Журналист Звягинцев, полный, приятно-мягкий, с длинными выхоленными черными усами, держался культурно-демократических взглядов и считал себя левым. Специальности он не имел, но ничто не было ему чуждо. Интересовался даже церковными вопросами, толковал о них постоянно, и все с той же высоко-культурной точки зрения. Он и говорил, большею частью, о культуре вообще, и о культуре русской, от него и самого веяло культурой, несло культурой, - порою даже с неуловимым оттенком барственности. Этого он, конечно, не замечал и огорчился бы, если б заметил.
Теперь ему хотелось вовлечь в разговор Сменцева, но тот пока отмалчивался.
За кофе Звягинцев, вкусно куря бледную сигару, прямо обратился к Сменцеву:
- А скажите, как теперь дела в Пчелином у вас? Толкуем о народном образовании… Ваше дело, вот это, во многих пунктах мне представлялось неясным… Превосходное дело, но вопрос, как оно поставлено и что из него в конце концов выйдет…
- Вы говорите о моем "мужичьем университете"? - усмехнувшись правым углом рта, спросил Сменцев.
- Да, именно так мне его называли. Подробностей совсем не знаю, но чрезвычайно интересовался.
Роман Иванович пожал плечами.
- Я не придаю этому делу никакой особенной важности. И оно очень просто. По наследству мне досталось порядочное имение на юге Воронежской губернии. Я сдал всю землю мужикам в аренду на самых льготных условиях. Оставил только небольшой дом, где у меня живет управляющий и где устроена школа. Это школа для вечерних занятий со взрослыми. Учительствует - тот же управляющий, он мой близкий друг, молодой техник, с высшим образованием, да кроме того ездит батюшка из соседнего села, из-за речки. Приятель мой читает мужикам и курсы по земледелию, кажется, успешно…
- Скажите! - восхищенно протянул Звягинцев. - Просто чудо, что такое. Но как вам разрешили? И посещается эта школа?
- Отчего же ей не посещаться. Она ведь не весь год сплошь функционирует. Кроме того, слушатели - те же мужики, выгодно арендующие у меня землю. Арендная плата идет на школу, на жалованье священнику и дьякону. Приятель мой работает "идейно". Имеет свои средства. Что же касается разрешения…
- Ну, да у вас, конечно, есть свои ходы в Петербурге… - подмигнул Звягинцев.
Но Роман Иванович докончил сухо:
- Наша программа очень скромна, да и это считается просто частным "чтением". Местный священник на прекрасном счету…
- Ах, сколько бы можно сделать, если б не ускромнения, да неразрешения! - мечтательно потянулся Звягинцев. - Но и за то вам спасибо. Не любят у нас нынче малых дел.
- Однако, - прибавил он, помолчав, - это вы мне дали сведения формальные. А дух каков у вас там? Уклон?
Роман Иванович рассмеялся.
- Дух самый хороший.
- Нет, позвольте, - пристал Звягинцев. - Что значит "хороший"? Это весьма двусмысленно.
Алексей Алексеевич вмешался.
- Ну, вы от него тут ничего не добьетесь. Кто их разберет. С одной стороны - приятель мой Роман Иванович, в коем подозреваю дух мятежный, с другой - "священник на прекрасном счету"… Вот и пойми, что у них такое затеяно.
- Какой же тип, однако, этот священник? - настаивал Звягинцев. - Ведь не союзник же все-таки? И какие он лекции у вас читает? Неужели лекции?
- Право, не умею вам ничего сказать, - холодно проговорил Сменцев. - Мне не случалось присутствовать. Батюшка и занят, и не очень здоров, часто его заменяет дьякон, того же прихода. У нас это условлено.
Звягинцев задумчиво повторил, дымя сигарой:
- Да, дьякон… Дьякон… Так. Иногда попадаются дьяконы, особенно из молодых, гораздо образованнее местных старых священников… Да. А кто у вас там епархиальный?
- Преосвященный Феодосий. Он мне знаком лично.
- Лично? Ах, вы у него бывали?
- Нет.
- Нет? Так, верно, по академии. Или…
Тут деликатный Звягинцев оглянулся. На террасе никого не было. Только Хованский, лениво прислушивающийся к разговору. Катерина Павловна увела куда-то Габриэль, должно быть, устраивать; Литта, которую Звягинцев только что видел, исчезла неслышно.
- Вы, я думаю, со всеми нашими заметными иерархами сталкиваетесь у этой… у сиятельной бабушки Юлитты Николаевны? Прелюбопытный салон. Я и рад бы в рай - очень этим миром интересуюсь, - да грехи не пускают! - докончил он с комическим вздохом.
Хованский пожал плечами.
- Вот нашел! Скука и ханжество, я думаю. Непостижимая старуха. Я ожидал, что она в теософию ударится, ну туда-сюда. Так нет, за православие схватилась. У нее и епископы, и архиепископы, и монахи, и прорицатели… Федька Растекай, говорят, бывает.
- Федька? Растекай? - заволновался Звягинцев. - Правда, Роман Иванович?
