- Ну, намекните хоть крошечку, - говорила Маша, - я сейчас угадаю... Кто вам на меня насказал? Дмитрий Александрыч? Я знаю, знаю, что это он, потому что это сейчас даже видно... потому что вы вчера с ним разговаривали, а после не стали говорить со мной... Он, он, уж я знаю... Вот вы улыбнулись...
- Дитя вы, дитя! Я улыбнулся потому, что меня смешит ваше любопытство; смешно тоже, что вы по пустому вините бедного Дмитрия Александрыча. Это я сам комедию разыграл, чтоб вас помучить.
- Ну, Бог же с вами, если так! А я все-таки его попытаю, спрошу у него при вас, не говорил ли он чего.
- Как хотите! пожалуй! - схитрил было Васильков, - только вы этим наделаете мне неприятностей.
- Не бойтесь, он вам ничего не смеет сделать. Посмотрела бы я, как он вас тронет!
Иван Павлович засмеялся.
- Я не боюсь его, а не хочу, чтоб вы его чем-нибудь обидели, когда он не виноват. Послушайте, - прибавил он, как мог убедительнее, - поверьте же мне, что Дмитрий Александрыч не виноват. Впрочем, скажите мне, что вы думаете?
- Я вам скажу, что я в уме в своем держу. Мне, вот видите, как сдается... Вы этак громко разговаривали... Может быть, спросили у него что-нибудь про меня, потому что вы очень мнительны насчет меня; он вот вам и сказал, что я нечестна... Он разве мне этого не говорил? Сколько раз твердил, что у меня ферт есть. Ей-Богу! он такой!
- Какой вздор! Мы с ним говорили вчера об охоте: оттого он так и горячился, - возразил учитель, делая себе внутренне различные комплименты насчет своей увертливости.
Разговаривая таким образом, они и не заметили, что у огородных дверей стоит кто-то в розовой рубашке, надетой
по-русски сверх плисовых шаровар, в суконном чорном жилете и фуражке. Владетель этого щегольского наряда долго стоял неподвижно у дверей и, только заметив движение Василькова, собиравшегося уйти, отошел с поспешностью от крыльца.
Иван Павлович направился к реке и не встретил его; но Маша вышла к огороду и тотчас же узнала Антона, сына садовника из села Салапихина.
Поставив на завалинку корзинку с ягодами, Антон снял фуражку.
- Здравствуйте, Марья Михайловна, здравствуйте.
- Здравствуй, - сказала Маша и села. Антон надел фуражку и подперся.
- Здравствуй, Марья Михайловна. Ишь вы ноньче как закурили!
- Как закурила?
- Закурили больно-с, вот что! загуляли! с господами загуляли!
- Ведь что это твой нос-то выдумает! Как это даже не стыдно говорить это!
- Да, так-с. Нос-то мой ничего не выдумывал, а глаза видят, и люди говорят.
- Язык твой без костей , - строго возразила Маша, - я дивлюсь, как это он не отсохнет у тебя врамши! Ну скажи: где ж я загуляла?
- Где, Марья Михайловна? Да везде-с! Маша засмеялась.
- Видишь, какой твой нос бесстыжий... (Я забыл сказать, что у Антона нос был довольно римский).
- Нос мой всем известно какой длинный, - вздохнув и отворотившись, продолжал Антон, - а вот ваш-то носик, на что уж махонький, ну а все же равно вы грешите, да еще и запираетесь, а других бесстыдными зовете!
- Да, что с тобой?., (тут Маша стала снова серьезна лицом) Я даже просто не понимаю!
- Вот вы как непонятны стали!.. То-то и есть, пошел кувшин по воду ходить, тут ему и головушку по-
дожить, говорится пословица, Марья Михайловна! Разве вас не видали, как вы день-деньской гуляете с этим с барином... учитель он, что ли, у вас?.. А вот, что про вас молва идет худая, эвто даже очень больно и прискорбно слышать... Вчера прихожу к управительнице с вишнями, а она с первого-таки с самого разу и огорошила: "Ну, что, говорит, хваленая ваша умница московская да франтиха?".. Я и ума не приложу на первый случай, о чем это старуха брешет. ан оно и вышло, что про вас... и и-и-их!
- Большая мне нужда, что твоя управительница говорит! Я даже очень мало обращаю внимания на ее глупые слова. Она, можно прямо сказать, только языком ехидни-ческим своим и живет! Кабы не язык ее гадкий, чем бы ей кормиться-то было? А по мне знаешь ли что? По мне вы все хоть зубы поскусайте себе злимшись - мне все равно... Я на вас на всех внимания на салапихинских не обращаю.
- Это так, Марья Михайловна, - грустно скрестив руки на груди, начал Антон, - точно, что она злоязычница, а все-таки, пока нечего было сказать и не говорила. Вот про Непреклонного, про Дмитрия Александрыча, говорили тоже, да веру никто не прилагает к этим к словам пустым... А почему это? Потому никто вас с ним не видал, никто и не может истинную правду, то есть, знать. Говорит один, говорит другой, сказал да и к стороне. А оно, может, и правда! Вот мальчишки на ночной были, на запрошлой неделе, али с месяц - божатся, говорят, видели вас с Дмитрий Александрычем в телеге. Да то мальчишки; а это я сам видел, как пальтище его белое раздувается по кустам... Да и кто он, Господь его знает! Это и я, коли по совести безо всякой похвальбы сказать, лучше его хожу...
