Входит Настасья Ивановна, облаченная в глубокий неглиже. Глаза ее несколько опухли, и вообще выражение лица сердито, потому что она только что часок-другой соснула. Семен Семеныч посмотрел на ее измятое лицо и с досадою плюнул.
- Опять ты спала! - сказал он, глядя на нее с глубоким омерзением, - хоть бы ты в зеркало, сударыня, посмотрела, на что ты сделалась похожа! И откуда только сон у тебя берется!
- Если вы только за тем меня позвали, чтоб ругаться, так напрасно трудились!
Настасья Ивановна хочет удалиться.
- Да постой, постой же, сударыня! получил я сегодня письмо… едет к нам ревизор… и, как видно, неблагонамеренный… потому что тово… ни-ни…
Семен Семеныч топчется на месте и не знает, как выразиться. Он убежден, что ревизор человек неблагонамеренный, но почему-то не умеет сформулировать оснований, на которых зиждется это убеждение.
- Так вы тово… поприоденьтесь немного! - продолжает он, совсем спутавшись.
- Вот как вы испугались, что уж и бог знает что говорите! - замечает Настасья Ивановна, читая письмо Вертявкина, - точно уж и приехал ваш ревизор! Однако я по всему вижу, что он должен быть очень милый человек, этот ревизор, потому что любит дамское общество!..
- Да, только не наше с вами… эй, человек! лошадь!
Семен Семеныч отправляется к генералу Голубовицкому и
застает его в большом беспокойстве. До сведения его превосходительства дошло, что один из важнейших в городе чиновников, будучи на собственном своем сговоре, происходившем по случаю предстоящего бракосочетания его с дочерью потомственного почетного гражданина Хрептюгина, внезапно вскочил из-за стола и начал бить стекла в окнах беломраморного зала нареченного тестя.
- Ты это что, ваше высокородие, делаешь? - спросил его изумленный хозяин.
- А вот я таким манером всех проявляющихся мне сокрушаю! - отвечал жених и с этими словами вышел из дома.
Встревоженный генерал большими шагами ходит по комнате. Он справедливо рассуждает, что если высшие сановники, эти, так сказать, административные дупельшнепы, в порывах горячности допускают себя до подобного малодушества, то каким же образом должны поступать зуйки, поручейники кулички и прочая мелкая болотная дичь?
- А мы еще как радовались за Павла Тимофеича, что они такую прекрасную партию делают! - замечает стоящий в углу маленький чиновничек, занимающий должность доверенного лица при особе его превосходительства.
- Что ж, пьян, что ли, он был?
- Должно быть, не без того-с, ваше превосходительство; они, смею вам доложить, довольно-таки этому привержены… только все больше в одиночестве занимаются-с и велят себя в этих случаях запирать… Ну, а тут и при народе случилось…
Генерал продолжает ходить и волноваться.
- И еще случай есть, ваше превосходительство, - робко говорит чиновник.
- Ну, что там еще?
- В Песчанолесье стряпчий с городничим-с… тоже на именинах дело было-с…
- Нельзя ли докладывать скорее, без мазанья!
- И стряпчий городничему живот укусил-с! - оканчивает скороговоркой чиновник.
- Господин Фурначев приехали, - докладывает лакей.
- Ну, этого зачем еще черт принес! - восклицает взволнованный генерал, - просить!
Семен Семеныч входит и улыбается. С одной стороны, он очень рад видеть его превосходительство в добром здоровье, с другой стороны, ему весьма прискорбно, что имеет сообщить известие, которого последствий никто, даже самый проницательный человек, предугадать не в силах.
- Да что же такое? неужто еще кто-нибудь подрался? - спрашивает генерал.
- Никак нет-с, ваше превосходительство, но наша губерния… впрочем, может быть, это и к лучшему-с…
- Да говорите же! что вы душу-то мне тянете!
- Ревизор, ваше превосходительство, ревизор к нам в скором времени прибыть должен!
При слове "ревизор" с генералом едва не делается дурно.
- Кто сказал "ревизор"? какой ревизор? откуда ревизор? - спрашивает он, вдруг весь вспыхнув и уже застегивая машинально пальто на все пуговицы.
- Успокойтесь, ваше превосходительство! - продолжает Семен Семеныч, - ревизор, сказывают, охотник больше до дамского общества…
- Гм… от кого же вы получили это известие?
- Есть в Петербурге один облагодетельствованный мною столоначальник-с…
- Это неприятно! это тем более неприятно, что тут же разом случились две пасквильные истории… Скажите, пожалуйста, вы были у Хрептюгина в то время, как Павел Тимофеич стекла бил?
- Как же-с; я был в числе приглашенных…
- Что же такое с ним сделалось? Вот чего я понять не могу!