- Да. Я его там видел раза два. А ты напрасно, Алексей, удивляешься, что графиня не пошла в теософию. Ей там нечего делать, а не делать не в ее характере. И ханжества в ней капли нет. Разве когда нужно, - показное. Вот зять ее, старик Двоекуров, тот не прочь поханжить… Да графиня над ним власть забрала полную.
- Уди-вительно! - начал было что-то Звягинцев, но в эту минуту на террасу вошли Габриэль и Литта. Габриэль была уже в каком-то беленьком платочке на рыжих волосах.
- Мы идем на озеро, где поют, где гармоника, - восхищенно объявила она. - Юлитта Николаевна согласилась.
Хованский взглянул на них с удивлением.
- Да что вы! Ведь там пьяным-пьяно. Безумие. Теперь шагу вам одним за усадьбу выйти нельзя.
- Я с удовольствием пойду тоже, - сказал Звягинцев. - Охотно буду защищать барышень от дикарей… ежели таковые встретятся…
- С непривычки испугаетесь, - заметил Хованский. Но Звягинцеву загорелось идти.
- Роман Иванович, да пойдемте тоже с нами. Хозяин мне барышень не доверяет.
- Пожалуй, пойдемте, - сказал Сменцев. - Мало удовольствия получите. Далеко, и дорога пыльная. А дикари… как вы называете, - что их наблюдениями тревожить, они веселятся. Пойдемте, впрочем.
И он вышел за фуражкой.
Глава седьмая
МУЖИЧИЙ БАЛ
Дорога, точно, пыльная. В дождь тут грязь по щиколотку. Народ попадался редко. Только за полуразваленным черным мостом, ближе к деревне, подвывающие тоны гармоники стали явственнее.
- Ах, что это они играют? Что поют? Это они в деревне, значит? Может, хороводы водят? - волновалась легкомысленная Габриэль.
- Хороводов нет. Советую вам успокоиться, - оборвал ее Сменцев, впрочем, не резко.
Встретилась пожилая баба с девчонкой. Спешливо месила пыль босыми ногами, сапоги, громадные, тащила в руках. Подоткнула подол "хорошего" платья.
- Ты с праздника, Авдотья? - спросил ее Роман Иванович, когда она ему низко, "в особину", поклонилась. - С гостинцами?
Баба тотчас же радостно рассыпалась подробными, малопонятными для всех, кроме Сменцева, рассказами, торопливо стала развертывать смятый платок.
- Пирожка несу. Пирожка не отведаете ли? Пирог-то хороший, с ягодами.
Звягинцев и барышни не знали, как будет тактичнее: отказаться или взять у бабы кусок белой, толстой непропеченной булки, из которой, в разломе, торчали две бледные изюмины.
- Спасибо, Авдотьюшка, мы сыты, спасибо, - сказал Сменцев. - Неси гостинцы-то, дома, чай, рты найдутся. Да поторапливайся до ночи, путь не близкий.
Баба весело завернула опять свой пирог, распрощалась, накланявшись, и ушла.
- Боже мой! - взвизгнула вдруг Габриэль. - Боже мой! Мертвый!
В сухой канаве около дороги, под кустарником, лежал вверх пузом матерый мужик. Борода с проседью, а лицо багровое, в фиолетовый цвет даже ударяло.
Над мертвецом наклонились.
- Он дышит, - сказал Звягинцев. - Я боюсь, что это просто пьяный.
Сменцев нетерпеливо засмеялся.
- Да и бояться нечего, напился и спит, ведь ясно же. Оставьте его. Не беспокойте.
Пошли. Габриэль вздыхала.
- Какой ужас! А я думала - убитый…
Куча девок в ярких кофтах, сшитых чуть не "по-модному", показалась на краю дороги. Девки по временам однообразно визжали какую-то песню, замолкая враз. Три парня шли за ними, шли не очень твердо, и тоже тянули свое. Один подыгрывал на гармонике.
Остановились. Девки расселись на пригорке, за канавой.
- Что это они поют? - заинтересовался Звягинцев. - Подойдем - перестанут, жаль.
Но веселые поселяне, видимо, не смущались. Частили себе свое и, кажется, одно и то же. Вот и слова уж можно разобрать:
Ты, сударушка, ништо,
Меня били ни за што,
Меня били не гораз,
В леву щеку восемь раз…
- Ах ты, Господи, - простонала Габриэль, - ах, что они поют, что поют!..
А песня весело продолжалась:
Меня били, колотили
В три кнута, четыре гири…
И еще веселее подстегивала ее скрипучая икота гармоники.
- Роману Ивановичу наше с кисточкой! - заорал один из парней, когда компания господ, невольно ускоряя шаги, проходила мимо. - А мы, значит, гуляем. По-хорошему нынче гуляем, не то чтобы что. По всей деликатности.
Проходил я верхом, низом,
У милашки дом с карнизом…
Другой парень, с гармоникой, подхватил и, кажется, некстати:
Я под лесенкой лежал,
Кверху ножичек держал…
Господа уже отошли, а все за ними неслась, прискакивая на тот же лад, гармоника и слова последней песни:
Я, мальчишечка, башка,
Не хожу без камушка,
Меня в Сибири дожидают,
Шьют рубаху из мешка.
- Ну и глупые песни, нескладные, глупые, гадкие, - обиженно шептала Габриэль, не смея почему-то сказать этого громко.