– Ни за что он не помрет! Вот тебе и радость!
Вот тебе и свадьба!
У гадалки
На окошке фуксия. Над фуксией верещит в клетке канарейка.
Круглый стол покрыт филейной салфеткой. Облупленные кресла.
Из дверей тянет жареным луком.
Все это вещи и явления самые обыденные, но здесь они кажутся необычайными и полными какого-то особого значения, высшего и тревожного, потому что находятся в приемной комнате у гадалки Пелагеи Макарьевны.
Канарейка как будто не совсем так попрыгивает, как их сестре полагается. Уж, видно, недаром у гадалки живет.
Филейная салфетка выглядит так серьезно, что хочется извиниться перед ней за суетное перо на шляпе.
А что луком пахнет – так уж это, видно, так нужно. Уж раз Пелагея Макарьевна, женщина, видящая как на ладони всю судьбу всего мира, находит нужным жарить лук, – тут есть над чем призадуматься.
Принимает Пелагея Макарьевна своих клиенток по одной персоне. Мужчин совсем не пускает.
– Мужчинская судьба известно какая, – объясняет она любопытствующим. – Все больше насчет девиц. А меня за этакую судьбу живо полиция прикроет.
В приемной у нее всегда полно, как у модного врача.
Влюбленная девица с подругой, взятой для храбрости.
Прислуга, на которую хозяева "грешат" из-за пропавшей ложки.
Две тетки в бурнусах – насчет Машенькиной свадьбы, – быть ей или не быть.
Толстая лавочница с дутым браслетом на отекшей руке. Сидит и тупо думает:
– А шут меня знает, чего меня сюда понесло. И как это так, возьмет нелегкая и понесет человека, и шут его знает, зачем? Чесался, видно, полтинник в моем кармане.
Три гимназистки хихикают под канарейкой.
– Нет, она удивительно говорит! Она всю правду говорит. Она мне в прошлом году сказала, что я выйду замуж за Григория. Прямо удивительно!
– Так ведь ты же не вышла.
– Ну да, потому что я еще не знакома ни с одним Григорием. Но ты только подумай, как она может так все знать.
– Мне ужасно неловко, у меня полтинник не целой деньгой, а мелочью. Она может обидеться…
– Действительно, неприлично.
– Ничего, она все равно по картам увидит, что ты ворона… Хи-хи-хи!
– Перестань!
– Хи-хи-хи!
Тетки в бурнусах бросают на них негодующие взгляды и шепчутся про свои дела. Изредка, из уважения к месту, в котором находятся, произносят слова, не выдыхая, а, наоборот, втягивая воздух в себя. Получается как бы свистящее всхлипывание, полное таинственности и значения.
– И не быть тебе, – грит, – за ним, а быть тебе, – грит, – за каронным брунетом. И што п вы думали? Пост проходит, а в мясоеде за чиновника выскочила. Ведь как по писанному.
– Господи, помилуй! Ведь даст же Бог человеку!
– А намедни Силова тоже к ней ходила. И што п вы думали?..
Дверь, ведущая в комнату гадалки, с треском раскрывается.
Через комнату, ни на кого не глядя, сконфуженно проходит в переднюю дама в трауре.
– Пожалуйте, кто следующий по очереди, – говорит певучий, сдобный голос.
Прислуга, "на которую грешат", вскакивает, испуганно оглядывается и, украдкой крестясь, на цыпочках идет к заветной двери.
– Пожалте-с! – приглашает клиентку Пелагея Макарьевна. – Присядьте на стулик.
И тут же, разом прикончив с официальной частью приема, говорит просто:
– Садись, что ли. Полтинник принесла?
Клиентка развязывает узелок платка сначала дрожащими руками, потом щелкающими зубами. Гадалка, внимательно оглядев монету, опускает ее в карман.
– Чем антиресуешься?
– Ложкой! – лепечет клиентка. – Мы ложкой антиресуемся. Ложка ихняя пропала, а они на меня. На что мне их ложка? Не видала я ложки! Я ложек очень даже много видала. Даже большое множество.
Гадалка берет со стола пухлую колоду карт, приобретшую от постоянного общения с потусторонним миром особый, очень неаппетитный вид. Точно смазанные чем-то липким, карты с трудом отставали одна от другой, и гадалка часто, многозначительно скосив глаза на клиентку, облизывала большой палец правой руки.
– Н-да-с. Посмотрим твою ложку. На бубновую кралю… Девица?
– Девица, – виновато отвечает клиентка.
– На бубновую кралю… На сердце у тебя трефонный разговор… Трефонный разговор про червонную дорогу, а может, это и не дорога, а просто к тому выйдет, что бубенный король перечит. Ну, однако, перечить ему это самое не выйдет, потому из трефонного дому через вечерний разговор по утренней дороге вот при своих хлопотах амурное свидание с денежным, значит, антиресом, – ну, только гли кого, еще не известно. Ну, а теперь, все тридцать шесть карт, скажите всю правду, что бубновой крале ждать. Ну-с, гли дому твоего жди семерку трефей – вечерний разговор. Разговаривать, значит, вечером будешь с кем-нибудь. Гли сердцу твоего пиковая дама будет с бубенным королем про свои дела разговаривать. Чем кончится?.. Кончится утренним разговором. Будешь, значит, утром с кем-нибудь разговаривать. На чем сердце успокоится?.. Успокоится твое сердце на всяких хлопотах, и болезнь близкого человека, и деньги, быдто, потеряешь. Что удивит?.. Удивишься ты на собственных слезах. Ну, вот и все. Благодарить не надо, а то не исполнится. Ну, чего еще?
