В утро, на котором прервался наш настоящий рассказ, Алена, возвращаясь от обедни, встретила всадника, спозаранку спешившего насладиться первыми плодами своих трудов и утонченного плана. Она тут же передала ему слова дяди.
Искреннее, нестерпимое угрызение проникло в душу молодого помещика. Что, если в самом деле несчастный Васильков хотел жениться, и теперь, связанный честным словом, не смеет сообщить ей то, что терзает его? Да нет, нет, он как дважды два не утерпел и рассказал!
Однако ведь и то нельзя забывать, что он так рыцарски на все смотрит...
Напрасно старался Непреклонный убедить себя, что это к лучшему, что это может спасти юношу от неравного брака, который ему казался все-таки чем то диким и едва ли способным принести хорошие плоды, тихую и по крайней мере дюжинно счастливую жизнь. Он было и решил уже, подъезжая к огороду, что все к лучшему,
но вдруг увидел Машу... Душа его стеснилась и ощутила такой стыд, что он хотел было ей самой тотчас покаяться в своем гадком поступке. Присутствие Антона удержало его; дальше мы знаем, что было.
Между тем Иван Павлович, проводив соперника, вернулся домой, и Маша тут же излила всю свою досаду на человечество, на Антона, на салапихинских, даже на отца, который, по наговорам садовника, успел ее побранить. Васильков понял, что он любовью и предварительными прогулками с наблюдательной целью умудрился компрометировать ее гораздо больше, нежели Непреклонный всем своим лживым пафосом. Кой-как добился он до того, что навел улыбку ей на лицо.
VII
После всего этого Василькову надо было сообразить внимательно следующее:
Он компрометировал Машу. Компрометировать женщину, которая многим нравится, повредить на минуту ее доброй славе, когда имеешь в руках возможность все поправить одним только словом - дело лестное для новичка, как бы деликатен он ни был!
И наш мыслитель немного гордился, чувствуя свою силу. Что удерживало его от последнего решения? Ведь оно не раз уже уяснялось для него; не раз видел он, что Маша может быть его женою. Маша добра и редкого природного ума девушка.
"Разве я не в силах - думал молодой человек, - развить ее и довершить начатое природой? Разве я не могу слить в себе учителя с мужем? Кто потребует у меня отчета? Я один на свете... Мне обещали на будущий год место: жалованья будет довольно при таком счастье... Да,
это счастье (продолжал он), счастье высокое - следить за первыми проблесками просвещения в таком милом создании... Притом же, если расчесть даже эгоистически, чего мне бояться? Она добра и привязчива; она будет всю жизнь благодарна мне за то, что я ей доставлю..."
И не раз, однако, такое решение умирало в нем от неуверенности в одном - в нравственности Маши.
Но последние происшествия совсем покорили его; врожденная осмотрительность замолчала, и Васильков положил крайним сроком завтрашний день для окончательных переговоров.
Вечером, запершись у себя, он долго писал, потом усердно помолился Богу и спокойно заснул.
Маша шила, сидя на пороге и, думая обо всем случившемся, сохраняла еще некоторую суровость в выражении лица. Иван Павлович начал с того, что заметил ей насчет этой суровости.
- Да ей-Богу, досадно, - возразила Маша, - ну, что я их трогала, что ли?.. Пристали, зачем с вами гуляю... насочинили Бог знает что... Вот уж гадкий какой народ здесь! так и норовят сочинить про человека или выдумать еще что-нибудь... Я думаю, теперь салапихинская прика-щица рада как! Господи!.. Э^ой только скажи: она уж задаст...
- Да что вам до этого?
- Вам легко, Иван Павлыч!
- Позвольте, это вы напрасно думаете, что мне легко. Мне, может быть, труднее вашего слышать, как про вас злословят... Мне это очень, очень больно. Я говорю только, нельзя ли как-нибудь это поправить; напрасно вы уж слишком близко к сердцу принимаете...
- Я и поправлять ничего не хочу. Бог с ними совсем, пущай себе говорят!.. Я еще и вниманья своего не хочу обращать...
Васильков улыбнулся.
- Ну, вот, так-то лучше. Однако я пришел спросить у вас кой о чем поважнее...
Маша поглядела на него уже развеселившимся лицом и
ждала.
- Марья Михайловна... Маша! - начал Васильков,
невольно опуская глаза, - если о я за вас посватался, дошли бы вы за меня?
Маша вся вспыхнула и не отвечала.
- Пожалуйста, не спешите отвечать, совсем не нужно. Подумайте и скажите мне откровенно, хоть завтра, я буду ждать; мне это ничего.
Маша опять не сказала ни слова, но только поднялась с места, хотела идти и вдруг, закрывшись фартуком, заплакала.
Васильков вскочил быстро и начал отводить руки ее от лица, приговаривая:
- Маша, о чем вы плачете? Полноте; неужто я вас обидел? Марья Михайловна!.. Маша!..
