Роман Иванович предложил идти домой в обход. Предложил очень решительно. Поздно, солнце уже закатилось, да ему и некогда.
- Право, ничего здесь достойного ваших наблюдений не увидите, - сказал он Звягинцеву со своей чуть презрительной улыбочкой. - Лучше я вас полями к дому проведу.
Собрались повернуть. Но откуда-то сразу, из-под спуска вероятно, на дорогу вынырнула кучка сильно пьяных мужиков, бородатых, уже не парней. Они шли по дороге вразброд, покачиваясь, и потому их казалось очень много. В золотистом вечернем свете, на зелено-золотистом поле, вырезывались они четко и темно. Что-то орали, но, подойдя вплотную, замолкли и приостановились.
Вдруг один, вглядевшись, со стремительностью, с нежданной порывностью кинулся в пыль, прямо в ноги Сменцеву. Размашисто перекрестившись, нырнул головой к земле и глухо завопил:
- Прости!
Звягинцев растерянно пятился к канавке, Габриэль цеплялась за него. Литта с любопытством глядела на Сменцева.
- Прости!
- Бог простит, - сказал Роман Иванович равнодушно и ясно.
Мужик поднял голову и, все еще стоя на коленях, опять перекрестился на Сменцева с умилением, как на икону.
- И Бог, и ты прости!
- И я прощу, - так же ровно отозвался Роман Иванович, не двигаясь.
Мужик с усилием поднялся на ноги.
- Ну то-то же. Слышали, ребята? Простил.
- Слышали, чего. Он простит. Встрелся, значит, к часу тебе, - нелепо гудели мужики.
- Душа-то одна, - совсем неожиданно заключил прощенный, ударил себя для чего-то по бокам, и все они гурьбой двинулись дальше.
Звягинцев и Габриэль были уже на боковой дорожке. Литта немного устала. Ее догнал Роман Иванович.
- Испугал вас Федор-кузнец, Юлитта Николаевна?
Она отрицательно качнула головой.
- Богомольный человек, о душе все думает, ну и пьяница здоровый, - продолжал Сменцев.
Литта подняла глаза и сказала со злой насмешливостью:
- Чего богомольнее! На вас крестится.
Но Сменцев точно не заметил насмешки.
- С пьяного что ж спрашивать? - произнес он спокойно и тотчас же прибавил, немного тише:
- Я завтра уезжаю, Юлитта Николаевна.
Она ничего не сказала.
- Вернусь через несколько дней, может быть, через неделю. Извиняюсь, что гостью мою здесь вам подкидываю. Да я уж говорил Алексею.
- Вы не с ней уезжаете, значит?
- Боже меня сохрани. Я ее не звал, за ее фантазии не отвечаю, да вы и сами видите, что с ней серьезных дел иметь нельзя. Останется здесь, так вы… если будете разговаривать…
- Что - я? - резко обернулась к нему Литта. - Что вы меня предупреждаете? Я не знаю ни ее, ни ваших дел, да, по правде сказать, и не желаю в них входить.
Она ускорила шаги, догоняя Звягинцева и Габриэль.
- Какая вы вспыльчивая, - говорил между тем Сменцев тихо, наклонившись к ней. - Рассудите, - увидите, что сердиться не на что. А я приеду, тогда как следует еще поговорим.
Добрели до дома уже почти ночью, в молчании. Даже Звягинцев как-то осел и сник. Ботинки, что ли, ноги натерли.
У самого крыльца Габриэль неловко отстала и обернулась к Сменцеву:
- Так, значит, мне здесь быть, Роман Иванович?
И тотчас же почувствовала, что опять провинилась, нечего переспрашивать раз сказанное. Залепетала, путаясь:
- Я понимаю, верно, письмо это… по письму… заставляет вас…
- Письма, вами привезенного, я еще не читал, - произнес холодно Сменцев. - Прекратим теперь это таинственное совещание.
Габриэль осталась одна у крыльца Стройки. Вплелась в сени, а потом пошла блуждать по незнакомым коридорам. В этом доме все сразу точно проваливались, никого не отыскать.
Глава восьмая
ОТЕЦ ВАРСИС
На пути к станции Роман Иванович прочел наконец привезенное ему письмо.
Ничего неотложного в нем не было. Был адрес, которого он ждал, за которым все равно приехал бы в Петербург, не теперь, так через неделю.
Ну, неважно. Имеет адрес - поедет теперь.
Солнце вечерним золотом обливало песок, серые сосенки и тес новеньких дачек, когда Сменцев в тот же день подъезжал к Луге. В Петербурге он не останавливался, только с вокзала на вокзал переехал.
Без багажа, в той же синей рубахе, с толстой палкой в руках он был похож на гуляющего дачника; шел себе, не торопясь, по улицам запыленного городка. Старался держаться левее. Миновал несколько песчаных, кривых улочек, полузастроенных дачами. Вот, должно быть, и старое шоссе.
Пыльное, широкое. Дач не видно, а в ряд идут темненькие старые городские домики. Внизу лавки кое-где, - хлебная торговля, железная…
"На углу лабаз, а за ним домик диконький, двухэтажный, вдовы Якимовой. Квартирка самая приличная, из залы балкончик, весьма чисто"… было написано в письме.
Лабаз - вот он. А вот и домик диконький.
