- Так вот, при таких обстоятельствах, я вас спрашиваю, что это получится: свадьба или похороны? Чем молодые потом такой день вспомнят? Похороны? Да теперь и похороны тоже… Доведись на меня - никогда бы я при таких делах не похоронился.
- Похоронят! И спрашивать не будут.
- Разве что. А только вот уж всякий на таких похоронах скажет: Собаке собачья смерть. И действительно!
Он всплакнул в платок, высморкался и обратил на меня маленькие покрасневшие глаза.
- Простите вы меня, сырой я. Так вот вам какие похороны. Певчие без водки злые, как собаки, петь будут безо всякой чувственности, поминальщики за блинами, за пирогами не поплачут, как раньше, а еще по трезвому делу так ругнут, так обложат покойничка, что он, как шашлык на шампуре, завертится в гробу. А детки!.. Эти, ангелочки малые…
Он снова полузаплакал в платок, полувысморкался.
- Детки, говорю я… Так некрещеными им, значит, и ходить? Ни нашим, ни вашим, да?
- Ну, уж крестины, простите…
- Нет, это уж вы мне простите! Не желаю я вам прощать - лучше уж вы мне простите! Это какие же такие крестины должны получиться, когда за здоровье младенца, за евонную мамыньку, за крестных - так уж и не выпьет никто?! Это вы как понимаете? Да ведь после таких крестин младенец и лапки кверху задерет.
Я засмеялся.
- Выживет.
- Выживет? Почему выживет? Потому что пусть лучше некрещеным бегает, чем…
Очевидно, глаза его устроились в свое время на сыром, болотистом месте. При легоньком нажатии платка в этих двух кочках проступала обильная вода.
Высморкавшись особенно щеголевато и громко, он сказал с грустной мечтательностью:
- Ну, конечно, что же это за жизнь. Так и будут ходить - некрещеные, невенчаные, непогребеные… И помирать скверно и жить не сладко.
И вдруг, вспомнив что-то, с новой энергией застонал толстяк:
- А праздники!! А Рождество и Пасха?! Пришел ко мне, скажем, Семен Афанасьич. Драсьте - драсьте. Понравилась ли вам заутреня? Пожалуйте к столу. Крякнет Семен Афанасьич, потрет руки, пригладит усы, подойдет к столу… (он всхлипнул), подойдет это он к столу - ветчина тут, поросеночек, колбаса жареная, птички разные разрумяненные… И что же! Все это по столу стелется, все это низко, простите! А где же вершины духа человеческого? Где же эти пирамиды, обелиски, радующие взоры и уста! Как же может Семен Афанасьич съест поросеночка? Как ему в глотку полезет жареная колбаса? Как у него подымется рука золотистенький грибок в рот отправить? Да не сделает же этого Семен Афанасьич! Не такой это он человек. Выронит вилку, шваркнет хлебцем, уже заранее для первой рюмки приготовленным - в поросенка, плюнет на стол и уйдет. Это Рождество, по-вашему? Это Пасха? Это колокольный звон или ваше трам-блям?!! Нечистый возрадуется - и горько восплачем мы! Да я в такой праздник сейчас же работать, как в буденный день, пойду. Знаете вы это? Что мне такой праздник? Да вам самим лучше меня занять работой в такой праздник, а то ведь я на людей бросаться буду, кусаться буду, землю ногами рыть!! Ведь раньше, вы подумайте, что было: с утра собираешься, чтобы пить, потом пьешь, потом опохмеляешься, тошнит, значит, тебя, голова болит - ан, смотришь, день и прошел. А нынче что я буду делать? Пойду да Семену Афанасьевичу стекла и побью.
- Это зачем-же? - удивился я такому странному заключению.
- А с досады. Двадцать лет мы с ним вместе пьем - так это как вынести? Да уж что там о праздниках говорить… А будни! А моя работа?! - подрядами я занимаюсь. Как же я с нужным человеком дело сварганю, как я его удоблетворю - лимонным сюропом или голланцким какаом? На голову он мне выльет сюроп. Да ну вас!!! - вдруг махнул он рукой. - Пойду. Доведете вы меня когда-нибудь до кондрашки…
Ушел, не забыв надавить красным платком свои водоточащия кочки…
* * *
Вчера этот толстяк явился ко мне, размахивая огромной простыней петроградской газеты.
- Сдаетесь? - улыбнулся я.
- Это как же-с?
- А что же это вы белым флагом размахались?
Он был светел. Сиял.
- Нет, уж пусть кто другой сдается. А мы еще повоюем.
- С чего это так возсияли?
- А вот. Видали? (ткнул в газету пальцем, похожим на старую морковь). Сказано, что в скором времени открывается продажа водки для технических целей!!!
- Так ведь для технических же?
Он призадумался, немного обеспокоенный.
- А это что-же, по-вашему, обозначает?
- Значит, не для питья.
- А куда ж ее?
- Ну, там… для научных препаратов, для парфюмерии, для лекарств.