Маша грустно покачала головой и отняла фартук от глаз.
- Вот уж, можно сказать, я несчастная. Ну, да пускай Божья воля надо мной исполняется! Он дал - Он и возьмет.
- Да что с вами?
- Как что со мной, и вам не грех надо мной смеяться?.. Разве затем я вам все свои таинства и секреты открывала, чтоб вы надо мной насмешничали? Грех вам такими вещами шутить, Иван Павлыч! Я хоть и простая, дypa даже какая-нибудь, может быть, а все-таки я знаю, чегo один человек супротив другого стоит. Я знаю, что я от вас насмешек не заслужила; тут и без того отец бранится, в селе Бог знает что говорят... думала с вами душу отвести, а вы...
- Да что вы? что вы? Я нисколько не шутил, я говорю очень серьезно. Садитесь, послушайте, я уже давно хотел вам это сказать, но, сами согласитесь, нельзя же вдруг, не обдумав ничего. Еще как только я приехал, вы мне понравились вашей наружностью, а после я стал наблюдать за вами, увидал, что у вас доброе сердце, что вы
умная девушка. Всего не расскажешь, что я передумал.. Одним словом, я решился жениться на вас, если вы согласитесь; батюшка ваш, я полагаю, согласится.
- Если б... - сказала Маша, засмеявшись; потом задумалась так, что даже темные глаза ее немного скосились, уставившись на камень, который, в забытьи, она катала перед собой концом ноги.
Васильков с- нетерпением ждал ее ответа. Как ни был он скромен, все-таки не мог ожидать ничего, кроме согласия и притом довольно радостного. Здравого смысла у него доставало настолько, чтоб Маша не упала в его глазах, если б выразила свое согласие с непритворным удовольствием. Надо иметь очень избалованное сердце, чтоб уважать и любить только отталкивающих нас женщин...
- Очень вами благодарна, - начала наконец Маша, - то есть даже так благодарна, как я вам даже не могу и сказать, потому что я знаю, что вы добрую душу имеете и любите меня ужасно. Только вот что... (тут она опустила глаза и покраснела) вы теперь это так говорите...
- Вы полагаете, что я способен вас обмануть? - с негодованием воскликнул учитель.
- Нет-с, не то; а то, что вы после жалеть будете. Все равно, как наша сестра влюбится, согласится на все, что угодно, а после и плачется на свою долю. Вы можете завсегда взять за себя богатую, добрую...
- Помилуйте, ведь я вас люблю!..
- Я знаю, Иван Павлыч, что вы меня любите теперь... только я боюсь...
- О, нет, нет! Будьте уверены, Маша, что это плод глубокого размышления... то есть, я долго, Маша, об этом думал. Я знаю, что я делаю; я вас прошу, ради Бога, не противоречьте мне больше; скажите, что вы согласны, что вы верите моей вечной, вечной любви...
- Верю, верю!
- Вы согласны?
- Согласна...
- Благодарю, благодарю вас, Маша! Я пойду к вашему батюшке.
Васильков поспешил встать; но Маша, к которой в эту минуту вдруг вернулась ее ребячливость, схватила его за пальто, говоря:
- Ах, нет, постойте, не ходите, постойте, постойте... я вам что-нибудь скажу.
- Что такое?
- Не ходите. Зачем теперь рассказывать? Я лучше после сама... а то будут смеяться.
- Перестаньте, Маша, шалить, пустите. Я хочу поскорее кончить дело.
Маша выпустила из руки пальто, засмеялась и закрыла лицо руками.
- Господи, что это за смех! Ни с того, ни с сего невеста; просто все смеяться будут.
Но Васильков летел к отцу.
Михаиле после этого вдруг закурил сигару, забежал на минуту к Алене, пожурил ее за недоверие к Василькову, сказал, что он даром никогда ничего себе не предвещает, и еще раз сообщил ей, что пронырства у него не оберешься (все это он говорил, почти не изменяясь в лице), запрег лошадь и загремел в село.
Когда вечером стадо вернулось с поля, Алена вынесла на двор подойник и, сев на скамейку, сказала мужу:
- Степаша, а Степаша!
- Ну что? - спросил тот, почесывая под ложечкой.
- Маша-то в гору пошла: учитель берет за себя.
- Ну, врешь!..
- Ну, врешь! - передразнила жена. - Ты вот только врешь да брешешь, а я говорю дело: ей-Богу, женится.
- Ишь ты! - воскликнул Степан хладнокровно; потом, обратясь к пегой корове, которая слишком близко замычала около него, и, закричав на нее со злобой: "ну, ты живоот!", попер ее очень сильно собственным боком.
Вечером пришла записка от Непреклонного. Иван Павлович читал ее Маше, объясняя темные для нее места (он уже успел описать ей проделку Дмитрия Александровича, убеждая ее не сердиться за прошлое, которое никакого вреда теперь принести не может):