друг, говорю... Так это учитель-то. Вот вишь ты, друг, прихожу я к нему: "Батюшка, дескать, Иван, говорю, Павлыч, отпусти к родным... всего на недельку... Я тебе другую кухарочку на это время приищу... Еще молоденькая есть у меня такая, не мне, старухе старой, чета - мордастенькая такая, белая". А он-то такой простой: "Ну, что за беда! ступай, говорит, не нужно мне твоей мордастенькой: я к Подушкину похожу пока обедать". Простой, как есть, самый простой человек. "Ну хорошо, говорю, дай Бог тебе здоровья, батюшка", да сама было и за дверь... Рада, известно... "Постой! кричит, нет ли у тебя из родных кого-нибудь... чтоб этак мне на лето поехать?" А мне сразу и невдомек... на кой пес, думаю, ему к нашим?.. "Я, говорит, понимаешь, нездоров, так хочу в деревню на лето... Узнай у своих, нельзя ли нанять у кого комнату... Да чтоб место хорошее было, веселое... чтоб гулять где было". Башка, кум, плохая, старая... "Не знаю, батюшка", да и вон из горницы... Уж это после... этак к сумеркам пришло мнение об тебе... Вот я докладываю... Есть у меня кум, Иван Павлыч, да не знаю, какое его на это будет согласие. Человек, говорю, хороший, дом чистый... Все как есть... А он и давай расспрашивать... И кто такой, чем занимается, и реки есть ли, и рощи... того намолол, что и не перечтешь... А как сказала, что ты мол, лечишь, пользуешь... засмеялся этак потихоньку - понимаешь?.. "Ну, говорит, Аксинья, уж с леченьем-то его Бог с ним... Мне еще жить-то не надоело".
- Ну? а ты что ж? Так и смолчала? - прервал Ми-хайло.
- Какой смолчала!.. Опять-таки ему стала хвалить тебя... "Ну, говорит, ступай себе". Ей-Богу, такой славный человек!..
- Ну, спасибо, старуха... Дай-ка я об эвтом подумаю, а после и ответ тебе дам. Да ты не забудь, смотри, все скажи, как поедешь.
Михайло думал дня два и решил сначала внутренне, что это дело неплохое - взять с молодого учителя рублей двадцать пять серебром за все лето.
Накануне своего отъезда в город Аксинья зашла на хутор проститься. Михайло предложил ей довезти ее в Салапихино на своей лошади и, сев с ней на телегу, обратился к ней с следующим вопросом:
- А что, ведь он, то есть барин-то твой, охаверник какой-нибудь... какие-нибудь прожекты любит небось?
- И, что ты, что ты!.. И такой-то смирный. Чтоб в карты или вино бы любил - и не подумает... Читает себе день-деньской да пишет; разве Подушкин этот, тоже учитель, забредет... так в шашки сядут... Да и то никакого буянства нет: сидят себе да свищут оба...
Михайло изложил ей все свои условия и, оставив старуху в Салапихине, вернулся домой.
- Ну, дочка, - сказал он Маше, - комнатку твою надо поопростать.
- Ну, что ж... я подмету хорошенько, платье свое вынесу.
- А где ты сама спать будешь?
- Где? да хоть к Алене пойду...
- Зачем? ты лучше в кладовой... Травы я возьму, а то голова будет болеть... очень уж дух сильно сперся. А сам на сеннике буду ночевать...
- Вот уж я на сене не люблю, смерть, - возразила Маша, - пыль такая... козявка всякая...
- А по мне эта козявка ничего...
II
Солнце село необыкновенно красно за теми полями, которые оборвались к реке против хутора такой крутой и зеленой стеною. Незадолго до заката прошел сильный дождь и, размочив всю окрестность, вызвал из нее тысячи свежих и крепких запахов. Воздух был истинно благорас-творенный. Мшистые и кривые стволы ракит, нагнутые над строениями, совсем почернели от сырости, и только стороны их, обращенные к заре, принимали чуть видный розовый колорит... Тусклые окна Михаилы стали совсем красные.
И Михаиле ощутил некоторое влияние живописной и благоухающей окрестности. Будучи в добром расположении духа, он кликнул Машу, дошивавшую у окна отцовскую рубашку, и велел ей достать из старого шкапа довольно плохую сигару.
- А много их там осталось, Маша? - спросил он, закуривая сигару не без тщеславия.
- Пять... нет, шесть. Одна вон куда закатилась. Михаиле вздохнул и вышел на порог своего жилища.
- Эка благодать Господня! - произнес он, перекрестясь, и, прислонившись к притолке, долго стоял, прищуриваясь и улыбаясь.
Как он переменился в эти шесть лет! Белокурые волосы окончательно поседели везде - и на висках, и на затылке, и на усах; лицом и телом он пополнел, но мелких морщин поприбавилось много... Вообще же старость наложила на него печать своего достоинства: он стал лучше на вид.
Долго стоял он у дверей и покуривал молча, пока наконец Маша не вышла к нему,
- Ты куда ж это? - спросил отец.