Роман Иванович, стукнув калиткой, вошел во двор.
- Кого вам? Чего надо? - неприветливо крикнула подтыканная баба, занятая мытьем какой-то лоханки.
- Здравствуй, милая. Я к постояльцу вашему, в гости. Дома ль?
- К батюшке? - смягчилась баба. - Да никак их нету, на прогулку вышли, воздухом пользуются.
Подумав, прибавила совсем ласково:
- Да вы к хозяйке пройдите покеда, к Домне Васильевне. Чай в беседке, в саду, оне пьют. С ними и обождите. Проводить, что ль?
Через минуту Роман Иванович сидел уже со вдовой перед стаканом крепкого чаю.
- Так, так, - говорила степенная старуха, помахивая обвязанной темным платком головой. - Очень приятно. Я, извините, с первого началу об вас подумала - студент. Ну, да и то сказать, студенты разные бывают.
- Мы с отцом Варсисом вместе студентами были, духовными. Он, как нездешний, сразу постригся и во иереи. А я еще вот гожу.
- Так. В молодости-то трудно это снести. Подвиг-то велик.
Молчаливая старица, тут же сидевшая за столом, вздохнула.
- А уж как я рада, что постояльцу такому квартирку сдала, уж и не сказать. Я под дачу ее, каким-нибудь таким, не сдаю. Она у меня - архиерею жить не стыдно. И зальца, и спаленка, все как должно. Келейника, вот, нет, да отец иеромонах все сам. А в отсутствие мать Матрения ходит, прибрать что. Странница она. Воздух же у нас вольный, - батюшка, отец Варсис, скоренько здоровьем поправится.
Из-за малинника показалась высокая, тонкая фигура монаха.
- Вот они и сами, - глухо сказала Матрения.
- Друг! Кого вижу! - закричал отец Варсис.
Сменцев поднялся ему навстречу. Смиренно склонился, принял благословение, потом друзья обнялись и трижды облобызались.
- Наверх я вам самовар велю подать, отпили мы, с гостем-то за чайком побеседовать захотите, - говорила Домна Васильевна. - А на ночь в зальце на диванчике им постелем.
В уютном зальце сидят друзья за столом. Поздно. Занавески спущены, две свечи на столе порядочно обгорели. Давно сладким сном почивает вдова Якимова, да и старица Матрения, конечно.
Стол не пуст. Хотя нет самовара, зато стоит бутылка отличного красного вина. Это уже вторая. У отца Варсиса всегда запас.
- Значит, Варсисушка, так и запомни, - говорит Сменцев. - И уж точности держись.
- Разве когда я, Роман Иванович, что забывал? Не исполнял? Вот уж второй раз, вы только кликнули: Варсис! Явись! - Я как лист перед травой.
У отца Варсиса молодое, белое с румянцем лицо. Иссиня-черные волосы недлинны, чуть волнисты. Круглую бородку, которая у него растет как-то из-под низу, он беспрестанно выглаживает, особенно когда смеется. Не русский; не русские глаза, маленькие, маслянистые, быстрые, похожие на черные смородины; и губы у него слишком ярки. Сложены бантиком.
- Я, Роман Иванович, точен как исполнительный комитет. Куда линию проведете, по линии и я. Пали пути мои к вам, и сказал я тогда в сердце моем: эй, держись сего человека. Ибо это король-человек. Да.
- Ну, разболтался. В меру ли пьешь?
Отец Варсис фыркнул.
- От этакого медока-то опьянеть? Масло от него только в душе, да экстаз некий умилительный. Будьте покойны.
- Листки, значит, мы с тобой до завтра просмотрим, и ты, после меня, свезешь их в Петербург, за Невскую заставу, к Любовь Антоновне. Она их возьмет и что нужно сделает.
- Это ведь не рыженькая? А рыженькой тоже показывать?
- Нет. Рыженькой там не застанешь. Вообще держи себя с ней, если случится, осторожно… И скромно, - прибавил он, хмуря брови. - Вот это еще, смотри. Знаю тебя. К юбке слаб. Говоришь, по первому моему кличу являлся, все бросал. А что бросал-то? Думаешь, мне неизвестно, какие там за тобой дома дела значились?
Отец Варсис хладнокровно усмехнулся.
- Есть-таки страстишка. Спорить не стану. Не всем святой жизни быть; а кому дано. Вам, например, дано, - я с вами не тягаюсь. Я цветочки придорожные люблю. Только, Роман Иванович, сами должны знать: от этой страстишки я с линии моей не сверну. Можно - ладно, а благопотребно воздержание - воздержимся; было бы ради чего. Там я, у себя, в монастыришке этом, разве рассчитывал оставаться? Ну, от безделья… проводил время, пока что. Селенье близко… Да и турчаночка там была одна, недалеко. Господь с ними, однако. Ждал все, что кликнете опять. Кликнули - вот он я. За вами не пропадешь. Куда сами выедете, туда и меня вывезете.
- Любовь Антоновне отдашь листки, ну, сколько она там найдет нужным, - останешься, только не дольше дней трех, - продолжал Сменцев, не отвечая. - Потом опять сюда. Надолго ли у тебя квартира снята?
- Да я на год, думаю, Роман Иванович. Полтораста всего, год-то. А сами видите, уютно, спокойно.