(Антон погладил рукой сукно жилета).
- Большая мне необходимость, - возразила Маша, вставая, - как ты ходишь! Ты думаешь, я за тебя замуж пойду? Это вздор! Ты этого и не думай! Кабы ты был
тихий человек или добрый, еще бы ничего, а ты что? Что смотришь? Глаза по плошке, не видят ни крошки.
- Глаза-то-с? - спросил Антон хладнокровно, - я еще не хочу рассказывать все... стыдить вас, срамить не хочется, а глаза много видели.
- Ступай, ступай, скучный ты человек! Надоел... И ягод твоих не хочу! Возьми плетушку, ступай...
Антон наконец рассердился.
- Ну, Бог же с вами, коли так! Стыда-то у вас нет... Другая бы сгорела давно! Цаловаться в сенях, в темных - одно только это и знаете!
- Ступай, ступай! - воскликнула Маша, покраснев до ушей, и глаза ее даже наполнились слезами, - ступай и не смей никогда со мною говорить, рта не смей...
- Эх, погодите маненечко! еще поклонитесь, как заговорю...
В эту минуту Дмитрий Александрович подъехал к огороду на своем красивом жеребце. Он попросил Антона взять лошадь, а сам, серьезно и небрежно кивнув головой в сторону Маши, направился к крыльцу.
Васильков, гулявший до тех пор по берегу, услыхал шаги лошади и, боясь расспросов, которыми грозилась Маша, спешил встретить задумчивого всадника.
- Пойдемте куда-нибудь... Хоть сюда, в рощу, - сказал Иван Павлович, с несвойственной ему быстротой схватив его под руку.
Непреклонный повиновался молча и пасмурно.
- Вам ничего не говорила Маша? Не спрашивала вас?.. Впрочем, я не нарушил слова.
- О, понимаю, понимаю!.. Признаюсь, это была воинская хитрость... Вы вполне были бы правы, нарушив слово... Но я никак не ожидал, чтоб намерения ваши были так серьезны.
Васильков слушал его с изумлением.
- Позвольте, - продолжал Непреклонный, вынимая руку из-под руки учителя, - я уйду теперь; я вам объясню все после подробнее. Скажите только, таковы ли в самом деле ваши намерения? Вы не прочь жениться на ней?
Говоря это, Дмитрий Александрович не смотрел на Ивана Павловича и хлопал бичом; Иван Павлович смотрел на березу и старался с большим вниманием оторвать от коры кустик серого мха.
- Иван Павлыч, что ж вы молчите?
- Да, - отвечал Васильков, - хоть я и не знаю, захочу ли привести эту мысль в исполнение, но знаю, по крайней мере, что, кроме этой мысли, я на эту девушку никаких намерений не имею.
Дмитрий Александрович наклонил голову.
- Только я и хотел знать. Простите меня и прощайте... Я напишу вам.
Он пошел было, но Васильков (который наконец оторвал мох так аккуратно, как будто сбирался его послать в ботанический кабинет в виде редкости) остановил его, вдруг обернувшись с словами: "дайте же руку!"
Руки были крепко сжаты с обеих сторон. Васильков произнес тихо: "право, я не нарушал слова"; а Непреклонный только усмехнулся не без горечи.
Он расстались, и минуты через три страшный на этот раз стук копыт возвестил всем жителям хутора, что Дмитрий Александрович не остается обедать.
Теперь вопрос: как узнал Непреклонный о том, что намерения Василькова несравненно серьезнее его победоносных планов?
Предусмотрительная Алена не захотела терять времени и тотчас же придумала, что отеческая власть Михаилы может разом положить конец излишней близости учителя с дочерью. Она, при первом удобном случае, начала толковать дяде о своем беспокойстве за судьбу Маши и изъявлять опасения насчет постояльца.
Михайло усмехнулся и отвечал:
- Эвто ничего; я в эвтом ничего такого не вижу, как есть ничего!
- Бона какой! еще лекарь... Да ты бы себя полечил, себя,самого! У тебя днем куриная слепота. Глаза у тебя завсегда маленькие были, а уж со старости и вовсе не глядят.
- Хорошо, хорошо! любо! Бреши, что знаешь... А он мне совсем другое предвещает. Он мне даже ужасно много хорошего предвещает! Не такой человек. Человек самый натуральный, как есть. Намедни пришел, то есть, ко мне и говорит-таки мне самому в глаза: "А как,
говорит, вы думаете, то есть, Михаиле Григорьич, насчет этого, когда, говорит, мужчина любит простую девушку и с ней законным браком соединится?" А я ему сейчас и говорю: "Ну, что ж, батюшка, Иван Павлыч, счастье разное бывает людям; бывает, что и хорошо живут", - и пошли толковать! Так он, что ты думаешь? "Вы поверьте, говорит, моему мнению; я хоша и молодой человек, то есть, еще жизть не искусил, потому и люблю, говорит, с вами посоветываться, то есть, что вы человек почтенный..." Ей-Богу, право! Я сам насчет его имею свое пронырство!