- Толкуйте! Тогда бы о спирте говорилось, а тут ясно сказано: водка. Я не хотел сдаться:
- Все-таки, для технических целей сказано. Я еще понимаю, если бы продавали крепкие виноградные… Тогда бы…
- Попались, батенька! Вон что дальше сказано: будет допущена продажа крепких виноградных вин для технических целей… Какие же это, простите, технические цели - для мадерцы, токайского или мартеля, три звездочки. Одна только техническая цель - купить бутылочку и высмоктать ее.
Я смутился.
- Да… Это что-то непонятное. Впрочем, если сказано: для технических целей, то, очевидно, зря никому из частных лиц продавать не будут.
Он прищурился.
- Так-с? А кому же будут?
- Очевидно, техникам.
- Так поздравляю вас! - захихикал он. - Отныне, значит, вся Россия техниками обрастет.
- Каким образом?
- Для водки-то? Да для водки любой человек таким техником сделается, что только руками разведете. Ну, прощайте! Бегу.
- Куда?
- А к другим техникам - новость сообщить. Эй, Глаша! Скажи технику Гавриле, чтобы подавал. Поеду к технику Семену Афанасьичу. Спасибо, Глаша! Воть тебе на технику полтинник!..
Спиртная посуда
I. Крушение надежд
- Знаете, Илья Ильич, гляжу я на вас - и удивляюсь. Как вы это, доживши до сорока лет…
- Что вы! Мне пятьдесят восемь.
- Пятьдесят восемь?!! Это неслыханно! Никогда бы я не мог поверить - такой молоденький!.. Так вот я и говорю: как это вы доживши до… сорока восьми лет, сумели сохранить такую красоту души, такую юность порывов и широту взглядов. В вас есть что-то такое рыцарское, такое благородное и мощное…
- Вы меня смущаете, право…
- О, какое это красивое смущение - признак скромной девичьей души! И потом, - вы знаете, ваше уменье говорить образными, надолго западающими в сердце фразами - как оно редко в наше время!
- Ну, что вы, право!
- Ну, вот, например, эта краткая, но отчеканенная, отшлифованная, как бриллиант, фразочка: Ну, что вы, право. Сколько здесь рыцарской застенчивости, игривого глубокомыслия, детской скромности и умаления себя! А ведь фразочка - короче воробьиного носа. В немногом многое, как говорил еще Герострат. Неудивительно, что беседа с вами освежает. Потом, что мне нравится - так это ваши детки, умные, скромные и такие способные-преспособные. Например, старшенький - Володя. Помилуйте! Ведь это образец!! Кстати, что это его не видно…
- В тюрьме сидит, за растрату.
- Ага. Так, так. Ну, дай Бог, как говорится. Младшенький тоже достоин всякого удивления. Вся гимназия, как говорят, не могла на него надышаться…
- Теперь уже она может надышаться. Вчера его только выгнали из гимназии за дебош.
- Ага… Ну, так о чем я, бишь, говорил? Да! какая черта вашего характера кажется мне преобладающей? А такая: что вы готовы последним поделиться с ближним. Например: на прошлой неделе вы как-то вскользь сказали мне, что у вас есть бутылка водки. И что же! Приди я к вам сейчас и скажи вам: Илья Ильич! У меня завтра обручение дочери и именины жены - уступите мне свою бутылочку - да ведь вы и слова не возразите. Молча пойдете в свое заветное местечко…
- Нет, простите, водки я вам дать не могу.
- Это еще почему?
- Не такой это теперь продукт. Отец родной если будет умирать - и тому не дам. Так что, уж вы, того… Извините… Жену могу отдать детей, а с бутылочкой этой самой не расстанусь.
- Очень мне нужен этот хлам - ваша жена и дети! А я то дурак, перед ним, перед сквалыгой, скалдырником, разливаюсь. Только время даром потерял. И что это за преподлый народишко пошел!! Что? Руку на прощанье? Ногу не хочешь-ли?! Отойди, пока я тебя не треснул!
II. Великосветский роман
- Баронесса! Вы знаете, что мое сердце…
- Довольно, князь! Ни слова об этом. Я люблю своего мужа и останусь ему верна.
- Ваш муж вам изменяет.
- Все равно! А я его люблю.
- Но если вы откажетесь быть моею, я застрелюсь!
- Стреляйтесь.
- А перед этим убью вас!
- От смерти не уйдешь.
- Имейте в виду, что вашим детям грозит опасность!
- Именно?
- Если вы не поедете сейчас ко мне, я принесу когда-нибудь вашим детям отравленных конфет - и малютки, покушав их, протянут ноги.
- О, как этот изверг меня мучает!.. Но… будь, что будет. Лучше лишиться горячо любимых детей, чем преступить супружеский долг.
- Ты поедешь ко мне, гадина!!
- Никогда!
- А если я тебе скажу, что у меня в роскошной шифоньерке с инкрустациями стоит полбутылки водки с белой головкой?!!
- Князь! Замолчите! Я не имею права вас слушать…
- Настоящая, казенная водка! Подумайте: мы нальем ее в стаканчики толстого зеленого стекла и… С куском огурца на черном хлебе…
- Князь, поддержите меня, я слабею… О, я несчастная, горе мне! едем!!
Через две недели весь большой свет был изумлен и взбудоражен слухом о связи баронессы с распутным князем…
О, проклятое зелье!