- С Павлом Тимофеичем это нередко бывает, ваше превосходительство! только он до сих пор умел это скрыть-с. Сидели мы целый вечер, и все как будто ничего; и он тоже тут был - ну и тоже ничего-с… Только за ужином - должно быть, не присмотрели за ним, - вот он сначала хереску-с, потом мадерцы-с, да вдруг и встал из-за стола: "Музыканты! камаринскую!" - говорит. Я, видевши, что он уж вне себя, подозвал Хрептюгина и говорю ему: "Ведь Павла-то Тимофеича надобно убрать!" Не успел я это сказать, как уж и пошел по зале набат-с… Впрочем, это еще, ваше превосходительство, уладится: Павел Тимофеич уж объяснился с нареченным тестем…
- Ну, а слышали вы другую историю - это еще почище будет: в Песчанолесье стряпчий городничему живот прокусил!
- Ах, страм какой!
- Расскажи-ка, братец, расскажи! - обращается генерал к доверенному чиновнику, - нечего сказать, хорош сюрприз для ревизора будет!
- Были они, - начинает чиновник, - на именинном вечере; только и начал стряпчий хвастаться: "Я, говорит, здесь все могу сделать!" Ну, городничему это будто обидно показалось; он возьми да и ударь стряпчего по лицу: "что-то, мол, ты против этого сделаешь!" А стряпчий, как ростом против городничего не вышел, впецился ему зубами в живот-с…
- Ах, страм какой! - повторяет господин Фурначев.
- И вот, после этого милости просим тут пользу какую-нибудь для края принести! - говорит генерал, разводя руками.
II
Весть об ожидаемом приезде ревизора мгновенно разнеслась по городу. У тех из чиновников, у которых всякое душевное волнение выражается трясением поджилок, таковое совершилось благополучно. Город оживился, но это оживление было какое-то бездушное, похожее на ту суету, которая начинется во всяком губернском городе с утра каждого высокоторжественного праздника и продолжается ни более, ни менее, как до известного, судьбой определенного срока. Петр Борисыч Лепехин, охотник поиграть в двухкопеечный преферанс, внезапно вспомнил, что высшее начальство непоощрительно смотрит на такое невинное препровождение времени, и призадумался. Он почел долгом немедленно справиться об этом в Своде законов, и хотя ничего похожего на угрозу там не нашел, но на всякий случай, пришедши вечером в клуб, не только сам не торопился составить партию, но даже отказался наотрез от карточки, которую предлагал ему Порфирий Петрович.
Федор Герасимыч Крестовоздвиженский, пришедши в присутствие, потребовал немедленно к себе какие-то четыре дела ("знаете: те дела, по которым…") и, обнюхавши их, вдруг пришел в восторженность, замахал руками и закричал: "Завтра же! сегодня же! катать их! под суд их!"
Иван Павлыч Вологжанин неутомимо начал разъезжать по всем знакомым и собирать полезные сведения о житье-бытье крутогорских обывателей, дабы, в случае надобности, преподнесть этот букет господину ревизору и чрез то заявить свою деятельность и преданность.
В будку, которая с самой постройки своей никогда не видала будочника и оставлена была без стекол, поставили первого и вставили последние.
Пожарных лошадей выкормили, как индеек Ивана Ивановича.
Словом, всякий готовился к принятию ревизора по-своему. Только частный пристав Рогуля оказал при этом твердость духа, достойную лучшей участи. Когда ему сказали, что будет, дескать, ревизор и не мешало бы по этому случаю поболее бодрствовать и поменьше спать, то он только поковырял в носу, испил квасу, до которого был большой охотник, и молвил:
- Знаем мы этих ревизоров! не первый год на свете живем!
Но самая хлопотливая и трудная часть деятельности выпала на долю генеральши Голубовицкой. Она кстати вспомнила, что бедные города Крутогорска что-то давно не получали никакого пособия и что такое благодетельное дело всего приличнее могло быть устроено в глазах ревизора. Поэтому на совете, составленном из лиц приближенных и известных своею преданностью, было решено: немедленно устроить благородный спектакль, а если окажется возможным, то и живые картины.
- Помилуйте, Дарья Михайловна! какие же могут быть у нас живые картины! вы посмотрите на наших дам! - возражает старинный наш знакомый, Леонид Сергеич Разбитной.
Но Дарья Михайловна, которая имеет весьма развитой стан и вообще удачно сложена, настаивает на необходимости живых картин. Выбор останавливается на четырех картинах: "Рахиль, утоляющая жажду Иакова", "Любимая одалиска", "Молодой грек с ружьем", "Дон-Жуан и Гаиде́".
- Я могу взять на себя фигуру Иакова! - говорит молодой товарищ председателя уголовной палаты, Семионович, и поспешно прибавляет: - А если угодно, то и Дон-Жуана…