- Пойду к Алене... Уж скотину никак пригнали.
- Что ж ты, доить помогать?
- Вот доить! Так пойду посмотрю...
- А ну, как подоишь?
- Ну, что ж, если и подою? Руки-то не отпадут!.. Маша убежала, а Михаиле продолжал курить.
В этот день он ждал своего пациента, про которого столько наболтала кума, и голова его была так полна новостью положения, что он едва заметил, как мимо него, шагах в двадцати, прошли к реке все коровы, понукаемые звонким бичом маленького подпаска, как раздался грубый бас Степана, и как коровы, напившись, пошли опять к скотной. Одна из них, бурая, с белой головой и огромными рогами, даже очень долго стояла и смотрела на него, но была, как и другие, прогнана мальчиком, прежде нежели успела обратить на себя внимание озабоченного старца.
Ему бы теперь очень хотелось узнать повернее, который час, но белые стенные часы с лиловой розой на циферблате уж третий месяц показывали ровно двенадцать.
А между тем тот, кого он так ждал, давно катился по дороге от села к хутору, и молодой сын салапихинского управителя был осыпаем вопросами о стране и ее жителях.
- Говорят, у него есть дочь?
- Девчонка важная! - отвечал белокурый деревенский фат, - бедовая девчонка! Плясунья такая; гармонии эти пойдут, пляски, песни... Из себя высокая, - продолжал он, поднимая свободный от возжей кулак, - перехват здесь этак по-московски... улыбнется, знаете, и глазишка-ми... ух-ты!
"Должно быть, потерянная как-нибудь", - подумал Васильков, вздохнув. Потом спросил опять: - А отец-то сам леченьем только и занимается?
- Михаиле Григорьич-то? Нет-с, они портные, шьют всякое платье... Капиталец тоже имеют свой, как люди говорят... Сам я не считал-с. Ну и лечит... по селам ездит, от всех болезней вылечивает. Человек умный! сам себя остромысленным человеком называет... сколько жителей на земле знает... Такая, говорит, есть наука: остромыслие, говорит...
- Неужели?
- Как же-с! Вот хуторок-с.
Телега, гремя, взъехала на мостик, перекинутый через рукав, и в то же самое время взорам путников предстала вся семья Михаилы, расположившаяся ужинать на открытом воздухе, у порога степановой избы.
Телега остановилась.
- Хлеб-соль! - воскликнул, приподнимая картуз, сын управителя. - Ешь щи, да только не пищи!
Степан загрохотал. Учитель слез с телеги. Все встали из-за стола.
- Все ли благополучно-с доехали? - спрашивал Ми-хайло, кланяясь. - Где ваш чемоданчик-то? Эх, ты, братец Степан! Ну, что стоишь? Возьми-ка, поди сними вещи-то с телеги.
Степан, с детским любопытством погрузившийся в созерцание широкого и белого пальто приезжего господина, казалось, забыл все остальное, лениво подошел к телеге, закричал сам на себя: "ну, тащи... эх!", и взвалил чемодан на плеча.
- Неси ко мне! - сказал Михайло. - Небось, батюшка, устали? Это то есть с дороги-то-с, сейчас бы и лечь?
- Да, это правда, я таки-устал.
- Уж не побрезгайте нашим жильем: оно ведь хоть и новое, да все то есть самое простое.
- Я и сам человек простой, - отвечал учитель, - за многим не гонюсь... Было бы чисто.
- Ну насчет этой чистоты можете быть в надежде! Я-с даже ужасно беспокоился...
Разговаривая таким образом, они вошли в дом и достигли той комнаты, в которой жила прежде Маша.
- Не знаю, как вы то есть будете довольны помещением? Я ужасно беспокоился об вас...
- Помилуйте! Комната очень хорошенькая и просторная.
- Да-с, комнатка хорошая... Дочь жила... Вон и зеркало свое забыла на столе... Вам оно не требуется?
- Нет, возьмите, - отвечал Васильков.
- Постелька вам приготовлена - все как надо, - продолжал хозяин. - Сторку я вам повесил на окне; еще из старого барского дома сторка осталась, а то солнце поутру ударение делает... Чайку не угодно ли?
- Нет, благодарю вас... Дайте мне только огня; я сам разденусь... Я хочу спать.
Михайло зажег свечу, и через полчаса наш молодой путешественник спал крепким сном.
- А не хорош постоялец, - заметила Алена, оставшись вдвоем с Машей.
- Чем же не хорош? Кажется, что недурен...
- Нашла хорошего! Чорный какой!... Волоса предлинные...
- Вот еще какая! - возразила Маша. А твой муж не чорный? Уж черней его и нет никого.
- Так что ж? разве он хорош? Нашла хорошего!
- Ах ты Господи! А попроси-ка его у тебя - не отдашь.
- И-и-и! да еще в придачу зипунишко старый отдам! - воскликнула, смеясь, Алена.
Таковы были мнения женщин на хуторе об Иване Павловиче Василькове.