– Да я насчет ложки бы. Ложка у меня на душе! – тоскливо лепечет клиентка
– Ложка? Так бы и говорила! Насчет ложки скажу я тебе, что оченно я это дело хорошо вижу, только не по картам – карты ложку не говорят, – а через воздух. И скажу я тебе прямо, что, кто ложку взял, до поры до времени не узнаешь, потому взял ее человек хитрый, и ни руки своей, ни ноги на месте том не оставил, чтобы никто, значит, его, вора, то есть, узнать не мог. Так, вот, значит, и понимай, что взял твою ложку хитрый человек, на хитрого, значит, и думай, за хитрым, значит, и примечай! Кто следующий? Пожалуйте, чья очередь!
Прислуга, "на которую грешили", на цыпочках прошла через приемную, и все, затихнув, с благоговением смотрели на ее растерянное, покрытое красными пятнами лицо и на ее круглые, испуганные глаза, только что так дерзко заглянувшие в сокровенные тайны будущего.
– Пожалуйте, чья очередь!
Летний визит
Жарко. Душно. Парит.
Должно быть, будет гроза.
Глаза слипаются. Спать хочется.
Сидит передо мной дама, моя гостья, и тупо смотрит мне прямо в лоб. Глаза у нее белые, губы распущены, – видимо, тоже спать хочет до отчаяния.
Но ничего не поделаешь.
Она мне делает визит, а я этот визит принимаю. Нужно быть любезной хозяйкой, нужно сказать ей что-нибудь такое визитное. Но когда человеку хочется спать, он прежде всего забывает все визитные слова.
– Может быть, вы хотите чаю? – нашлась я наконец.
– Гм?
Белые глаза смотрят на меня с сонным удивлением.
Чего она удивляется? Ах, да, она ведь именно чай-то и пьет.
Что бы ей такое сказать? Я же не виновата, что она уже пьет чай!
– Итак, куда же вы, собственно говоря, собираетесь на лето? – вдруг выдумала я.
Но это далось мне не легко.
Даже жарко стало.
Она долго моргала, потом сказала:
– Гм?
Но уже не было сил повторить вопрос сначала. Да и, кроме того, она, наверное, прекрасно все слышала, а переспрашивает просто потому, что ей лень отвечать. А мне, подумаешь, не лень спрашивать. Какие, однако, люди, как приглядишься поближе, эгоисты!
Я смотрю на нее, она на меня.
Вдруг она делается совсем маленькой, чуть-чуть качается, на голове у нее вырастает красивый петушиный гребешок… Господи, да ведь я засыпаю!..
Спим, спим, мы обе спим!
Как быть?
– Точить ножи, ножницы, бритвы править! – дребезжит за окном.
Мы обе вздрагиваем, и обе так рады, что проснулись, что даже улыбаемся.
– Не хотите ли чаю? – оживленно спрашиваю я. – То есть, я хотела спросить, куда вы, собственно говоря, собираетесь на лето?
– У вас прелестный браслет, – отвечает она мне на оба вопроса сразу.
Господи! Хоть бы еще разок крикнул разносчик. А то опять глаза что-то заволакивает.
– Скажите, – собираю я последние силы, – не знаете ли вы случайно, сколько лет было этой… как ее? Когда она умерла? Этой… как ее… Па… Паповой?
Я хотела спросить про Варю Панину, а вышло почему-то Попова. Но поправляться мне было уже не под силу.
– Какой Поповой? – вдруг проснулась гостья.
– Зина Попова жива!
– Ну, а все-таки, приблизительно? – не уступаю я.
Уж раз начала занимать гостью разговором, так не скоро сдамся.
– Она чудно пела! Все говорили. Голос, как у Цукки! Вы, может быть, хотите чаю?
– Я сама нахожу, что там сыро, но зато дачи довольно дешевые, – ответила она, и правый глаз у нее вдруг закрылся.
Господи! Да она засыпает! Что же мне у нее спросить?
– Послушайте, вы никогда не видали какую-нибудь такую шляпу, которую не носят, – забормотала она и закрыла второй глаз.
Спит! Спит бесповоротно!
И опять сделалась совсем маленькая.
Я привстала, как бы для того, чтобы подвинуть ей вазочку с конфектами, и подтолкнула гостью коленом.
Она вздрогнула и чуть-чуть вскрикнула спросонья. Мне стало совестно. Я села и помолчала немного.
Однако сознание, что я, как хозяйка, должна же что-нибудь у нее спрашивать, не давало мне покоя.
Но что же у нее спросить? Насчет чаю спрашивала, насчет дачи спрашивала. Я долго и мучительно придумывала. Только бы не заснуть! Только бы не заснуть прежде, чем придумаю.